Волчья хватка - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 55
- Предыдущая
- 55/105
- Следующая
Но спросил совершенно о другом:
– Что это за дар такой, если на ладан дышит?
– Аракс мне волка подарил, – признался хозяин дубравы. – Но по пути сюда его подстрелили. В хлеву лежит...
– Волка? – Инок взглянул на своего противника с интересом и сразу переменился, вместо старчества выказывая жесткость. – Редкостный дар... Я сам вотчинник, много всяких приношений видывал, но чтоб живого волка – даже не слыхал... А можно посмотреть, отец Николай?
Наверняка за свою жизнь он перевидал диких зверей, и его ребячье любопытство сейчас было по другой причине – хотел по дару, как по плодам, судить о древе...
– Почему бы и не посмотреть? – обрадовался Голован. – Ради бога! Я даров не таю, у меня тут все открыто!
Молчуну действительно было худо, лежал пластом, не касаясь раны, дышал, как загнанный. При появлении Ражного чуть приподнял голову и заскулил едва слышно – никого больше не замечал.
– К тебе льнет, – заметил инок. – Еще не понял, что хозяин теперь другой...
– У волков нет хозяев. – Ражный пощупал нос зверя – на удивление холодный. – Они живут с человеком только при условии, если принимают его как вожака стаи.
Скиф прикинулся старчески рассеянным, покряхтел в ответ на информацию и сказал определенно:
– Да... Плохи дела. Придется тебе, аракс, ночку рядом с ним посидеть, пока кризис. Видишь, как тянется к тебе... Живая душа! Как ты считаешь, отец Николай, у зверей есть душа? Или нет?
– Господь вложит, так и в дереве душа будет, – уклонился от прямого ответа Голован. – А не вложит, так и в человеке ее не будет... Ты иди отдыхать, Ражный, теперь ведь я вожак стаи...
С сумерками инок окатился ведром холодной воды, растерся осокой и, обрядившись в штопаное холщовое рубище, расположился на голом полу в доме хозяина, подложив под голову скрученный в рулон широкий пояс поединщика. А Ражный взял у Голована кусок войлока, ушел под дуб Сновидений и лег там, укрывшись сухими листьями.
На заре он проснулся сам – накрапывал мелкий осенний дождик, небо затянуло, и лишь на востоке слабо пробивался дымчатый свет. Вид с холма открывался на несколько километров, и он знал, что огромное, сумеречное пространство сейчас пустынно, что нет на этих просторах ни одной живой души, однако то ли почудилось наяву, то ли это было продолжением сна или игрой воображения, но вместо лесов по обе стороны огромного поля он отчетливо увидел две стоящих друг против друга пеших рати: матово отсвечивали доспехи, поблескивали навершия копий, и тяжело развевались на сыром ветру намокшие, огрузшие стяги.
Видение было настолько реальным, что он мог разглядывать детали одежд и вооружения близко стоящих воинов: у одного поверх кольчуги кожаное оплечье с бляшками, у другого – стальные наручи, у третьего за поясом шестопер...
Пора было самому переодеваться в бойцовские одежды и выходить к ристалищу, а он стоял на опушке дубравы и смотрел на изготовившееся к битве воинство, пока серый рассвет не приподнял мглистое, дождевое небо и не осветил землю, обратив рати в леса с пиками елей и стягами ветвей плакучих берез.
И все-таки к ристалищу он пришел первым, и первым же коснулся его ладонями, стараясь не давить цветы. Нежный, чувствительный к погоде портулак не распускался и вряд ли теперь распустится: дождь усилился, и рубаха уже липла к плечам. Это считалось хорошей приметой – начинать схватку на влажной, окропленной земле...
Она и завязалась в тот же миг, причем внезапно и сразу яростно. Скиф, будто свирепый секач, вылетел из дубравы и, не давая время на проверку и испытание соперника, навязал стремительный, боксерский темп. Вероятно, старец долго разогревал себя перед этим и, набрав нужную температуру, как в паровозном котле, снялся с тормозов и вылетел на круг.
Надолго ли пару хватит?..
Боевая стойка у инока была странная, танцующая и открытая; он выкатывал грудь вперед, при этом держа руки по сторонам и чуть назад, словно подставлялся, мол, на, бей, и одновременно с этим наступал, приплясывая широко расставленными ногами. Он то вызывал таким образом нападение, и Ражный проводил серию ударов, то наносил их сам, причем не сильные, молотящие – так, словно работал с оглядкой на судью, дескать, считай!
