Русские горки. Конец Российского государства - Калюжный Дмитрий Витальевич - Страница 66

В начале перестройки главным аргументом в пользу экономических реформ было сравнение эффективности народного хозяйства СССР и США — двух супердержав, сопоставимых по количеству населения, валовому производству энергии, металлов, военному потенциалу и т. п. Аналитики заметили, что СССР значительно превосходит Запад по уровню энергетических и материальных затрат на единицу готовой продукции. Этот факт свидетельствовал о неконкурентоспособности советской продукции на мировом рынке, но отсюда сделали неверный вывод об экономической отсталости и бесперспективности социально-экономической системы СССР в целом.

Но дело было не в системе.

Советское общество 1980-х годов, социально устойчивое, по уровню промышленного развития, урбанизации, производству основных видов продукции, характеру технологий и труда на большинстве предприятий, несмотря на огромную долю ручного труда в разных сферах хозяйства (40 % и более), в целом было обществом индустриальным. В СССР существовали радиоэлектронная промышленность, атомная энергетика, развитая аэрокосмическая индустрия, а это даже выходило за рамки обычного индустриального производства.

Так что разговоры об «отсталости» и «бесперспективности» — это просто ширма, за которой были спрятаны действительные причины перехода к перестройке. А причины были — и объективные, и субъективные. Начнём с первых.

В 1973–1974 годах в мире разразился энергетический кризис. Цены на нефть взлетели, а поскольку Советский Союз был нефтедобывающей страной, и более того, как раз началось освоение Северо-Тюменских месторождений, перед нашей нефтяной промышленностью открылись небывалые перспективы, и многие проблемы стали решаться с помощью нефтедолларов. Так продолжалось около десяти лет, до тех пор, пока цены на нефть на мировом рынке не начали катастрофически падать, а вслед за ними и доходы государства. К 1985 году оказалось уже невозможным за счёт нефти обеспечивать внутренний рынок страны достаточным количеством ширпотреба (40 % этих товаров приходилось на импорт), продовольствия, а ряд отраслей промышленности — импортным оборудованием.

Сложившийся за годы «волюнтаризма» и «застоя» дисбаланс в экономике, нацеленной не на самостоятельное развитие, а на проедание нефтедолларов — это было объективной причиной, толкавшей руководство хоть к каким-то переменам.

А вот на то, что перемены пошли в ту сторону, в которую пошли — к разрушению страны, имелись субъективные причины.

«Дворяне» советской эпохи, высшие чины партноменклатуры, использовали государственную собственность, как свою, — почти как частную, — за счёт всевозможных лазеек (к тому же всё более расширявшихся) в советской системе распределения. И вот они почувствовали, что для «безбедного существования» у них остаётся всё меньше ресурсов.

Они уже давно махнули рукой на коммунизм, и про себя считали коммунистическую идею мертворождённой, а к началу 1980-х годов пришли к выводу: чем скорее с ней будет покончено, тем лучше. Но подобные представления и тем более намерения были несовместимы с деятельностью идеологических и правоохранительных структур, продолжавших функционировать в Советском Союзе.

Именно им, элите, распоряжавшейся социалистической собственностью, как своей, перестройка была крайне желательна, а среди них были и секретари обкомов, и члены Политбюро. Они хотели гарантировать свою безопасность от эксцессов, подобных тем, что имели место при кратком правлении Ю.В. Андропова. Чтобы не было риска лишиться синекуры за отпуск, проведённый «за бугром», за три квартиры и три дачи (якобы казённые), чтобы можно было получать доходы с предприятий и территорий легально. Они хотели передавать если не власть, то по крайней мере имущество по наследству своим потомкам, а для этого надо было изменить статус имущества. А там, глядишь, на основе наследственной собственности можно будет удержать и наследственную власть.

Горбачёв, человек без собственных идей в голове, сам был таким, а потому вполне подходил на роль лидера этих сил.

