Подземелье смерти (=Конан и Бог-Паук) - де Камп Лайон Спрэг - Страница 34

— Осталось множество загадок, и жрецы хотят, чтобы я расследовал их. Но я не желаю ничего выпытывать у человека, дважды спасшего меня и расстроившего безумную затею Феридуна.

Конан сжал здоровую руку Катигерна и стал было уже отвязывать коня, как вдруг заметил бочку с нефтью для ламп, стоявшую за углом гостиницы.

Конан оставил коня и открыл дверь.

— Мандана! — позвал он.

— Да? — Дочь хозяина выглянула из кухни, вытирая руки передником.

— Прощай, дружище, — обратился Конан к капитану. — Мне надо перемолвиться с девушкой словечком наедине.

Катигерн, плотоядно усмехнувшись, вошел в таверну.

— Мандана, ты не могла бы выйти сюда? — крикнул Конан. — На два слова.

Неверно истолковав зловещую улыбку Конана, девушка поспешила выйти к нему и, жеманничая, спросила:

— Тебе уже надоела эта костлявая потаскушка из храма?

— С ней мы уже не увидимся, — отрезал Конан. — Харпагус, до того как сойти с ума, говорил мне, что ты донесла ему о посещении Рудабе вашей таверны.

— Ну и что такого я сделала? Она, нарушив правила храма, явилась сюда, чтобы отбивать у меня клиентов. Как же быть, если видишь такое нечестное соперничество?

Конан понимающе кивнул.

— Я тебе кое-что покажу. — Отступив к бочке, он поднял крышку. — Прямо сейчас. — Обняв Мандану за талию, он подхватил ее на руки.

— Ниал! — воскликнула Мандана. — Прямо здесь, в грязи! Вы, варвары, так нетерпеливы! У меня наверху прекрасная спальня…

— Сойдет! — хмыкнул Конан. Держа на руках смеющуюся Мандану, он наклонил ее над бочкой и окунул ее длинные пышные волосы в нефть.

Сделал он это так быстро и четко, что Мандана ничего не сообразила, пока ее макушка не окунулась в вязкую черную жидкость. От неожиданности девушка вскрикнула.

В одну минуту Конан снова поставил ее на ноги. Мандана так и застыла, пока нефть стекала вниз по ее пухлым розовым щекам. Поднеся руки к волосам, слипшимся в жесткие черные жгуты, и увидев черные следы на ладонях, Мандана пронзительно завизжала.

— Достойная награда за болтовню, — заключил Конан. — До тех пор пока отрастут новые волосы, ты, возможно, научишься не соваться в чужие дела.

Конан отвязал коня и вскочил в седло. Слыша за собой крики: «Я тебя ненавижу! Ненавижу!», он пустился рысью по дороге на Шадизар.

Съехав от Йезуда к узкому горному ущелью, Конан миновал Кашрой и выбрался на широкие пространства центральной Заморы. Солнце только миновало зенит, когда Конан, натянув поводья, остановил коня на крутом подъеме, откуда был виден весь путь, который он только что проделал. Позевывая, Конан достал куриную ножку и сухарь из седельной сумы и сел, скрестив ноги на землю, чтобы позавтракать. Эджил, с волочащимися поводьями, пощипывал придорожную траву. Сон одолевал Конана, но он не решался отдохнуть, потому что еще недостаточно далеко отъехал от Йезуда.

Вдруг воздух перед ним заколебался, закрутив небольшой столб пыли. Пыль рассеялась, и Конан увидел стигийца Псамитека, с треножником, на котором была укреплена дымящаяся жаровня. Пока Конан взирал на стигийца с изумлением, чародей наклонился и поставил треножник на землю. Он делал над ним пассы, гортанно напевая; слов заклинания Конан не понимал.

— Какого демона? — воскликнул Конан, вскакивая и хватаясь за рукоять меча. — Клянусь Кромом, на этот раз…

Пока он говорил, Псамитек прошептал какое-то слово. Дым над жаровней тут же сгустился в плотную извивающуюся ленту.

С чуть заметным жестом стигиец прошептал еще одно слово — и голубая лента дыма обвилась вокруг Конана, словно змея. Кольца ее стискивали киммерийца наподобие питоньих, прижав к телу руку с наполовину вытащенным клинком. Одно из колец обвило его горло и сжималось, не давая дышать.

Конан бился, пока изо рта не показалась пена. Левой рукой он пытался освободить горло, мускулы от напряжения бугрились под его туникой. Лента на ощупь оказывалась гладкой, упругой, живой — наподобие угря, только не влажная.

Конан протиснул большой палец меж нею и своей шеей, оцарапав себе ногтем кожу, и оттянул ленту от горла настолько, чтобы хоть как-то дышать, но кольцо сжалось, словно стальное. Лицо Конана побагровело. Вены вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут

Псамитек холодно улыбался.

— Я обещал, что поближе познакомлю тебя со своим искусством. За твою голову я получу солидное вознаграждение. Мне не придется делить его с этим дикарем туранцем. У меня будет лучшая в Стигии библиотека оккультных наук!

Конан попытался перекусить петлю, но не мог достать ее зубами. Кинжал тоже нельзя было достать, так как он был прижат к туловищу одним из голубых колец. Конан слышал, как позади него топчется жеребец, настороженно наблюдая за тем, что происходит.

При виде отчаянной, но бесплодной борьбы Конана Псамитек ядовито рассмеялся.

— Это, — промурлыкал он, — доставляет мне большее удовольствие, чем бои гладиаторов в Аргосе!

Все потемнело и поплыло перед глазами Конана. Последним отчаянным рывком он оттянул голубую петлю от горла и прохрипел:

— Эджил! Убей его!

Фыркнув, отлично обученный боевой конь промчался мимо Конана и взвился над Псамитеком. Испуганный стигиец широко открытыми глазами взглянул на нежданно явившуюся помеху. И тут же одно из копыт Эджила опустилось на его бритый череп, треснувший под ударом.

Магическая лента немедленно растаяла, и дым развеялся по ветру. Конан глубоко вздохнул, набрав полные легкие воздуха.

Придя в себя, киммериец выпрямился и нетвердо шагнул к лежащему на земле Псамитеку. Вытащив кошелек стигийца, он обнаружил там множество золотых монет, а также маленький пергаментный свиток с письмом Тугрила. Деньги Конан пересыпал к себе в кошелек.

Взглянув на свиток, он попытался разобрать его витиеватые письмена. Не годится, подумал киммериец, оставлять подобный документ. Кто-нибудь доберется до сути и, подобно Псамитеку, соблазнится наградой за его, Конана, голову.

Конан, наклонившись, подул на слабо курящийся в жаровне дымок: треножник как стоял, так и продолжал стоять на прежнем месте. Раздув пламя, Конан опустил край свитка в жаровню и подождал, пока пергамент займется огнем. Он держал свиток, поворачивая его над углями. Загадочные письмена заалели — и исчезли. Вскоре свиток превратился в золу.

Конан вскочил в седло и галопом поскакал прочь. Тело стигийца он оставил на съедение гиенам.