Врата Изгнанников - Черри Кэролайн Дженис - Страница 6

— Мы не можем дать ему уйти, — резко сказала Моргейн. Вспыхнувший на мгновение огонь костра осветил ее лицо, глаза дракона на рукоятке меча полыхнули красным. Но он не улетит. Во всяком случае не сегодня ночью.

— Нет, — сказал он. — Насколько я понимаю.

Вейни почувствовал внутри себя холод потери, он жертва, жертва жестокого выбора, который делала Моргейн — она требовала от него всего, что он имел, даже друзей и близких, любую мелочь, а он подчинялся, и вот он здесь, в этой стране, где люди скармливают друг друга волкам. У меня было все, о чем я мечтал. Все было в моих руках — честь, родичи, дом, мой дом — с эрхендимами. Там был мир…

Но без него Моргейн не выдержит, сдастся, погибнет. И с ее уходом от него уйдет тепло солнца. Никто и никогда не сможет опять согреть его, мужчина или женщина, родич или друг. Уйдет то основное, что составляет его жизнь, а без него, без него…

Он въехал в мрачную пропасть ворот — сегодня утром, из золотого луга, оставив своего кузена, последнего, за исключением Моргейн, с которым он мог говорить на родном языке, последнего, за исключением Моргейн, который знал его обычаи, знал, во что он верит, и видел место, в котором он родился. А сейчас слишком поздно. Рох стал прахом за то мгновение, которое потребовалось лошадям, чтобы перенести их сюда.

Вейни резко вздрогнул, как если бы холодный порыв ветра ударил его в спину; наклонил голову и потер заднюю часть шеи, где висела коса воина. Честь требует. Честь, он вернул ее себе. Но и не избавился от белого шарфа, который делает его илином, отверженным воином, вынужденным служить своей госпоже; и когда он спрашивал себя, почему он делает это, мысли разбегались в разные стороны, как и тогда, когда Моргейн пыталась объяснить ему, почему миры крутятся вокруг солнц и что заставляет созвездия менять свою форму.

Кроме того, подумал он, слушая вой волков, они уже не одни, этот мир уже коснулся их. У них на руках человек, который зависит от них, который был на пороге смерти, и который, по чьему-то мнению, заслужил самой ужасной смерти.

Хотел бы он знать меньше, чем знает, или видеть меньше, чем видел во время их странствований.

— Мы не можем бросить его; Небеса знают, что мы не в состоянии ехать быстро с двойным грузом. И Небеса знают — завтра утром у него может быть жар.

Моргейн уставилась на него, взгляд полыхнул огнем, разорвал нависшее молчание. Теперь он был уверен, что понял суть ее мыслей, что она считает заботу об их госте недальновидным и мелочным делом. Подумаешь, одна жизнь! Есть намного более важные дела.

— Мы будем делать то, что должны делать, — жестко сказала она, а он мысленно закончил ее мысль: Я буду делать, и ты будешь делать, или наши пути разойдутся.

Опять надо выбирать. Они оба знали, что именно заставляет его оставаться илином — клятва и желание избавиться от других, еще более ужасных решений. И некуда ему идти, в этом странном мире он вне закона. Вот где настоящая честь — когда мужчина выбирает женщину и отказывается бросить ее даже ради своей чести; а еще она его госпожа, и вассал не может бросить госпожу, есть у него честь или нет; и женщина и госпожа, все это она, которая никогда не свернет ни влево, ни вправо ради него, и к тому же она тоже связана клятвой, еще более чудовищной, чем он.

Он не хотел служить тому же, что и она. Тем не менее, служа ей, он служит этой ужасной вещи, хуже которой невозможно и вообразить, и должен отказаться даже от тени надежды на спасение души. Он родился в земле Карш, его воспитали как нхи, у него есть честь, и он всегда старался поступать по правде и по закону; а она убивала невинных и нарушала любые законы, и ее правда мерцает за всеми горизонтами, сильная, как меч, который она носит — там абсолютная правда, там правда, возвышающаяся над всеми другими правдами, которая делает справедливость ненужной и бесполезной.

