ПрозаК - Фрай Макс - Страница 50

— Все равно найду! — сказала Матильда.

Она села в кресло, вздохнула глубоко, закрыла глаза и погрузилась в молчание, очищая свой дух. Так она сидела, прислушиваясь к собственному сердцу, отрешаясь от всех возникающих мыслей, успокаиваясь и входя в согласие с тем, что называют чудесной, неуловимой, вечно пребывающей окончательной реальностью и свободным путем вещей.

После длительного молчания она произнесла одно только слово:

— Будда.

— Да, — сказал расстроенный Степан и посмотрел на медную статуэтку пузатого хохочущего Хотея, японского Будды, который стоял у них на телевизоре. Она была полая внутри и Степан Степанович неделю назад засунул туда деньги.

Матильда встала с кресла, подошла к телевизору и вытряхнула из хохочущего Хотея Степину заначку.

Степан Степанович сделал паузу и сказал:

— Теперь ты видишь, Матильда, как созерцание своей собственной сущности может привести к постижению истинного содержимого не только людей, но и богов.

Однажды Матильда снова принялась искать деньги Степана. Она перекопала весь огород, вверх дном перевернула квартиру. И наконец, потеряв терпение, схватила смеющегося Хотея и стала его трясти в надежде, что Степан опять сунул туда свою заначку.

— Сразу видно, Матильда, — сказал Степан, — что ты еще не постигла великого смысла. Сколько раз тебе можно повторять: всё, что имеет форму, — он отобрал у нее Будду и поставил его обратно на телевизор, — нереально и обманчиво. Ты больше, Матильда, чем это тело и ум, ты охватываешь собою Вселенную, а всё тебе, дуре, кажется, что чего-то не хватает. Внутри тебя заключены мириады миров, а ты рыскаешь и вынюхиваешь мои скромные заначки. Сразу видно, что ты Матрена, а никакая не Матильда.

Эти его слова поколебали тысячелетнее невежество Матильды Ивановны, и она воскликнула в великом волнении:

— Клянусь успешно завершить Путь Будды, сколь бы непревзойденным он ни был! Только прошу тебя, Степан, из сострадания ко мне сказать, куда ты спрятал заначку на этот раз?

Степан Степанович молча задрал майку — рыжий, волосатый, конопатый, хромой, он ходил по дому в белой майке, в черных семейных трусах по колено — и показал, что деньги были закручены в резинку от трусов.

В этот миг Матильда обрела окончательное просветление, избавилась от ложных взглядов и никогда больше не допускала неправильного функционирования своего сознания.

У моей бабушки, первой жены Степана, Фаины был кот. Звали его Пушок.

У кота были пышные бакенбарды, зеленые глаза, по спине шла черная полоса, хвост, как у енота. Его отдал Фаине один специалист по коже Александр Сергеевич (он шил хромовые сапоги), потому что жена Александра Сергеевича Лариса Михайловна, женщина тонкая, интеллигентная, окончившая в свое время Смольный, не могла слышать, как этот кот истошно вопит по ночам.

У него была тьма дурных привычек и хамские замашки: он кусался, царапался, рвал занавески, когтил мебель. Над столом у Фаины свисал шелковый китайский абажур, так этот кот вцеплялся в абажур и раскачивался на нем с душераздирающими воплями, пока не превратил его в лохмотья.

Но он был не просто хам и жлоб. Этот Пушок был отъявленный ворюга. Фаина его хорошо кормила. У него в ванной комнате стояло блюдечко с молоком и блюдечко с колбасой. Она ему мясо давала и котлеты. Он ничего этого не хотел.

Но если хлеб на столе оставишь — он этот хлеб хватал, и отобрать было невозможно.

Он урчал, рычал и кровожадно разрывал батон на куски. А если Пушок попадал между оконными рамами, где мои предки хранили продукты зимой, его уже никто не ругал, а ругали того, кто оставил окно открытым, поскольку все знали, какой он законченный и неисправимый вор.

Однажды к Фаине пришел Степан. Он долго сидел и наблюдал, как это исчадие ада крушит все вокруг себя и сеет ростки зла.