Боксерский зачин не понравился Ражному, и он начал предлагать настоящий, кулачный, стал водить соперника по кругу, резко меняя направление. Скиф откликнулся своеобразно – заплясал, как медведь, закачался и, точно рассчитав момент, вдруг оказался с правого бока и нанес короткий, сильный удар.
Ражный посчитал это за случайность: не мог он знать уязвимого места! Даже если встречался с Колеватым, который видел провал напротив печени – ни один аракс никогда не выдаст тайн своего бывшего соперника.
Спас от стариковского кулака неожиданный волчок – полный оборот через левое плечо и ответный удар наугад, пришедшийся вскользь по горлу. Инок не увернулся, отскочил и резко, гулко выдохнул, словно выплюнул из гортани боль, и тут же опять разразился дробью пустых, лишь щекочущих ударов. Рукавицы у него были старые, сшитые из кабаньего панциря, но обмятые в доброй сотне поединков и не наносили вреда, не драли кожу и не пускали хоть и малую, но кровь, которая действует психологически. Ражный уже стал думать, что Скиф, наверное, много лет занимался боксом и заразился его кроличьей торопливостью и бестолковщиной, но тут внезапно разгадал замысел этой казалось бы бесполезной молотьбы.
Он не давал войти в состояние «полета нетопыря»! В Урочище, где Ражный весьма легко отрывался чувствами от земли и парил, с начала поединка он ни разу не мог глянуть на Скифа иным взором. Вчера он отвлекал бесконечной болтовней, сегодня – мельтешением кулаков перед носом. Вот об этой родовой, наследственной тайне Ражных он прекрасно знал, ибо когда-то боролся с дедом Ерофеем! И сейчас помнил об одном – не дать внуку воспользоваться шестым чувством и увидеть истинное состояние инока.
Он был опытный поединщик, но кулачник несильный – укладывал противника в третьей стадии, в сече, и хоть не принято верить каликам, но на сей раз не соврал сирый, когда рассказывал, как Скиф пахал Голованом ристалище в Белореченском Урочище. Да и сам отец Николай вчера это подтвердил и намекнул Ражному, чего следует опасаться, хотя как вотчинник не имел на то права. А значит, надо все время ломать его тактику, расстраивать замыслы, чтобы в зачине измотать максимально, выстоять в братании. Ну а в сече держись, инок! Если не знавал волчьей хватки – узнаешь!
Эх, если бы на несколько секунд взлететь и глянуть на него взором летучей мыши...
А инок между тем плясал все азартнее и казалось, вот-вот вприсядку пустится. Защищаясь от его многочисленных мелких тычков, Ражный еще раз сделал левый волчок, однако кулак, словно камень из пращи, просвистел над головой противника, но сразу же последовал очень опасный правый.
Скиф его не ожидал – не ушел и, сам завертевшись от удара в висок, забурился лицом в клумбу. Однако, будто гимнаст, сделал воздушный кувырок и вновь был на ногах. Только желтоватые от седины волосы, охваченные кожаным главотяжцем, стали зелеными от цветочного ковра.
Противоядие он вырабатывал мгновенно, и теперь вертушки не годились. Отец всегда повторял, что в поединках с иноками нельзя более чем дважды повторять один и тот же прием, и то с разбежкой во времени. И бит будешь непременно, если не хватит багажа знаний, арсенала и хитрости.
Зелень на голове – пятно от ристалища, вдохновило Ражного. И хоть соперник в общей сложности лет двадцать провисел на прави?ле и обладал способностью преодолевать земное тяготение, однако же коснулся ее и покрасил соком свои седины. Машинально прикрывая правый бок, он поводил Скифа по кругу, будто цыган пляшущего медведя, резко покачался перед ним на расстоянии прямого удара, последил за глазами и только сейчас обнаружил, что противник находится в неком особом состоянии, которое вызывалось танцем.
Он включился в определенный ритм обязательных движений, выученных до последнего штриха, и нет ни одного случайного выпада или удара. Скорее всего, существовал какой-то рисунок этого танца, известный только ему, и пока он оставался тайной, нельзя было ни свалить его, ни нанести ощутимого, шокирующего удара. Все эти качания, подергивания руками и ногами, притопывания и приседания чем-то отдаленно напоминали казачий спас, но лишь внешне, ибо движения повторялись в непредсказуемой последовательности. И плясал он самозабвенно, будто бы даже не заботясь о течении кулачного боя, всецело положившись только на технику, которая автоматически вывезет его из любого положения. Он пропустил удар в висок, однако при этом сработал защитный механизм – элемент танца, не позволивший ему упасть. А ведь казалось, сейчас обвалится мешком и хоть на мгновение, да ляжет на землю.
- Предыдущая
- 55/105
- Следующая
