ПрозаК - Фрай Макс - Страница 3

В этом опасном пространстве хищными рыбами обитали «Штуки». Шандор попал в эскадрилью Руделя. И лучше, право слово, выдумать не мог. Ганс Рудель уже тогда был знаменитым бомбером, одним из лучших пикировщиков Люфтваффе. Позже о нем сложат легенды, позже он превратится в эпитомию пилота без страха, — но с упреком, — позже он потеряет ногу, переживет многое и многое, позже попадет в плен. И позже он напишет книгу воспоминаний. (Но в той книге не будет ни слова о венгерских стажерах под его командованием.)

Они стояли близ Симферополя: великий авиатор и стадо зеленых юнцов, которые быстро выбирали один из двух путей — в могилу или в асы.

Шандор учился. Ему, классному летчику, «Штука» давалась без лишнего сопротивления, как норовистая лошадь опытному наезднику. Он совершил несколько десятков боевых вылетов, бомбил обозы, танки, мосты и корабли, был дважды ранен пулями советских Яков, потерял трех стрелков, один раз горел, совершил вынужденную посадку, но уцелел и был подобран самим Руделем.

Капитан (уже капитан; кавалер чего-то там и почетный кто-то там) Дебречени прошел огонь и воду; и не сломался, но стал тверже и опаснее. Не так давно, всего пару лет тому назад, он был не более чем праздным летуном, блистательным гусаром на стальном пегасе. Тихая война по-венгерски сделала его солдатом. Теперь он стал воином.

Незадолго до Сталинграда Шандора отозвали. Вместе с майором Ене Корошем он должен был наконец-то заняться формированием венгерской эскадрильи пикировщиков. Нет, никакого особенного энтузиазма они уже не чувствовали. Все это перестало быть для них приятной прогулкой с легким привкусом приключения, и оттого их не очень занимало: на чем летать, где и с кем.

Так что для них не стало большим потрясением, когда немцы подвели и на этот раз. Шандор не отказался бы вернуться к Руделю, и вновь воевать вместе с лучшими из лучших, но командованию было не до того. Он остался в венгерской бомбардировочной.

В ту зиму он летал на сто одинадцатых «Хенкелях», получил внеочередное ранение, дальше четыре месяца валялся в лазарете, вышел, записал на свой счет два сбитых истребителя, потерял машину (с трудом дотянул до своих, выбросился с парашютом, вывихнул ногу), и — все-таки дождался.

В июле венгры получили дюжину «Штук» серии D-3. Старушки «Доры», — на таких же Шандор летал над Украиной, — они уже были изрядно потрепаны в боях и никак не относились к последнему слову техники уничтожения людей и материальных ценностей.

К августу сорок третьего эскадрилья пикировщиков "Кокосовый орех" с майором Корошем во главе прибыла на восточный фронт.

В небе над СССР оставалось мало места для подуставших «юнкерсов». За два прошедших года истребительная авиация иванов набрала силу, а зенитки нынче ховались в каждой лощине.

В течение трех недель они потеряли четыре «Штуки». И Дебречени с Корошем, как и всем остальным, невзирая на полученный во время стажировки в Люфтваффе опыт, постоянно приходилось латать пулевые пробоины в своих машинах. Стрелок Шандора сбил два МиГа и был убит ответной пулей. Новый, Ласло, сбил четыре истребителя, и тоже был убит.

Он погиб как раз в тот несчастливый день, когда Шандора подожгли под Киевом. Шандор опять прыгал. Он видел на земле войска большевиков, он знал, что ветер нынче с запада, — и проклинал то и другое. Впрочем, он всегда брал с собой пистолет с одним патроном. Потому до плена дело не дойдет.

Так он считал.

Очевидно, русский истребитель считал так же. Он проводил «Штуку» Шандора до столкновения с землей и вернулся. А вернувшись, расстрелял по беспомощному парашютисту остаток боеприпаса.

Черт его знает, родился ли Шандор в рубашке, или же, наоборот, довлел над ним тяжелый рок, только его не убило. Он получил пару пуль и потерял сознание.

Очнулся уже в ежовых рукавицах СМЕРШа.

Как говорится, опустим, право, завесу жалости над этой сценой.

Была кровь и боль, а если вам нужны подробности — почитайте что-нибудь вроде "Молота ведьм" или Яна Потоцкого.

