Выбери любимый жанр

Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Алексиевич Светлана Александровна - Страница 35

Изменить размер шрифта:

Что тебе ещё припомнить? Аисту, а по-нашему бусел-бусько, тоже весной надо поклониться. Сказать спасибо за то, что прилетел на старое место. Бусел от пожара боронит, детей малых приносит. Кличут его: «Кле-кле-кле…. Бусько, к нам! К нам!» А молодые, которые недавно поженились, отдельно просят: «Клее-кле-кле… Чтоб нам любилось и кохалось. А детки росли гладенькие, как верба».

А на Пасху все красили яйца… Красные, синие, жёлтые яйца. А у кого кто-то помер в хате, одно чёрное яйцо. Жалобное. На печаль. А красное – на любовь, синее, чтобы жить долго. Во-о-о! Как я…. Живу и живу. Все уже знаю: и что будет весной, и что летом… Осенью и зимой…. А зачем-то живу? Гляжу на свет… И не скажу, что не радуюсь. Донечка… А вот это тоже послушай…. Положишь на Пасху красное яйцо в воду, оно полежит, ты тогда умывайся. Лицо станет красивое. Чистое. Захочешь, чтобы кто из твоих приснился, который умер, пойди на могилку и покатай яйцо по земельке: «Мамочка моя, приди ко мне. Пожалеться хочу». И расскажешь ей все. Свою жизнь. И если муж обижает, она даст совет. Перед тем, как катать яйцо, подержи его в руках. Закрой глаза и подумай…. Могилок не бойся, это, когда везут покойника, то страшно. Закрывают окна, двери, чтобы смерть не влетела. Она всегда в белом, вся в белом и с косой. Я сама не видела, но люди донесли… Кто с ней встречался… Надо не попасть ей на глаза. Смеётся: «Ха-ха-а-а…»

Я иду на могилки, то два яйца несу: красное и чёрное. Одно в жалобной краске. Сяду возле мужа, там на памятнике его фотография, не молодая и не старая, хорошая фотография: «Пришла, Андрей. Давай поговорим». Новости все передам. И кто-то меня позовёт… Вот откуда-то голос пролетит: «Эх, барыня-сударыня…» Навестила Андрея, иду к дочушке… Дочушка умерла в сорок лет, этот рак к ней залез, куда мы её ни возили, ничего не помогло. Молодая легла в земельку… Красивая… На том свете тоже всякие требуются: и старые, и молодые. И красивые, и некрасивые. Даже маленькие. А кто этих туда зовёт? Ну, что они там могут про этот свет рассказать? Я не понимаю… Я не понимаю, но и умные люди не понимают. Профессора в городе. Может батюшка в церкви знает. Встречу – спрошу. Во-о-о… С дочушкой я разговариваю так: «Донечка моя! Красочка моя! С какими пташечками прилетишь из дальнего края? Или с соловьями, или с кукушками. С какой стороны тебя ждать…» Так пою ей и жду. Вдруг появится… Даст мне знак… Но на могилках оставаться до ночи нельзя, в пять часов… После обеда… Надо уходить. Солнце должно ещё высоко стоять, а как начнёт катиться вниз… Вниз… Прощайся… Они одни там хотят побыть… Вот, как мы. Одинаково… У мёртвых своя жизнь, как и у нас. Я не знаю, но догадываюсь. Думаю так. А то… Ещё тебе добавлю… Когда умирает человек и долго мучится, а в хате много людей, то всем надо выйти во двор, чтобы он один остался. Даже маме с татой надо выйти и детям.

С рассвета хожу сегодня по двору, по огороду и вспоминаю свою жизнь. Сыны у меня тут хорошие выросли, как дубы. Счастье было, но мало, всю жизнь работала. Сколько мои руки одной бульбочки перебрали? Перенесли. Пахала, сеяла… (Повторяет). Пахала, сеяла… И сейчас… Решето с семенами вынесу. Остались у меня семена – бобы, подсолнухи, бурачки… Побросаю их так, на голую земельку. Пусть живут. И кветочки по двору развею…Цветы – это по-нашему кветочки… А знаешь ли ты, как пахнут космеи осенней ночью? Особенно перед дождём они сильно пахнут. И душистый горошек… Но наступило такое время, что трогать семя напрасно, кинешь в землю, оно вырастет, силы наберёт, но не для человека. Такое время… Бог дал нам знак… А в тот день, когда Чернобыль этот проклятый случился, мне снились пчелы, много-много пчёл. Летят и летят куда-то. Рой за роем. А пчелы это на пожар. Земля загорится… Бог дал знак, что гостюет человек на земле, он не дома тут, а в гостях. В гостях мы тут… (Заплакала).

– Мама, – позвал кто-то из сыновей. – Мама! Машина приехала…

Монолог о тоске по роли и сюжету

"Написали уже десятки книг… Сняли фильмы. Откомментировали. А событие все равно выше нас, любого комментария…

Однажды я услышал или прочёл, что проблема Чернобыля стоит перед нами прежде всего, как проблема самопознания. С этим согласился, это совпало с моими чувствами. Я все время жду, что кто-то умный мне все объяснит… Разложит…Как объясняют, просвещают меня насчёт Сталина, Ленина, большевизма. Или без конца долдонят: «Рынок! Рынок! Свободный рынок!» А мы… Люди, воспитанные в мире без Чернобыля, живём с Чернобылем.

