Волчья хватка - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 59
- Предыдущая
- 59/105
- Следующая
– Поехали на базу! – вдруг предложил финансист. – Сейчас выпьем по рюмочке, возьмем по телочке, чтоб массаж сделали... Скоро три часа утра!
По пути на базу Ражному сквозь вой мотора снова послышалась стрельба. Он заглушил двигатель, несколько минут выслушивал молчаливый, предутренний лес, однако в пространстве назревающего света наконец-то установилась тишина.
На берегу у накрытых столов все еще горел костер и егеря-официанты, собравшись в кружок и, верно, отчаявшись уже попотчевать гостей, напотчевались сами и теперь делали вид, что трезвы и при исполнении. За их спинами, на стоянке, верещала автомобильная сигнализация и мигали подфарники; остальные машины черным строем стояли у кромки берега.
Финансовому директору вмиг стало не до выпивки и «телок».
– Моя сигналит! – всполошился и побежал он, на ходу отыскивая ключи.
Что-то важное у него было в машине, возможно, все свое носил с собой, и кассета с видеозаписью поединка с Колеватым находилась там же...
Подвыпивший старший егерь стоял перед президентом с видом трезвейшего человека.
– Где сейчас обитает Кудеяр, не знаешь? – спокойно спросил Ражный.
– По всем признакам, на старом смолзаводе, – уверенно заявил Карпенко. – По крайней мере, ночевал не раз в печах...
Брошенный смолзавод был далековато и от Красного Берега, и от места, где слышалась стрельба. И все равно надо было бы проверить...
– Возьми Агошкова, тот вроде еще на ногах стоит, и галопом, – велел Ражный. – Пока идете – протрезвитесь. Если Кудеяр там, вяжи его и ко мне. Да смотри, он вооружился...
– А если он...
– Только живым! И здоровым!
– Понял!
– И еще... Встретится Герой, отберите у дурака ружье.
Ражный открыл «шайбу» – полная темнота, а точно помнил, что оставлял свет. И выключатель был в рабочем состоянии...
– Молчун? Ты где? – Он зажег спичку и увидел волчонка, точнее, его глаза и ощутил озноб, как от рисунков Фелиции на березах.
– Что это с тобой? – спросил от порога. – И почему здесь не горит свет?
Молчун, как положено, молчал, смотрел, лежа на шкуре и положив морду на вытянутые передние лапы, словно бы говоря при этом, дескать, извини, так получилось...
Под лампочкой лежала груда полурассыпанных мешков с фуражом. Он зажег еще одну спичку, подошел и осмотрел лампочку – из патрона торчал стеклянный сердечник с остатками спирали, а чуть в стороне валялись осколки стекла, запачканные кровью.
– Зачем ты это сделал? – спросил Ражный и склонился к волчонку.
Тот приоткрыл пасть и издал короткий, гортанный звук, напоминающий скрип дерева в ветреную погоду, будто силился что-то сказать...
Спичка догорела, Ражный вышел назад спиной и запер двери.
И только вернулся к костру, где ожидал его финансист, как увидел Каймака, идущего странной, прыгающей походкой. Кажется, его ограбили, по крайней мере, раздели, ибо шел он в плавках и больших калошах на босу ногу, однако при этом блаженная, благодушная улыбка блуждала на его лице, измазанном давлеными комарами.
– Полюбуйся на него! – зло проворчал финансист, тотчас же оказавшись рядом. – Компаньон... Мать его!.. Не голова бы, не деньги и не зарубежные связи – ей-богу, утопил бы сам!
10
И у второго поединка неожиданно оказался свидетель!
Только если в первом оглашенный с видеокамерой снимал по-шпионски, затаясь где-то на дереве, то Молчун не таился, просто стоял и созерцал, как сражаются люди. Впрочем, и оглашенным он не был, поскольку вел свой род от волков – вечных поединщиков в борьбе за жизнь.
Его звериный взор не мешал и не отвлекал – напротив, даже вдохновлял: хоть волк и принесен был в дар, но, преодолевая боль раны, сбежал от Голована и пришел на ристалище сопереживать вожаку...
Чаще всего схватку созерцали только птицы – черные вороны, слетавшиеся в дубраву в ожидании поживы. И лишь единственный раз в три года совершалась Ярмарка – своеобразные олимпийские игры, когда сильнейший засадник, не знающий поражений, вызывал на поединок Пересвета на Боярское ристалище. Засвидетельствовать этот бой собирались многие араксы и все иноки без исключения. Зрители приходили к ристалищу заранее, искали потаенное место, обычно забирались в кроны дубов и, никак не выдавая себя, наблюдали за схваткой.
