Птичий парламент - Чосер Джеффри - Страница 2
- Предыдущая
- 2/4
- Следующая
Надеясь уцелеть, а не пропасть.
И парк явился раем, а не адом.
О Боже! Пред моим счастливым взглядом
Повсюду возносились дерева,
Блистала изумрудно их листва.
Священный дуб, и крепкотелый бук,
И долголетний медноствольный тис,
Стрелку дарящий наилучший лук,
Державный кедр и скорбный кипарис...
И мачтовые сосны вознеслись
Вдали от вязов, ясеней, берёз,
От лавров, пальм и виноградных лоз.
Я видел сад, в обильнейшем цвету,
Вблизи потока, на лугу зелёном,
И, овевая эту красоту,
Ласкался ветер к разноцветным кронам;
А ток холодный мчал с хрустальным звоном,
И я узрел, склонившись над струёй,
Как блещут краснопёрки чешуёй.
На каждой ветви птицы щебетали,
И думалось, что ангелы поют
В раю намного сладостней едва ли;
В сосновой хвое белкам был приют;
Я наблюдал, как кролики снуют,
Как прыгают косуля, серна, лань –
Кипела жизнь везде, куда ни глянь.
И струны лир звенели в дивный лад,
Мелодию лия в лесной чертог;
Нежнейшей музыке внимал навряд
И Сам Создатель, Всемогущий Бог;
А ветерок – едва заметный вздох –
Зелёные листы перебирал,
Покуда птицы пели свой хорал.
И был настолько воздух местный здрав,
Что чужды были парку хлад и зной;
И силой тамошних целебных трав
Воспряли бы и старый, и больной;
И непрерывно свет сиял дневной:
Вовек не загорается закат
В краю, земного лучшем во сто крат.
При древе близ потока я узрел,
Как наш великий властелин Эрот
Куёт и точит жала метких стрел,
А дочь его немедля их берёт
И закаляет в лоне хладных вод,
Заклятьем отмеряя силу жал:
Чтоб ранили, иль били наповал.
И Прелесть я увидел тот же час,
А с ней бок-о-бок – Суетность и Спесь,
И Хитрость, обольщающую нас –
Уродливую тварь, пороков смесь;
Толь далеко от них, замечу здесь,
Стояли неразлучною четой
Восторг Любовный рядом с Добротой!
Краса явилась, отрешившись риз,
И Юность, в нежном цвете резвых лет;
А подле – Страсть, и Похоть, и Каприз,
А с ними – Ложь, и Сплетня, и Навет,
И трое тех, кому названья нет...
Поодаль же предстал моим очам
На яшмовых столпах подъятый храм,
При коем нимфы учиняли пляски,
Разоблачась едва ль не догола:
Ничто, опричь набедренной повязки,
Не сокрывало стройные тела;
Вседневной эта служба их была.
И сотни голубей и горлиц белых
Свивали гнёзда в храмовых пределах.
Уступчивость, разумная жена,
При входе в храм держала полсть в руке;
А Кротость, неподвижна и бледна,
Смиренно восседала на песке,
Что грудою лежал невдалеке –
Но Изощрённость близ неё, к несчастью,
Стояла, и соседствовала с Властью.
О сколь же вздохов пламенных витало
Во храме, сколь их слышалось внутри!
Желанье их рождало и питало,
Огонь от них слетал на алтари;
Их издают и смерды, и цари,
Немилые богине: как ни кинь,
А числю Ревность худшей меж богинь.
Приапа видел я, когда вошёл
Во храм; божок был окружён почётом,
И выряжен, как в ночь, когда осёл
Узрел его предерзостный... Да что там! –
Он гордо скипетр устремлял к высотам.
Всяк возлагал, усердствуя зело,
Цветов гирлянды на его чело.
Нашла себе укромнейший альков
Киприда, со слугой своим, Достатком,
Что был весьма надмен, вельми суров,
Но благородства мечен отпечатком.
На ложе, в полутьме, в безделье кратком,
Ждала богиня, чтобы укатило
На дальний запад жаркое светило.
Власы златые нитью золотой
Обвив, она покоилась на ложе,
И от чела до чресел наготой
Блистала, ноги укрывая всё же
Ласкавшейся и ластившейся к коже,
Тончайшею, прозрачнейшею тканью,
Что, право, не равнялась одеянью.
Витал в алькове дивный аромат,
Хмельной Иакх беседовал с Помоной,
Богиней, истребляющею глад;
Киприда же младой чете влюблённой,
Рыдавшей и коленопреклонённой,
О милости молившей Афродиту,
Сулила нежно помощь и защиту.
И сломанные луки грешных дев –
Охотниц, прогневивших Артемиду,
Висели на стенах; зане, презрев
Обеты, оставаясь только с виду
Невинными, жестокую обиду
Богине, повелевшей жить им чисто,
Чинили Аталанта и Каллисто.
И роспись на стенах я различил:
Дидону, Библис, Тисбу и Пирама,
Изольду и Тристана; там Троил
С Парисом, дети дряхлого Приама,
Вблизи Елены дерзостно и прямо
Стояли, разжигая гнев Ахилла...
Любили все – и всех судьба сгубила.
И снова я пошёл зелёной чащей,
Бесцельный путь, как ранее, держа,
Дабы вкусить отрады наивящей.
И тамошних пределов госпожа
Предстала мне внезапно – толь свежа,
Прекрасна толь, что возмогли б едва
Земные с ней равняться существа.
Усыпала цветами свой престол
Сия богиня чудная, Природа,
В чертоге, в коем был древесный ствол
Опорой густолиственного свода;
И я увидел там подобье схода:
Несметные и всяческие птицы
Слетелись внять велениям царицы.
Зане был день Святого Валентина,
Когда пернатые вступают в брак;
Толь дивная открылась мне картина!
Лесной, речной, морской явился всяк
Летун – и сборище кричало так,
Что дебри, мне почудилось, тряслись,
И мнилось, будто содрогалась высь.
Владычица – приветлива, проста,
Но такожде горда и величава –
Велела всем занять свои места,
Блюдя при том все требованья права;
И вся разноплеменная орава
Расселась чинно, как велит обычай
Рассесться в этот день ватаге птичьей.
Всех выше сели те, кто губит дичь;
Затем, на нижних ярусах ветвей –
Те, кто не ловит живности опричь
Личинок, насекомых и червей;
Всех ниже – певчий дрозд и соловей;
А кто привержен семенам и зёрнам,
Замест ветвей довольствовались дёрном.
Я зрил орла, крылатого тирана,
Что устремляет к солнцу острый взор;
А рядом – белохвостого орлана,
Что близ морей гнездится и озёр;
Там восседал и рыже-серый вор,
Тетеревятник дерзостный, сиречь,
От коего пристало кур беречь;
И сокол славный, и коварный кречет,
Привычные к запястьям королей;
И коршун, что на падаль взоры мечет,
Витая над просторами полей;
И горлинка, что многих птиц милей;
И лебедь, что поёт в предсмертный час;
И филин, чей беду пророчит глас.
Там был журавль, велик и голенаст;
Была зарянка, и болтунья сойка,
Что крикнет – и охотника предаст;
Сова, чья пища – мышь и землеройка;
Хохлатый чибис, бегающий бойко,
И ласточка, что летом ловит мух,
И сельский вестник времени, петух;
И гусь, который встарь квиритов спас,
- Предыдущая
- 2/4
- Следующая