Вечная молодость - Хмелевская Иоанна - Страница 22

• Предыдущая
• 22/33
• Следующая

Люцина, как я уже говорила, до последней минуты жизни сохраняла чувство юмора. Некоторые сцены больничной жизни я знаю по её рассказам. Пациентам, например, делают клизму в процедурном кабинете, после чего, ясное дело, нужен туалет. Так вот, туалет находится на большом расстоянии от кабинета, в другом конце амбулатории. Пациент, сопровождаемый страстными увещеваниями потерпеть, мчится в коротенькой рубашонке или в полуспущенной пижаме среди людей в зимних пальто, лихорадочно держась за интимные места, а за ним несётся медсестра, которая его понукает. Полное уважение к человеческому достоинству…

Пациент — не человек, а грязная тряпка для мытья полов…

Я тоже в больницах леживала… Ладно, забегу немножко вперёд.

Честно говоря, в той больнице я оказалась по блату. Мне надо было сделать пустяковую операцию — удалить полип с голосовых связок. В моей судьбе приняла деятельное участие Мария, которую я описала в «Бегах». Она научный работник, который трудится в Польской Академии наук и возится с крысами и морскими свинками — не гарантирую, что правильно помню вид животных, — но при этом она только и думает, что о людях. Каждое больное существо она хватает за руку и тащит лечиться. Нетрудно догадаться, что в службе здоровья у неё сплошь друзья и родные.

Это она коварно затащила меня на Стемпиньскую и заставила лечь на операцию. Происходило все следующим образом.

Я пришла туда в понедельник утром, меня внесли в компьютер, что продолжалось довольно долго, потом я вернулась домой. Разумеется, требовалось принести с собой результаты всех лабораторных анализов, рентгеновский снимок, справку от кардиолога, что наркоз мне не повредит, цитологическое исследование, кардиограмму и ещё кучу всякой чертовщины. Я предпочла пройти все эти обследования сразу — разумеется, за деньги, что обошлось мне примерно в миллион злотых. Именно по таким причинам я и не отношусь к числу богачей. Любой другой человек потратил бы время и силы, я предпочитаю заплатить.

Затем, во вторник, я пришла на операцию. Я понимаю, что мне говорят, и не всегда бываю последней кретинкой, поэтому в рот не брала ни еды, ни питья, даже сигарет не курила.

На стол я должна была лечь первой, что звучит на редкость заманчиво. При этом я испытывала огромное облегчение, что мучиться буду не я, а врачи… М-да, действительно…

Я очнулась и сразу же почувствовала, что начинена какими-то железяками. Меня как раз укладывали в послеоперационной палате, успокаивая, что меня интубировали, то есть вставили в глотку дыхательную трубку. Один полип мне удалить успели, а второй — нет, я вдруг ни с того ни с сего стала отекать, поэтому пришлось спешно засунуть трубку для дыхания. Их трудности мне были до лампочки, страшно хотелось спать, и собственной участью я озаботилась несколько позже.

Конечно, я туда не на показ модных туалетов явилась, поэтому гробовой саван, в который меня облачили, мне никоим образом не мешал. А вот остальное… Меня подключили к различной аппаратуре, к капельнице и ещё какой-то дряни… Иглу мне в руку воткнули намертво, я не могла шевельнуться, поэтому попыталась общаться на письме. Это дало кое-какие результаты.

В этой трубке для дыхания скапливается влага, и время от времени её надо отсасывать. Во время отсасывания о дыхании не может быть и речи, задыхаешься, как рыба, выброшенная на песок, зато потом сразу становится легче дышать. До вечера ко мне вернулась большая часть пяти чувств, поэтому я письменно потребовала кислорода; мне его дали, почему бы и нет. Потом я стала протестовать против питательной капельницы, объясняя, что с удовольствием похудею, но мои протесты оставили без внимания. Я немного почитала книжку, немного поспала, вроде бы все шло путём. Явились посетители — Ивона с Каролиной. Ивона в ужасе глянула на меня и выкинула ребёнка за дверь, чего я не могла понять, поскольку чувствовала себя прекрасно. Это потом выяснилось, что видок у меня был тот ещё. Эх, жаль, меня не сфотографировали!.. Наступил вечер, и пришла медсестра из ночной смены — добрая, хорошая и в высшей степени порядочная. Она честно бодрствовала всю ночь, хотя возле меня стояла свободная койка; внимательная и серьёзная, она сидела рядом, в любой момент готовая действовать.