И еще в одном случае – во время Судного Пира, если Ослаб приговаривал к поединку и объявлял его зримым...
Волк сейчас был благодарным зрителем...
Еще только взявши друг друга в объятья, Ражный впервые почувствовал мощь плоти Скифа, тугое, напористое биение крови и тепло... нет, жар, исходящий от тела. Было полное ощущение, не человека обнял – коня! И не зря эту стадию поединка называли братанием: яростный, беспощадный противник в кулачном бою на самом деле вдруг стал близким и в какой-то степени родным, но так, как в детстве бывает родным отцовский конь, на спину которого ты вскочил и помчался без узды и седла, всем телом прильнув к существу более выносливому и сильному.
Он знал, что это происходит за счет взаимного обмена энергией при прямом контакте, и ждал лишь момента, когда он начнется. Скиф так и не дал возможности воспарить летучей мышью в течение всего зачина, и теперь, в братании, этого и не требовалось, поскольку Ражный «увидел» соперника телом.
И в первый миг был восхищен его силой, опять же как в детстве восхищаешься мощью коня. Тогда же у него мелькнула мысль об историчности этого поединка. Ражному невероятно повезло, и он сейчас борется с одним из сильнейших, если не самым сильным человеком планеты, и о схватке с ним будет что рассказать сыну и внукам.
Но подобные чувства мелькнули в сознании искрами, между прочим, ибо полыхал уже иной высокий огонь страсти, ни с чем не сравнимый и всепоглощающий. Скиф и в братании делал попытки танцевать, вернее, водить соперника, как кавалер водит барышню, – не зря намекал про польку-бабочку! Пояс у него был сделан тоже из кабаньего панциря, толстый и жесткий, он едва захватывался рукой и почти не сгибался, чтоб сомкнуть пальцы. Снег на цветах хоть и стремительно таял, а все-таки сильно мешал, скользил под ногами, не давал упереться в землю, и пока Ражный осваивал особенности ристалища, инок потаскал его по центру круга. И наконец, утвердившись на земле, врыв ее скрюченными пальцами ног, Ражный сделал попытку провести свой родовой прием – зажать шею противника и обвиснуть на нем, поджидая момента, когда уставший держать его вес соперник сделает ошибку и приблизит ногу для захвата. Короткими, молниеносными движениями он стиснул инока, вжал его лоб в свое плечо, но тут понял – замысел не удастся из-за роста Скифа! Он был ниже на голову, и чтобы повиснуть на его шее, нужно или встать почти на колени, или слишком далеко от противника упереться ногами, а он немедленно использует такое положение: опасно перемещать вперед центр тяжести.
Инок активно сопротивлялся ему, но одновременно как бы наблюдал с интересом, словно сказать хотел: «Ну-ка, ну-ка!.. Что это ты изобразить вздумал?»
Его железный кулак, зажавший пояс Ражного, находился сейчас как раз напротив старой раны, хотя ему удобнее бы было взяться за ремень ближе к позвоночнику. От такой близости руки противника к неприкрытому уязвимому месту на правом боку начинался не испытанный раньше болезненный озноб. И преодолевая его, Ражный резко повел бедро вперед, словно намеревался бросить с холки, и обманул Скифа; тот предусмотрительно шире расставил ноги и пополз рукой, жуя пальцами пояс, к спине.
Положение все равно оставалось опасным, больше потому, что фокусировало внимание и все время преследовала мысль-приказ – ни за что не выпускать инока из братских объятий, не давать ему переходить в кулачный бой, дабы не смог нанести удара в правый бок, а в момент расцепления у него будет такая возможность!
Он же пытался разъять руки и разбежаться на некоторое время: так обычно поступали засадники, как бы по взаимному согласию, чтобы размять затекшие от напряжения мышцы и изменить положение, которое обоим уже поднадоело. Он предлагал это Ражному, делал движения-знаки, но тот лишь плотнее стискивал шею соперника, в то же время понимая, что долго так его не удержать, как не удержать уросливого, своевольного коня. Инок пока не принимал никаких определенных действий, кроме противления захвату или броску, изучал противника, отдавая ему инициативу, проверял, на что он способен. Всякий аракс до Свадебного Пира имеет возможность бороться только с отцом, дедом или тем поединщиком, кому отдан в учение (спортивная борьба на коврах и рингах не в счет, ибо имеет иную, искусственную природу и судится третьим лицом), и пока не выйдет на земляной ковер с настоящим соперником, никогда до конца не отточит и не прочувствует того, чему его научили. Советы и наставления обычно помогают слабо, как любая теория, и реальный опыт приходит, когда молодой аракс нахлещется мордой об лавку.
- Предыдущая
- 59/105
- Следующая
