Волчья хватка - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 71

• Предыдущая
• 71/105
• Следующая

Гейша все время подрезала ему путь в лес и гнала на людей, к дороге, а оттуда наперехват несся расхрабрившийся кобель. Охотники же затаились, замерли, рассчитывая встретить его внезапно, когда собаки выгонят на засады, но они были так близко и так предались азарту добычи, что не волны – поток агрессивной энергии фиолетовыми сполохами плыл и кружил по лесу. Они могли сидеть и того тише, и ветерок был им на руку, однако охотничий азарт – самое древнее и самое сильное чувство из всех, которые испытывает хищник.

Увести кормилицу далеко не удалось, мешал ее помощник, умело работающий в паре. И тогда волчонок развернулся к собаке и встал. Увлеченная гоном, она поздно заметила его и, резко останавившись, пробуравила лапами мягкую лесную землю, срывая мох.

Только сейчас Гейша узнала его и оторопело, не к месту, тявкнула, склонив лобастую, вислоухую голову. Волчонок прыгнул ей навстречу и с ходу сунулся под брюхо, так что ввел в еще большее замешательство. Материнская память, замешанная на страхе и неимоверной тяге к своему прапредку, сдавила ее волю крепче, чем ошейник. У собаки давно присохло молоко, но повинуясь бессознательному чувству, она легла на бок и откинула заднюю ногу, подставляя вымя. Волчонок еще помнил вкус ее молока и это наслаждение: на короткий миг припасть к сосцам и тянуть не пищу, а обволакивающую, согревающую и дающую силу жизни энергию.

Он мусолил пустые сосцы, бодал носом вымя, выжимая его, а Гейша, млея и страшась, повернула к нему голову и стала вылизывать за ушами.

В этот момент с дурным и, в общем-то, пустым лаем к ним вылетел гончак и сразу же замолк, будто подавился. Он запалился от бега и должен был бы часто и быстро дышать, вентилируя легкие, – не дышал, хотя язык вывалился длиннее, чем ухо. Он оторопел еще больше, чем Гейша, ибо в его собачье сознание подобное не укладывалось. Минуты две стояла полная тишина: охотники слушали собачьи голоса, собаки лишились их, каждая по своей причине. Наконец, кобель сделал вперед пару шагов и задышал, что не понравилось волчонку; скосив глаз и не отпуская сосца, он зарычал. Гончак встряхнул головой, возмутился и залаял, отчего теперь на него ощерилась и кормилица. Этого он уже вынести не мог – с точки зрения собаки, налицо был сговор с противником, яростным, непримиримым и смертельным врагом, откровенное предательство, измена хозяину. Кобель запрыгал возле них, затрубил, и сейчас же за его спиной послышались голоса, тяжелый бег и хруст пересохшего от жары лесного подстила.

Волчонок ждал того, что произошло в следующее мгновение: Гейша вскочила, вырвав сосок из пасти звереныша и с материнской яростью бросилась на кобеля. Еще через несколько секунд они уже крутились и катались клубком. Тем временем волчонок отбежал на несколько сажен, забрался под ель и лег. Прибежавшие люди кинулись растаскивать гончаков, тянули их за хвосты, орали, пинали обоих и, с горем пополам расцепив, взяли на поводки. Но и тогда кормилица улучила момент и коварно, без прелюдий, снова кинулась на кобеля. И когда охотники наконец окончательно развели собак в разные стороны, сами чуть не сцепились, поскольку обвиняли того, который стрелял, а он оправдывался и кричал:

– Какой заяц?! Волчара! Ты след, следы посмотри! Лапы – во! Ну, всяко переярок! Чуть, падла, меж ног не заскочил!

– Не мог он тебе яйца оторвать!

– Свои береги! Пока не отстрелили!

– Ну, где? Где твой волчара?!

– Переярок бы по кругу пошел! А этот чешет как по струнке!

Под этот шумок, уже без всякой опаски волчонок вылез из-под ели и потрусил на дорогу, где простывал на ветру след человеческой самки, из-за которой и происходил весь сыр-бор...

Первой мыслью было выдрать электронику из кабаньей головы, изломать, растоптать, растереть в порошок, и это бы даже выглядело естественно, если «Горгона» отслеживала его по другой камере, однако на такое поведение и был расчет: ввести его в неистовство, демонстрируя полный контроль.