Прошло четыре дня. Шандор числился в пропавших без вести; немцы понемногу отступали.

Как говорится — "с ожесточенными боями".

И тут из зелено-бурой азиатской орды перед изумленными арийцами возник страшный призрак. Был он бледен и небрит, весь в синяках и ссадинах; раны его сочились сукровицей, а в глазах застыло отчаяние.

Аппариция сия рванула вперед по кочкам, воронкам и брошенным окопам, преследуемая ожесточенным огнем легкого стрелкового оружия коммунистов, — и не зацепило ее, как призраки неуязвимы есть для пуль, и добралась она к своим условно-жива и в последние полчаса невредима, и завопила от счастья диким голосом, и ударилась оземь бездыханна.

Это был Шандор Дебречени. Его не отправили в тыл, не расстреляли, и как-то же удалось ему бежать, удалось добраться до фронта и перейти его. Не изловили, не подранили — дошел до своих.

И угодил прямо в ласковые руки отряда эсэсовцев. Оправясь от ошаления, те особо разбираться не стали и сломали Шандору еще пару ребер.

Но СС, знаете ли, это все-таки не СМЕРШ, — их параноидальные задвиги несколько сдерживались знаменитым Дойче Орднунгом. Шандору впору бы назначить этого Орднунга главным божком своего личного пантеона, поскольку только благодаря ему он и остался жив еще на некоторое время. (Чему в тот момент не очень-то обрадовался.)

Конечно же, на орехи ему перепало, что вашей белочке; церемониться с потенциальным диверсантом никто не собирался — не то было время. Но все ж командир подразделения — их славное штурмбанфюрерство — сделал запрос, озаботился прояснением ситуации, а установив факты с некоторой степенью достоверности, даже и соизволил принести Шандору извинения за некоторую несдержанность своих людей: "Но, герр капитан, вы, я надеюсь, понимаете, что рисковать мы просто не имеем права — слишком многое поставлено на карту".

Шандора наскоро заштопали, и в октябре сорок третьего он вернулся в свою эскадрилью. Больше не летал: «Kokuszdio» уже отбывал с фронта. Восемь из двенадцати «Штук» были потеряны, в живых остались всего пятеро из летного состава. Скорее, четверо. Эйфория побега прошла у Шандора в первые же мгновения пребывания у эсэсовцев, — и отнюдь не из-за одних лишь вдумчивых арийских побоев, — да так и не вернулась. Даже самая простая радость быть живым, даже самое естественное для него — желание летать — и те не появлялись больше. Он валялся на койке куском мертвечины, и с извращенным удовольствием ощупывал грубый надлом внутри себя.

Ему казалось, что капитана Шандора Дебречени кто-то убил.

Сержант Советской Армии Алексей Корчук был скорее оптимистом.

— Теперь фашистам пизда! — любил говаривать он на привале своим боевым товарищам.

— Базара нет, — степенно подтверждали боевые товарищи, воспринимая внутрь комиссарские сто.

Двадцать четвертого декабря капитан Шандор Дебречени повесился.

Какой-то летеха пошел в нужник, через полминуты прискакал назад оглашенный, и: "Шандор! Шандор!" — глаза страшные, кричит, объяснить не может. Побежали, там висит, дергается, дерьмо в сапог стекает. Синий.

Ну, срезали, позвоночник цел оказался.

Выкарабкался. В полку много об этом говорили. То «трус», то «сломался», — то "что же, прав он". Всякое говорили, и злословили, и сочувствовали.

Шандор в это время опять лежал в лазарете. Он твердо решил, что когда его отпустят — убьет себя, только на этот раз будет рассчетливей. После этого, — по его мнению, действительно стыдного, — эпизода он даже в полк возвратиться не мог.

Не срослось. Шандору вообще не сильно везло в реализации его планов. То ли пресловутый хаос войны, то ли наследственное что-то — неумение предвидеть и создавать собственное будущее. Но только никак ему не получалось жить (и умирать) по задумке.

Прямо из госпиталя Шандора под конвоем доставили к генералу от авиации Вальтеру Гофману. Трое сопровождающих были вежливы, корректны, предупредительны, и больше походили не на тюремщиков, а на добрых дурдомовских санитаров. Шандора это задевало, но он делал скидку на то, что по какой-то неведомой причине жизнь его стала цениться в высших эшелонах.