Книга о королеве - Чосер Джеффри - Страница 1

Клянусь: уразуметь невмочь,

Как не погибну! День и ночь

Вотще и втуне кличу сон!

И, бодрствованьем изнурен,

Не примечаю, что и как

Творится вкруг; полночный мрак

И свет полдневный наравне

Все чувства притупляют мне.

Я ни восторгов, ни скорбей

Не знаю больше, хоть убей;

Сражен бессонницей, живу,

Готовый бредить наяву;

И чудится, сойду с ума,

Коль не придет ко мне дрема.

Отколь сия взялась невзгода?

Вы сами знаете: природа

Велела всякому из нас

Покой вкушать в урочный час;

А коль покоя не вкусил –

Надолго ли достанет сил?

Всю живость, весь былой задор

Утратил я с давнишних пор.

И поутру, и ввечеру

Во страхе мыслю: днесь умру

И вечный обрету покой!

Согбенный черною тоской,

Не в силах я расправить грудь.

И думы горькие отнюдь

Не покидают головы…

«Но что же, – подивитесь вы, –

С повествователем стряслось?»

Увы, нелегок ваш вопрос,

И как ответствовать, не вем

Наверняка; но все же нем

Не буду: мню, о добрый друг,

Сия бессонница – недуг,

Которым целых восемь лет

Злосчастный мается поэт.

К единственному же врачу,

К целебнице… Но не хочу

Сердечную тревожить боль!

Прошу, о добрый друг: дозволь

К повествованью выйти вспять.

…Намедни, уж не чая спать,

Я сел в постели. Мой слуга,

Чтоб ночь казалась не долга,

Принес роман старинный вмиг –

Поскольку я любитель книг,

Не любящий тавлей и зерни,

Несмысленной любезных черни.

Да, чтение – удел господ!

То был сказаний древних свод,

Уложенных в чеканный стих

Поэтами времен былых,

Чтоб сохранялся каждый миф,

Доколе разум в мире жив.

Латинский мне вещал язык

Про жизнь владычиц, и владык,

И олимпийцев. На сей раз

Меж прочих я сыскал рассказ

О дивном деле, бывшем встарь:

Жил некогда в Элладе царь

Кеик; и лучшую средь жен

Себе в супруги выбрал он.

Супругу звали Алкионой.

И вскоре вздумал по соленой

Пуститься хляби, морем плыть

Кеик – мой стих утратит прыть,

Поведав перечень причин.

Короче: грянул гнев пучин!

Не стало проку от весла,

И мачту буря прочь снесла.

Корабль разбился на куски –

Ни человека, ни доски!

Так царь Кеик пошел ко дну.

Предчувствие томит жену:

«Куда поделся? Уж немало

Тревожных суток миновало!

Ведь не за тридевять земель

Уплыл – а нет его досель!»

Предчувствие жену гнетет

И дни, и ночи напролет:

«Уж не приплыть назад царю!»

Но здесь перо свое смирю:

Сумею высказать едва ль,

Насколько мне беднягу жаль.

Когда минул предельный срок,

Гонцов на запад и восток –

Но втуне! – выслала вдова…

«Увы! Ужели я права?

Мой муж, любовь моя, мой бог –

Ужель на дно морское лег?

Я хлеба есть не стану впредь,

Клянусь, о Гера – лишь ответь!

Даю немедля сей обет –

Лишь молви: жив он, или нет?»

…Я оторвал от книги взор,

И слезы тихие отер.

В бессоннице – изрядный вред,

Но сколь на свете горших бед!

Ни слова не слыхать от Геры.

Терзаясь паче всякой меры,

Царица пала ниц: «Увы!

Гонцы не принесли молвы,

И та, чей брат и муж – Кронид,

Увы, безмолвие хранит!

О смилуйся же, госпожа!»

Теряя разум, вся дрожа,

Кричит она: «Молю, нарушь

Молчание! О, где мой муж?

Узрю ль его? Привечу ли?

Иль мужа волны погребли?

Прекраснейшую из телиц

Пожертвую! И к сонму жриц

Твоих причтусь душой и телом!

Служительницы в свете целом

Такой не сыщешь ты вовек!

О, если б голос твой изрек,

Что с мужем… Или в вещем сне

Дозволь царю явиться мне,

Поведать: жив он, иль погиб!»

Вдова, издав горчайший всхлип,

Сомлела. К ближней из лежанок

Отнес царицу рой служанок –

Притихший рой печальных дев –

И там, заботливо раздев,

Они устроили ее.

И понемногу забытье

Дрема сменила. Знать, дотла

Страданьем выжжена была

Душа царицы… Иль, дабы

Скорей ответить на мольбы,

Вмешалась Гера, коей зов

Понесся к вестнику богов –

И тот, представши Гере враз,

Подробный выслушал наказ:

«К Морфею, богу сна, ступай

В угрюмый киммерийский край.

Скажи: пускай спешит Морфей

В просторы грозные морей,

Пускай во мгле глубоких вод

Царя погибшего найдет,

И внидет пусть в осклизлый труп

Того, кто был супруге люб

Настоль. И взору спящей навь

Пускай предстанет, словно въявь,

И пусть поведает сполна,

Как разнесла корабль волна,

И смерть явилась, точно тать!

И пусть речет: напрасно ждать

Прекраснейшего из царей…

Ступай же, и ступай скорей».

Тотчас гонец пустился в путь,

И не посмел передохнуть

Отнюдь, покуда не сошел

В пространный и суровый дол

Меж двух утесов. Полумрак

Долину полнил; там ни злак,

Ни древо не росли вовек;

Там люди не селились; рек

Там не бежало – но со скал

Родник таинственный свергал

Свою снотворную струю

К пещере некой в том краю –

Сие богов была обитель:

Морфей, и с ним – его родитель,

Гипнос, покойно почивали

В пещере, чуждые печали,

Забот и божеских работ.

И столь был темен этот грот,

Что мог казаться истым адом.

И сколько снов с богами рядом

Покоилось недвижным сонмом,

Преизощрясь в искусстве сонном!

Иной сидел, иной поник,

Иной сокрыл рукою лик,

Иной же руки разметал…

Гонец ворвался, точно шквал:

«Эгей! Вставайте!» – грянул глас.

Увы! У спящих слух угас.

«Морфей! Ленивец! Спишь, сурок?»

И вострубил посланец в рог,

И рявкнул яростно: «Восстань!»

«Кто кличет в эдакую рань?» –

Морфей ответствовал, один

Отверзнув глаз.– «Не господин,

Но повелитель, ибо весть

От госпожи притек донесть…»

И, передав приказ точь-в-точь,

Гонец, как вихрь, умчался прочь –

В обратный устремился путь.

Морфею же дрему стряхнуть

И действовать пришлось тогда.

Морская отдала вода

Царя, почившего на лоне

Подводных трав. И Алкионе

В час пробуждения пичуг

Предстал утраченный супруг.

Бескровнолик, и прям, и строг,

Он медленно вступил в чертог

И рек: «Любимая! Теперь

Отринь сомнения, поверь:

Я взят пучиною морской.

О, не терзай себя тоской,

Не множь безрадостные дни!

Лишь не забудь, похорони

Мой труп, коль скоро будет он

До брега морем донесен.

Прощай! И поскорее пусть

Уймется скорбь, утихнет грусть!

Прощай, о свет моих очес!»

Он рек – и в тот же миг исчез.

Вдова звала его, стеня,

И через три скончалась дня…

Читатель, не спеши винить

Поэта: мол, утратил нить,