За час до полуночи - Хиггинс Джек - Страница 14

• Предыдущая
• 14/37
• Следующая

– Я знаю итальянский, – предупредил Бёрк и переложил свой браунинг в другой карман.

«Мерседес» остановился у широкой парадной лестницы, которая поднималась к гигантской дубовой двери, укрепленной полосами кованого железа, выдержавшей когда-то не одну стрелу неприятеля.

До сего момента я четко не осознавал, что вернулся домой, что вновь был в дедовском доме, но какая-то часть меня – какая-то важная часть – не хотела знать об этом.

Бёрк вылез вслед за мной, и Марко велел Чиккио поставить «мерседес» во дворе за домом. Он бесшумно уехал. Я повернулся и увидел деда на верхней ступеньке лестницы.

Такой же крупный, как Бёрк, он казался немного ниже только из-за того, что плечи его слегка ссутулились с возрастом. Ему стукнуло уже шестьдесят семь или шестьдесят восемь, но волосы и тщательно подстриженная борода поседели еще не совсем.

Если сказать, что внешне он напоминал римского императора, то это относилось бы, наверное, к тому периоду истории, когда им мог стать любой бесстрашный и сильный легионер, не ведающий чувства жалости.

Его лицо сразу запоминалось. На нем отражались не только безжалостность и высокомерие, но также и сила духа и незаурядный интеллект. Выглядел он, как всегда, элегантно. Многие прежние капо мафии одевались как можно неряшливее, подчеркивая тем самым свое пренебрежение к обществу. Но Вито Барбаччиа, сын испольщика, оставил свои, лохмотья в далеком прошлом.

На нем был легкий костюм кремового цвета с лондонскими ярлычками, розовая сорочка и темно-синий галстук. Сигара у него во рту осталась столь же толстой, как и прежде, а в руках он держал прогулочную трость с эбонитовой рукояткой, которую я хорошо помнил. Если это действительно та самая, то она скрывала внутри себя стальное лезвие бритвенной остроты длиной в пару футов.

Дед не произнес ни слова, пока я медленно поднимался к нему. А когда остановился перед ним ниже на две ступеньки, внимательно оглядел меня и раскрыл объятия.

Сила все еще сохранилась в нем. Он прижал меня к груди на несколько мгновений, затем церемонно поцеловал в обе щеки и отвел на расстояние вытянутой руки.

– Ты вырос, Стаси, ты вырос, мальчик мой.

Я повернулся к Бёрку, который тоже поднялся по ступенькам, и представил его. Мой голос, казалось, принадлежал кому-то другому, доносясь откуда-то издалека, а глаза жгло. Дед почувствовал мое состояние, сжал мою руку и прижал ее к себе.

– Заходите, полковник, Марко нальет вам что-нибудь выпить, пока мы поговорим с моим внуком.

У меня перехватило горло, когда мы вошли в огромную дверь. Странно, что никогда не можешь перестать любить тех, кто дорог тебе по-настоящему, что бы они ни сделали.

Войдя в его кабинет, я будто вновь вернулся в прошлое. Он оставался таким же внушительным, как и раньше. Вдоль стен тянулись стеллажи с книгами, большинство из которых дед прочитал. В полной тишине поленца весело потрескивали в камине, и моя мать смотрела на меня с портрета маслом, который он заказал одному английскому художнику, когда мне исполнилось четырнадцать. Здесь был и я: фотографии в рамках запечатлели все стадии моего взросления.

Рояль, большой концертный «Бехштейн», который он специально привез из Германии, стоял на том же месте у окна. Я остановился возле него и нажал одну, потом вторую клавишу.

Дверь сзади отворилась и закрылась. Я обернулся. Дед молча смотрел на меня. Мы стояли, глядя друг на друга через комнату, и я не мог вымолвить ни слова.

И опять поняв все своим особым чутьем, он улыбнулся и попросил:

– Сыграй что-нибудь, Стаси, по настроению. Без тебя я специально приглашал человека из Палермо играть мне.

– Как давно... – выдавил из себя я. – В тех местах, где мне довелось побывать, я не встречал такого рояля, как этот.

Я сел за инструмент, помедлил, преодолевая волнение, и заиграл. Равель, Павана на смерть Инфанты. Только дойдя до середины, осознал, по какой-то случайности или в силу возникших ассоциаций я выбрал ту самую вещь, которую играл здесь в последнюю ночь перед похоронами матери, – ее любимое произведение.