— Дай, я у тебя его заберу, — сказал он наконец. — Матильда все уши прожужжала, что хочет кошечку.

— Боюсь, это не та кошечка, которая ее порадует, — ответила Фаина.

— Та! — сказал Степан, сгреб кота, запихнул его в сумку и унес.

Дома он посадил его перед собой и подробно объяснил правила поведения в своем доме. А также научил Пушка произносить имя Будды, правда, по-китайски, так, ему казалось, легче коту: “Фо! Фо! Фо!”, что по-китайски значит “Будда”.

В благоговейном молчании выслушал Пушок прочитанную лично для него в присутствии Матильды и тети Пани Вишняковой “Алмазную сутру”.

А по окончании, ко всеобщему изумлению, четыре раза воззвал к Амитабхе и Авалокитешваре Боддхисаттве:

— Фо! Фо! Фо! Фо!

Степан был очень доволен. Он отметил выдающиеся способности этого кота к дзен, предсказал ему феерическое перерождение в будущей жизни, а также привел Пушка в пример Матильде и тете Пане.

— Хоть он и кот, — сказал Степан, — заметьте, как он мгновенно проникся буддизмом. Так можем ли мы, люди, себе позволить быть ниже кота?

Весь вечер Пушок просидел на диване, почтительно повторяя имя Будды, ночь тоже прошла спокойно, а утром все проснулись от нестерпимой вони.

Повсюду были лужи и кучи, “Алмазная сутра”, изодранная, валялась на полу, а сам Пушок сидел на кухне между оконными рамами и доедал копченую колбасу.

Степан встал посреди комнаты, мрачно оглядел метки просветленного кота, почтительно сложил клочья “Алмазной сутры” в мусорную корзину, и в его голове родилось вот какое стихотворение:

Кот пожил у них еще немного старой бандитской жизнью, только теперь к месту и не к месту на разные лады повторяя святое имя Будды, как-то раз выпрыгнул в форточку и не вернулся. Наверно, его кто-нибудь взял к себе, потому что он был ужасный красавец.

Матильда любила гостей. Кто бы ни пришел — бродяга, цыгане, вечные странники, какой-нибудь дяденька бутылки собирает — зайдет, Матильда всегда у всех спрашивала:

— Вы есть хотите?

И все ей всегда отвечали:

— Хотим!

Она говорила:

— Садитесь.

И накрывала стол: скатерть накрахмаленная, хрустальный графинчик с водкой, тарелки кузнецовские, купленные в комиссионном магазине, стол накрывался — идеально. Пироги доставались из духовки — четырехначиночные: один угол грибной, другой мясной, третий рыбный и четвертый овощной. Любой угол отрезай! Это все происходило в гостиной.

Кофе она подавала на веранде.

А в тот осенний ноябрьский вечер Степан своими руками раздвинул их знаменитый дубовый стол, вытащил из буфета тарелки, которые Степан Степанович в качестве почетного водолаза поднял с затонувшего корабля “Женя-Роза” в Новороссийской бухте. Судовладелец Иван Кочергин дал судну имя “Женя-Роза” — в честь жены и дочки.

Сам корабль поднимали понтонами. Такие резиновые штуки громадные подсовывали под днище корабля, а потом надували. И он всплывал.

Тарелки с “Жени-Розы” были очень тяжелые — специально, чтоб не падали со стола во время корабельной качки. И абсолютно белые. Единственным украшением с краешка служил маленький андреевский флаг.

Восьмого ноября Степану Степановичу исполнилось восемьдесят восемь. Празднование этой даты решили соединить с годовщиной Октябрьской революции. На вечер пригласили гостей: аскета тетю Паню Вишнякову, блаженную Ксению Ивановну, святую тетю Шуру Поставнину, дважды рожденного Николая Михайловича Карпухина, а также чету Коган-Ясных, прославившуюся в поселке тем, что Семен Аркадьевич каким-то чудом вернулся из сталинских лагерей, где в общей сложности провел без права переписки двадцать четыре года по обвинению в безродном космополитизме. А его жена Эля на пятнадцатом году заключения Семена Аркадьевича достигла просветления, глядя на цветущую сливу в саду у тети Пани Вишняковой.