Каким же бичом Божьим она оказалась!

Сперва я запиской попросила у неё кусочек марли, чтобы вытереть уголки рта. Мне казалось, что просьба элементарно проста. Медсестра прочла записку и стала готовить машинку для отсасывания влаги из трубки. Позабыв про марлю, я схватила ручку и спешно написала огромными буквами:

ПОДОЖДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОКА Я НАБЕРУ ВОЗДУХА,

А ТОЛЬКО ПОТОМ ВТЫКАЙТЕ ЭТУ ШТУКУ!!!

Взяв листок, она принялась читать. У неё это очень плохо получалось. Согласна, я писала каракулями, но все же… медсестра поднесла бумажку к самым глазам. Не помогло. Тогда, подойдя к лампе, она стала разглядывать листок на свету. Я видела, что она вообще-то читает в очках, но лишена была возможности предложить ей воспользоваться этими очками. А сама она как-то не сообразила. Я безнадёжно смотрела на неё. Она, так и не разобрав моё послание, взялась отсасывать влагу и, естественно, постаралась воткнуть трубку как раз в тот момент, когда я выдохнула воздух.

Что уж нам судьбой отпущено, того не избежать…

Относилась она ко мне вполне по-человечески, даже заботливо и нежно.

— Вы поспите! — ласково посоветовала она. — Самое милое дело — проспать эти скверные часы. Попытайтесь уснуть.

Мне и пытаться не надо было, спать хотелось со страшной силой. Стоило только мне погрузиться в дрёму, как сестричка тотчас развивала бурную деятельность. То уронит на пол какие-то предметы, судя по стуку, деревянные и очень громоздкие, то хлопнет дверцами шкафчиков. Потом она задела нечто металлическое, отозвавшееся звуком индийского гонга, и звук этот ещё долго-долго витал в воздухе. И все это время моя благодетельница твердила мне, что я должна уснуть.

Манипуляции с гонтом до того рассмешили меня, что я чуть не умерла. Попробуйте-ка посмеяться с трубкой в гортани! Сестру милосердия я вспоминаю с нежностью; гонг гонгом, а она всю ночь присматривала за пациентом да ещё и по-человечески относилась к нему. Сердце у неё было, это точно.

На следующий день трубку эту из меня вынули.

Сцена, которую я устроила на операционном столе, превосходит, по словам медперсонала, все, что доводилось людям видеть с момента возникновения медицины. У меня были на то свои причины, но никто не хотел вникнуть в них.

Так вот, мне втемяшилось, будто я умру. Из подслушанного накануне разговора медсестёр получалось, что из-за отёка я едва не умерла накануне, во время операции, и что меня спасали в поте лица. А откуда мне было знать, прошёл ли отёк? Вроде бы оно и так, все доводы разума говорят в пользу того, что он давно прошёл, но ведь разум — это ещё не все. Душа-то боялась. Ну ладно, умру, Божья воля, завещание я дома оставила, но непременно надо было что-то ещё к нему приписать. Какое-то моё последнее желание было страшно важным, и я не соглашалась помирать, не зафиксировав его в завещании. Я во что бы то ни стало требовала кусочка бумаги. Сказать я ничего не могла, поэтому зубами и когтями сопротивлялась попытке вынуть из меня эту трубку — исключительно из желания выразить на бумаге свою последнюю волю. Медперсонал впал в отчаяние, никто не понимал, почему я так полюбила эту чёртову трубку, которая обычно расположением пациентов не пользуется. Наконец со мной сладили силой, причём меня держала пара сильных санитаров, и трубку из меня выдрали. Оказалось, что мне суждено жить.

В четверг утром я вернулась домой и спокойно уселась за работу.

Ну вот и пожалуйста. Я оказалась в клинике в роли священной коровы, меня холили и лелеяли, берегли и опекали, все хотели меня вылечить — ради меня самой, а не как интересный случай в практике. Профессор, который меня оперировал, был хирург Божьей милостью. Персонал мгновенно реагировал на каждый звонок, уколы делала медсестра, которую я ждала с нетерпением, поскольку в её исполнении уколы становились прямо-таки развлечением. И моё финансовое положение всему этому не препятствовало. И тем не менее…

• Предыдущая
• 22/33
• Следующая