Главной социальной опорой «перестройщиков» стал сложившийся к середине 1980-х достаточно широкий слой людей, негативно относившихся к перекосам и безобразиям эпохи застоя. Да и в народе было понимание того, что дальше «так жить нельзя». Но народ — он и есть народ, консервативная инертная масса. Нутром, чувствуя, что перемены нужны, он и приветствовал перемены, рассчитывая на лучшую жизнь для себя и не понимая, что те, кто руководил процессом, имели собственные цели, а интересы народа не учитывали вовсе.

Обратим внимание, что для всех лет перестройки весьма характерна экономическая бессмыслица. Сначала Горбачёв провозгласил политику ускорения. В 1986 году не было более часто употребляемого слова, чем «ускорение» — оно встречалось на каждом шагу, на каждой газетной странице. А что надо было ускорять? Куда мы при этом двигались? На эти вопросы ответов не было. Огромное количество теоретиков научного коммунизма и прочих интерпретаторов мусолили в статьях и книгах «концепцию ускорения», но можно ли разъяснить другим то, что не понятно самим?

Или другой лозунг: «Больше социализма!» Больше, чем что? Насколько? Каким аршином его измерить, социализм?

Это была обычная пиаровская акция, игра в слова. От постоянного их повторения складывалось впечатление, что есть какая-то экономическая концепция перестройки, стратегия ускорения, где, как и положено, расписано по пунктам, чего мы хотим, как этого добиваться, какие нужны последовательные шаги и т. д. Естественно, ничего похожего не было.

Характерна история появления программы «500 дней». Только в 1991 году, в год отставки Горбачёва и распада СССР, появилось хоть что-то, смутно напоминающее экономическую концепцию. Это была программа Явлинского «400 дней», и предлагалась она сначала Л.И. Абалкину, который был вице-премьером по реформе в правительстве Н.И. Рыжкова, но пристроить эту программу не удалось. А весной 1991 года на Президентском совете у Горбачёва было принято решение превратить её в экономическую программу перестройки.

И только затем этот плод кабинетных раздумий, вместе с группой Явлинского, взялись доращивать учёные и государственные мужи; среди них был член Президентского совета академик С.С. Шаталин. Вот тут-то программа и превратилась в «500 дней», обросла материалом, сильно увеличилась в объеме и т. д. Конечно, она и в этом виде никак не могла быть применена на практике, но ничего лучшего власть не имела, так что перестройка как началась, так и кончилась без экономической программы.

А с точки зрения государственной, Горбачёв не имел вообще никаких целей и планов. Он не знал истории экономики и не видел, к чему вела его политика не только в долгосрочной перспективе, и даже не только на год-два вперёд, но и на ближайшие месяцы. В результате его руководства страна оказалась ещё дальше от нужной ей модернизации, чем была в годы застоя, а люди стали жить хуже.

И всё-таки любой согласится: его невозможно назвать злодеем. Для глупости есть другие определения.

Вот что говорил Горбачёв на заседании февральского Пленума ЦК КПСС (1988 год):

«Напомню, что саму перестройку мы начали под давлением насущных, жизненно важных проблем. Мне не раз приходилось возвращаться к оценке ситуации, которая сложилась в стране к началу 80-х годов. Хотел бы добавить ещё некоторые соображения. Как известно, темпы экономического развития у нас снижались и достигли критической точки. Но и эти темпы, как теперь стало ясно, достигались в значительной мере на нездоровой основе, на конъюнктурных факторах. Я имею в виду торговлю нефтью на мировом рынке по сложившимся тогда высоким ценам, ничем не оправданное форсирование продажи алкогольных напитков. Если очистить экономические показатели роста от влияния этих факторов, то получится, что на протяжении четырех пятилеток мы не имели увеличения абсолютного прироста национального дохода, а в начале 80-х годов он стал даже сокращаться. Такова реальная картина, товарищи!».