Моргейн это понимает. Моргейн делала все, что она должна была сделать, для идеи, которой служила, делала все, что человек из плоти и крови, мужчина или женщина, мог сделать; и при этом так мало думала о самой себе, что могла временами не есть и не пить, и вообще позабыла бы о таких вещах, если бы он не совал еду ей в руку, если бы не защищал ее, хотя он, самый обыкновенный человек, нуждался в еде и отдыхе, а она нет. Время от времени он отвлекал ее от назойливого служения своей цели. И помогал тем малым, чем мог.

Так что он поддерживал ее, как только мог, и при этом они даже не были любовниками. Мало кто догадывался и только Небеса знали точно. Они спали под одним одеялом, и поначалу она клала между ними меч, потом перестала, но что-то останавливало их; это было невыносимо и давало ему еще больше причин нервничать из-за незваного гостя, а тут еще требования его упрямого кодекса чести.

— Я думаю, — спокойно сказал Вейни, — что он не питает большой любви к кел.

— Он человек, — сказала Моргейн, пожимая плечами. — И мы не знаем, кто оставил его умирать.

Я не кел, настаивала Моргейн, все то время, что он знал ее — потому что в его собственной, давно покинутой земле кел внушали людям ужас и считались проклятыми; халфлинг, полукровка, так Моргейн в конце концов разрешила обращаться к ней, когда, совсем недавно, он сумел добиться от нее немного правды о себе.

Это была последняя проверка, когда я проскакал в эти ворота с тобой, или нет? Неужели ты сомневаешься во мне, лио, думаешь, что я не сдержу своего слова?

— Иди, поспи, — сказал она, босая в огонь последние крошки ужина. — Я посторожу.

Вейни взглянул на их гостя, лежавшего в тени. — Если ему что-то понадобится, разбуди меня; не подходи к нему близко.

— И не собираюсь, — сказала Моргейн, убирая сковородку в седельную сумку на боку Сиптаха, как если бы они могли уехать уже завтра утром, несмотря на слабость и болезнь их гостя. Но это была обычная осторожность. Они бы не прожили так долго, если бы бросали свои вещи в момент внезапной атаки. — Если ему понадобится что-то во время твоей стражи, — сказала она, — не забудь меня разбудить, тоже.

— Он только мужчина, — сказал Вейни с легким недовольством, и она нахмурилась.

— Разбуди меня, — жестко повторила она, игнорируя его тон.

Значит этот мир напугал и ее, если она беспокоиться даже о таких мелочах.

— Хорошо, — сказал он, пожимая плечами. Это совсем небольшая уступка.

Он ослабил броню, завернулся в плащ, и тут в нос ударил ужасный запах, оставшийся на одежде после недолгого общения с пленником: наверно теперь ему никогда не избавиться от этого зловония.

Утром, после сна, при свете дня, подумал он, этот мужчина должен придти в себя — Небеса, помогите, чтобы не пришлось иметь дело с сумасшедшим.

И надо будет посмотреть, что он сможет спасти из одежды мужчины — пока они никуда не едут.

Что касается его самого, он очень устал, все кости болят. И у его госпожи, по-видимому, тоже; но она должна думать о том, что делать дальше, а он нет — Моргейн выбирала их дорогу, Моргейн вела все дела, Моргейн говорила, что он должен делать, и Вейни никогда не беспокоился об этом — только о мелочах жизни: лошадях, одежде, еде, и о том, как выполнить задачу, которую Моргейн ставила перед ними. Такое разделение обязанностей его вполне устраивало.

Когда он лег, Моргейн набросила на него свое собственное одеяло, небольшое добавочное тепло, его голова лежала на эрхендимском седле, он расслабился. Закрывая его одеялом, она ласково коснулась его лодыжки, пожелание доброй ночи, маленькая поддержка, он невольно вздохнул и потом думал об этом, глядя в темноту — потому что она ничего не делала просто так — возможно ее жест означал что-то другое, большее, никак не связанное с этим треклятым незваным гостем и с этим миром, который грозил им, заставлял спать по очереди, не снимая вооружения, этой проклятой знакомой ноши, которая, кажется, навсегда закрыла сердце и душу; означал что-то никак не связанное со всеми этими страхами…