Собственно, я – профессиональный ракетчик, специалист по ракетному топливу. Служил в Байконуре. Программы: «Космос», «Интеркосмос» – это большой кусок моей жизни. Чудесное время! Даёшь небо! Даёшь Арктику! Даёшь целину! Даёшь космос! Вместе с Гагариным весь советский мир полетел в космос, оторвался от земли… Все мы! Я до сих пор влюблён в него! Прекрасный русский человек! С прекрасной улыбкой! Даже смерть его как-то отрежиссирована. Мечты о парении, полёте, свободе…Желание куда-то вырваться…Это было чудесное время! По семейным обстоятельствам я перевёлся в Беларусь, тут дослуживал. Когда я приехал… Погрузился в это чернобыльское пространство, оно откорректировало мои чувства. Невозможно что-нибудь подобное было бы вообразить, хотя я всегда имел дело с самой современной техникой, с космической техникой… Трудно пока произнести… Не поддаётся воображению… Нечто… (Задумывается.) А секунду назад казалось, что поймал смысл… Секунду назад… Тянет философствовать. С кем не заговори о Чернобыле, всех тянет философствовать.

Но лучше я расскажу вам о своей работе. Чем мы только ни занимаемся! Строим церковь… Чернобыльскую церковь, в честь Иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Собираем пожертвования, навещаем больных и умирающих. Пишем летопись. Создаём музей. Одно время думал, что я не смогу, не с моим сердцем работать на таком месте. Дали первое поручение: «Вот деньги и раздели их на тридцать пять семей. На тридцать пять вдов, у кого мужья умерли». Все они были ликвидаторы. Надо справедливо. А как? У одной вдовы – маленькая девочка, больная, у другой вдовы – двое детей, третья женщина сама больная, а та снимает квартиру, а ещё у одной – четверо детей. Ночью я просыпался с мыслью: «Как мне никого не обделить?» Думал и считал, считал и думал. Представляете… И не смог… Мы раздали деньги всем поровну, по списку. Но моё детище – музей. Музей Чернобыля (Молчит) А иногда мне кажется, что здесь будет не музей, а похоронное бюро. Я служу в похоронной команде! Сегодня утром не успел пальто снять, открывается дверь, женщина с порога рыдает, не рыдает, а кричит: «Заберите его медаль и все грамоты! Заберите все льготы! Отдайте мужа!» Долго кричала. Оставила его медаль, оставила грамоты. Ну, будут они лежать в музее, под стеклом… Будут на них смотреть… Но крика, её крика никто, кроме меня, не слышал, только я, когда буду раскладывать эти грамоты, буду помнить.

Сейчас умирает полковник Ярошук… Химик-дозиметрист. Здоровенный был мужик, лежит парализованный. Жена ворочает его, как подушку… Кормит из ложечки… У него и камни в почках, надо раздробить камни, а у нас нет денег, чтобы оплатить операцию. Мы – нищие, существуем на то, что кто подаст. А государство ведёт себя как мошенник, оно бросило этих людей. Умрёт – назовут его именем улицу, школу или воинскую часть, но это, когда он умрёт… Полковник Ярошук… Ходил пешком по зоне и определял границы максимальных точек заражения, то есть человека в полном смысле использовали, как биоробота. И он это понимал, но он шёл, начиная от самой атомной станции и по расходящемуся радиусу, по секторам. Пешком. С дозиметрическими приборами в руках. Нащупал «пятно» и движется вдоль границы этого «пятна», чтобы точно нанести на карту…

А солдаты, которые работали на самой крыше реактора? Всего на ликвидацию последствий аварии было брошено двести десять воинских частей, около трехсот сорока тысяч военнослужащих. Самое пекло досталось тем, кто чистил крышу… Им выдавали свинцовые фартуки, но фон шёл снизу, а там человек был неприкрыт. Они – в обыкновенных кирзовых сапогах… В день по полторы-две минуты на крыше… А потом их увольняли из армии, давали грамоту и премию – сто рублей. И они исчезали на бескрайних просторах нашей родины. На крыше гребли топливо и реакторный графит, осколки бетона и арматуры… Двадцать-тридцать секунд, чтобы нагрузить носилки, и столько же, чтобы сбросить «мусор» с крыши. Одни эти специальные носилки весили сорок килограммов. Так что представьте себе: свинцовый фартук, маски, эти носилки и бешеную скорость… Представляете? В музее в Киеве лежит муляж графита, величиной с фуражку, говорят, будь он настоящим, весил бы шестнадцать килограммов, такой он плотный, тяжёлый. Радиоуправляемые манипуляторы часто отказывались выполнять команды или делали совершенно не то, так как их электронные схемы в высоких полях разрушались. Самыми надёжными «роботами» были солдаты. Их окрестили «зелёными роботами» (по цвету военной формы). Через крышу разрушенного реактора прошло три тысячи шестьсот солдат. Спали на земле, они все рассказывают, как первое время в палатках бросали на землю солому. Брали её тут же, со скирд возле реактора.

Перейти на страницу: