Врата Изгнанников - Черри Кэролайн Дженис - Страница 3

— Мне все равно, — ответила Моргейн, заставляя серого жеребца пойти вперед неторопливым осторожным шагом.

Вернуться они не могли. Никто из них и не собирался. Вейни бросил быстрый взгляд назад, где тонкие, изогнутые спиралью деревья уже скрыли из виду большую арку, которая и была Вратами келов — чуть-чуть другими, чем те, которые они видели, но очень похожими на Врата, которые он знал очень хорошо, в мире, похожем на этот; он слишком хорошо знал его, знал и редкие листья, которые росли унылыми пучками на концах веток, освещенные тусклым и (как он решил, и время доказало, что он оказался прав) садящимся солнцем.

Врата, стоящие позади, были по-прежнему могущественны: воздух вокруг них мерцал и они излучали силу, но даже они не могли перенести их назад, или туда, куда им надо было идти, не могли подсказать направление. Впрочем сейчас было только одно направление — вниз по склону, от одного стоячего камня к другому, между деревьями, такими же омерзительными, как и ощущение, разлитое в воздухе.

Жизнь здесь — борьба. Тот, у кого есть ноги, убегает; тот у кого есть корни, вырастает странным и перекошенным, от деревьев до кустов, с ветками узловатыми и измученными, с деформированными и, зачастую, свернувшимися листьями. Лошади насторожили уши и время от времени встряхивали ими; скорее всего, все дальше и дальше удаляясь от холма с Вратами, они чувствовали в воздухе то, что заставляет волоски вставать на теле и слышать звуки, которых нет.

Они проехали через сумятицу камней и деревьев, и в конце концов оказались перед остатками каменных стен, из которых росли перекошенные молодые деревца; ни одно из деревьев не достигло зрелости, но многие из них уже лежали на земле, сломанные ветром и гниющие.

Вейни внимательно глядел вокруг, пока его белая кобыла плясала и вздрагивала под ним, ее быстрые нервные шаги звенели по наполовину похороненной мостовой, эхо от них время от времени звучало в унисон с шагом железных подков серого жеребца. — Здесь было что-то вроде крепости, — прошептал он, и нервно прервал сам себя, как всегда забыв в подобные мгновения, что его душа проклята.

— И большой, — ответила Моргейн, то ли гадая, то ли точно зная; Вейни мигнул и опять поглядел кругом, пока лошади шли неспешным шагом, а разрушенных стен становилось все больше и больше. — Похоже, мы нашли наш путь.

Копыта по камню. Похороненная мостовая. Вейни думал о том Пути, который принадлежит всем местам, всем воротам, всем небесам: есть только один Путь, и любые ворота неизбежно приводят на него.

— Ни единого признака людей, — прошептал он.

— Возможно их и нет, — ответила Моргейн. — Но возможно есть.

Ничего не понятно. Он оглядел развалины взглядом опытного воина, отыскивая ориентиры, места, которые он мог бы выделить из этой неразберихи темно-желтых и белых камней. Плоские, ничем не примечательные участки, и более узкие места, где остались фундаменты домов, мастерских, складов. Люди — несметное количество людей должно было жить в этом месте, и заниматься своими делами; но сколько же земли они должны были обрабатывать, чтобы накормить такое число людей в такой суровой местности, или они жили войной и разбоем? Тогда мира здесь не могло быть.

Вейни попытался представить себе здания, которые стояли на месте ближайших руин, из голых фундаментов поднялись дома, которые (он ничего не мог поделать с собой) очень напоминали крепость, казармы и дома для гостей Ра-Мориджа в далеком Эндар-Карше, такой же вымощенный булыжником дворик, в центре которого всегда была лужа, в которую слуги выливали грязную воду. Перед его мысленным взглядом стояли серые булыжники, а не желтый камень, по которому ступали копыта белой кобылы — болезненное прикосновение родного дома, как бы плохо ему не было, когда он жил в нем.

Он вспомнил другие переходы через ту пропасть, через которую они только что прошли, ночь, когда он увидел две луны и странно искаженные созвездия; той ночью он впервые увидел море черной воды среди тонущих холмов; взошел рассвет и показал ему землю, где не было ни одной горы, тоже в первый раз в жизни, горизонты, убежавшие в бесконечность и небо, упавшее под собственной тяжестью.

Вейни мигнул, и опять ясно увидел руины, разоренные и заброшенные; крики птиц оживили еще свежие воспоминания, его охватило предчувствие опасности, рядом море и резкие крики серых чаек, а им грозят неестественно большие луны.

Он моргнул в третий раз, и оказался в лесу, в небе с криками метались черные вороны, а в камнях не было никакой угрозы.

Позади них только пыль, друзья давно мертвы, все, кого они знали, изменились и до них невозможно дотянуться, хотя боль от расставания с ними свежа, как это утро и остра, как нож. Он попытался стать таким же мудрым, как его госпожа и не думать об этом.

Они перевалили через плечо холма, руины и лес уступили место пустым равнинам справа и садящемуся солнцу слева. Где-то за холмами завыл волк.

Моргейн ослабила кольцо на перевязи меча, и оружие с рукояткой в виде дракона соскользнуло со спины набок.

Этот меч, у него есть имя: Подменыш. Собственный клинок Вейни, безымянный, из простой эрхендимской стали. Кроме меча у него есть лук, тоже сделанный эрхендимами, колчан добрых стрел, и камень рядом с сердцем, в маленькой серой коробке, которую подарил ему великий лорд — как воспоминание, и это было совсем недавно. Но миры сдвинулись, мертвые стали пылью; а они оказались в месте, где этот маленький ящик стал не большим утешением, чем злокозненный клинок, принадлежащий его госпоже, на рукоятке которого лежала ее рука.

На горизонте взлетели птицы, черные пятна на фоне садящегося солнца; в этот час птицы должны собираться стаями и улетать, но на пустых холмах собрались совсем не полезные полевые птицы.

— Смерть, — прошептала Моргейн. — Падальщики.

Опять завыл волк опять, другой ответил.

Опять сумерки, желтоглазые и перекошенные, Чи ап Кантори заставил себя встать на колени и собрать все оружие, которое у него есть: человеческую кость в одну руку, и несколько звеньев ржавой цепи в другую; потом он заставил себя встать на ноги и опереться спиной о столб, в который от его попыток и трения цепи уже образовалась впадина, но недостаточно глубокая. Железо держится. Еда кончилась, из меха он только что выдавил последние капли воды.

Сегодня ночью все кончится, подумал он, так что следующего дня ему не увидеть, и он не будет лежать здесь, страдая от жары и жажды, слушая сухой шорох крыльев, хлопанье и удары, и чувствовать трупный запах, а клюв стервятника будет рыться в костях, в поисках оставшейся плоти. Сегодня ночью он не будет достаточно быстр, челюсти прокусят его броню, а быстрые стремительные лапы, которые кружили вокруг него последнюю ночь, найдут горло и покончат с ним. Все, кроме него мертвы, последним погиб Фальвин. Стая оттащила тело Фальвина так далеко, как позволяла цепь, и разорвала его, ссорясь и дерясь из-за каждого куска, а он, Чи, лежал около столба, который стал опорной точкой и центром его существования. Они растерзали даже броню, остались только тряпки между голыми костями; днем волкам помогали вороны, так что теперь от Фальвина не осталось ничего, кроме костей и огрызков плоти, возможно слишком маленьких, но они довольны и этим.

— Ублюдки, — опять поддразнил он их, но его голос мало чем отличается от их карканья, ничего нельзя разобрать. Ноги болят так, что, как кажется, все сухожилия перерезаны, зрение то уходит, то возвращается. Он уже не помнит, почему он должен сражаться. Но он не отдаст им свою жизнь задаром, они дорого заплатят за нее; не сделает он и то, что сделал ап Кнари, который, отдав свою воду и еду Фалькону, сел и стал ждать смерти. Ап Кнари потерял сына у ручья Гиллина. А потом волки убили его самого, как и многих других. Чи тоже тосковал по брату, павшему у ручья. Но не собирался сдаваться. Все эти дни, час за часом, он тер цепью по столбу, протаскивал ее вперед и назад; пока волки дрались над телом Дезинда, он вытянулся на земле настолько, насколько позволили ржавые звенья, протянул как можно дальше руки и ремнем зацепил несколько костей предыдущей жертвы — теперь это его защита и надежда на свободу. Чи сражался со столбом со всей своей тающей силой, напрягал ноги и руки, надеясь, что его вес может заставить столб сломаться там, где он уже немного износился, где к нему прикреплена цепь; но столб стоял, твердый как скала, в которую был вделан: это был потрепанный погодой дуб, и он не треснул.