Подобная видеотехника оказалась в коридоре, в номерах, у крыльца, на деревьях, в беседке-курилке, в родительском доме чуть ли не в каждом углу, а в святом месте, на повети, где находилось прави?ло, в запертом, без окон и, казалось бы, недоступном помещении, Ражный насчитал четыре сильных источника излучения энергии. Охранная фирма дело свое знала, работала чисто и незримо – наверняка воспользовались вчерашним вечером, когда Ражный плавал на моторке искать Каймака, – и одновременно допускала явную небрежность, словно заранее сдавая часть дорогущей аппаратуры в руки того, за кем наблюдала. У въездных ворот камеру установили на низкорослой, уродливой липе, так что Ражный спокойно достал рукой, а одну, верно, дающую общий план, затащили на один из отростков старой березы и довольно объемный блок питания никак не замаскировали, так что он качался и поблескивал на солнце. А на повети электронику скрыли тщательно – при самом внимательном осмотре найти ничего не удалось. Поджаров и в самом деле долго и пристально изучал его образ жизни и уровень знаний, касаемых оперативных средств наблюдения, потому «Горгона» часть аппаратуры как бы сдала Ражному, проявив небрежность. Вся найденная электроника была с мощными передатчиками и отличного качества, хотя не имела и намека на то, где выпущена, но все равно радиус приема видеоизображения был ограничен несколькими километрами. Значит, где-то неподалеку от базы стоит передвижная телестанция или ретранслятор, наверняка смонтированный в джипе «Линкольн Навигатор», – другой, более объемной машины у «Горгоны» он не видел. Если не считать микроавтобуса со стройотрядом.

Все, что обнаружил, Ражный снял, отключил и спрятал, но на березу не полез – достал ружье и шарахнул дробью. Сначала взвился легкий дым, затем по белой бересте потекло что-то металлически-серое, и через мгновение бурый, огненный всполох пронизал дерево до корня и запахло озоном.

Снятой или уничтоженной электроники была малая толика – основная продолжала отслеживать и снимать его всюду, где бы Ражный ни появился в пределах базы. Поэтому следовало вести себя так, будто уверен, что ликвидировал все видеоглаза «Горгоны»...

И хорошо, что в распоряжении «Горгоны» не было приборов, способных считывать мысли и чувства.

А они были тяжелыми и весьма далекими от чувств и мыслей победителя. Финансисту удалось нащупать и точно ударить в уязвимое место, и отвлечь его внимание, увести поединок в другую плоскость позволило лишь умение держать удар и не выдавать своего внутреннего состояния.

Вероятно, «Горгона» обрабатывала несколько объектов – вольных и вотчинных араксов, стараясь подобрать ключи, однако Ражного выбрала не зря. Только сейчас, перемалывая в голове состоявшийся разговор с Поджаровым, он особенно остро осознал, что действительно утратил ярость сердца. И произошло это незаметно, возможно, угасание воинского духа как раз началось с момента, когда Ражный привел в вотчину Героя Витюлю. Совершеннолетнему араксу позволялось заводить рабов, к которым отношение было соответствующим, но не тащить в вотчину сирых и убогих мирских людей. В Урочище могли жить лишь дряхлеющие иноки, бездомные бродячие араксы, засадники, получившие увечья в поединках. Мир с его болячками и горем попросту разлагал сердце воина, развеивал по ветру солнечную энергию, называемую Яростью. Если бы Поджаров почувствовал это – бил бы в болевую точку до тех пор, пока не уложил Ражного; однако финансист нашел ее аналитическим путем и от недостатка информации, от приблизительных знаний не воспользовался своими возможностями.

Жалость – удел рабов Божьих, но не воинов его.

Фраза эта сидела сейчас в сознании, как кованый гвоздь Колеватого в Поклонном дубе. Он не мог сделать Героя рабом, не в состоянии был унизить пострадавшего от мирской суеты человека. Однако и Кудеяра не сумел перевести в положение невольника, хотя и пытался: в последний момент его действительно становилось жаль, а надо было тогда, на волчьей охоте, зарыть вместе с мертвой волчицей в одну яму.

• Предыдущая
• 71/105
• Следующая