Один раз я сбился с ритма, и он резко произнес:

– Продолжай, продолжай же!

Музыка овладела мной, бесконечно струясь, как вода среди камней. Магия любимой вещи. Я забыл, где нахожусь, забыл все, кроме музыки, и незаметно перешел на импровизации Шуберта.

Когда последняя нота замерла и я поднял глаза, он стоял у портрета, печально склонив голову.

– Ничто не пропало даром, Стаси, даже через столько лет. Она была бы рада.

– Я никогда бы не сделал концертной карьеры, ты же знаешь, – сказал я. – Думаю, ты и раньше все понимал, а она – нет.

– Разве нельзя матери мечтать об успехе своего сына? – Он вновь улыбнулся портрету. – Она всегда говорила, что у каждого в чем-то есть талант.

– А какой талант у тебя?

Слова вырвались у меня сами собой, до того как я сумел их остановить, и тут же пожалел об этом. Он резко повернул голову, нагнув подбородок, но взрыва не последовало. Достав новую сигару из серебряного ящичка, дед опустился в кресло-качалку у огня.

– Бренди нам обоим, Стаси. Похоже, ты пьешь. Потом поговорим.

Я подошел к деревянной горке на противоположной стороне комнаты, где на серебряном подносе стояли хрустальные стаканчики и графин.

– Прочитал о тебе, мальчик мой, пару лет назад.

– Ах да! – Я удивился, но старался не показать виду.

– Во французском журнале «Пари матч». Они напечатали статью о наемниках в Конго. Речь в основном шла о твоем друге, на снимке ты стоял прямо за ним. Там говорилось, что ты капитан.

– Так и есть.

Я аккуратно налил бренди, а он продолжал:

– Потом прочитал заметку в одной римской газете о том, как все бежали оттуда, поджав хвосты.

Мне не хотелось признавать поражение:

– Это случилось уже почти два года назад.

– Чем же ты занимаешься с тех пор?

– Так, кое-чем, то тем, то другим. – Я подошел к нему с двумя стаканчиками в руках. – Вообще-то я только что из тюрьмы. Египетский вариант – гораздо хуже, чем Уччиардоне в Палермо, или мафия больше не следит там за порядком?

Эбонитовая трость взметнулась, откинула полу моей куртки, открыв для обозрения «смит-и-вессон», висевший в кобуре на поясе.

– Что ж, Марко оказался прав, а я ему не поверил. Вот чем ты занимаешься, да? Сикарио – наемный убийца. Мой внук!

Довольно странно звучали гнев и отвращение в его устах, но тогда ни один настоящий мафиози не считал себя преступником. Винили обстоятельства, общество или нравы.

– Чем я хуже тебя? В чем твое превосходство? – усмехнулся я, подавая ему бренди.

– Когда мне приходится убивать, я делаю это в гневе. Человек умирает потому, что он борется против меня или против мафии.

– И ты считаешь такое оправдание достаточно серьезным?

Он пожал плечами.

– Полагаю, да. Так заведено. – Трость поднялась и коснулась моей груди. – Но ты, Стаси, зачем убиваешь ты? За деньги?

– Не просто за деньги, – усмехнулся я. – За большие деньги.

Я лгал и знал это. Думаю, что он тоже догадывался.

– Я дам тебе денег. Столько, сколько тебе надо.

– Ты так уже делал много лет.

– И ты ушел.

– И я ушел.

Он серьезно кивнул.

– Около года назад я получил письмо от одной юридической фирмы из Штатов, которая разыскивала тебя. Твой второй дед – старый Вайет – перед смертью изменил свое решение. В его завещании есть запись о тебе – большая сумма денег.

Я даже не рассердился.

– Пусть вернут их индейцам.

– Ты к ним не прикоснешься?

– Неужели предам память моей матери? – С каждым мгновением я становился сицилийцем все больше и больше.

Дед был удовлетворен.

– Рад слышать, что ты не забыл о чести. А теперь расскажи, почему приехал. Не ради же того, чтобы повидать меня, ты вернулся на Сицилию.

Я пересек комнату и налил еще бренди.

– Работа ради куска хлеба, ничего интересного для тебя.

• Предыдущая
• 14/37
• Следующая