Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/68
• Следующая

Туговитов всполошился, и непонятно было: испугался чего-то или взволновался от радости.

– Какие гости! Я знал, что придете... И сегодня достал портрет! Да!.. И оказывается, он готов. Это удивительно, поверьте мне!.. Я ничего не понимаю. Но он дописан, закончен! Хотя я не прикасался к нему с тех пор, как Саша перестал ходить. Это чудо, Анатолий Алексеевич! Сами посмотрите... У него лик стал иконописным. И это не моя рука, не моя работа!..

У художника тряслись руки, неестественно медленно двигались всегда живые глаза и всклокоченная, замаранная краской борода стояла торчком. Он кидался к полотнам, повернутым к стене, бездумно хватал их и тут же отставлял.

Зубатый ощутил, как перехватило дыхание.

– Не надо, не показывайте. В следующий раз...

– Нет, я сейчас!.. Только найду!.. Где? Вот сюда ставил. – Туговитов перебирал картины. – Такого у меня не было!.. Я не совсем еще выжил из ума и помнил, что не закончил! Лицо не прописано, руки! Это самое главное – лицо и руки. Еще сеанса два-три... Я пишу обычно за пять! То есть была сделана половина работы... А он дописался сам. И я обнаружил только сегодня! Нет, я слышал, проявляются краски, процесс полимеризации... Но это все современные химические краски! Или акрил, темпера!.. Я писал маслом, старым натуральным маслом – вот! – Он забыл о картине, выхватил из ящика и постучал засохшими свинцовыми тюбиками. – Им за двадцать лет, глядите. Все глина! Но я снова растираю, развожу конопляным маслом и пишу... Сейчас краски дорогие и плохие, а у меня старые запасы. Раньше-то копейки стоило. – И вдруг зашептал: – Я вам скажу, Анатолий Алексеевич. Саша святой! Лишь с иконами происходят такие чудеса. Он святой!

Зубатый заподозрил, что художник таким образом пытается вернуться к теме личной галереи, завоевать доверие. Поскольку что-то подобное уже было, когда он после отказа строить дом написал портрет Маши, потом жены и его самого уговаривал попозировать.

– Портрет Саши мы оставим пока, – воспользовался паузой Зубатый. – Я пришел по другому поводу.

– По какому? – испугался Туговитов.

– Вы говорили о девушке... Которая приходила с Сашей.

У хозяина будто гора с плеч свалилась.

– Лизочка! Мы сейчас позвоним!

Пока он бегал к телефону, Леша накрыл стол, по-хозяйски убрав с него обрезки багета, мусор и инструменты. Зубатого подмывало самому найти портрет, взгляд притягивали шпалеры холстов у стены, однако суеверный страх Туговитова оказался заразительным, душа протестовала, а кисти рук холодели, и он сидел на скамейке, незаметно массируя и разогревая их.

Туговитов вошел сияющий, но на пороге вдруг снова сник и обеспокоился:

– Лизочка сейчас приедет. Она такая нежная!.. И сама водит машину, недавно купила...

Сел на табуретку, умолк, ковыряя краску из бороды, и глаза остекленели. Обычно компанейский, гостеприимный, он замкнулся, не предлагал выпить, закусить, и накрытый стол напоминал натуру, приготовленную для натюрморта. В мастерской было холодно, изо рта от дыхания шел парок, от долгого сидения начинала зябнуть спина. Зубатый накинул на плечи пальто и встал, растирая немеющие руки, но художник расценил это по-своему, спохватился, всплеснул руками.

– Старый черт! Такие гости!.. Анатолий Алексеевич, не согреться ли нам? По рюмочке?..

– Пожалуй, да, – отвлеченно сказал Зубатый.

Туговитов стал откупоривать бутылку, и в это время кто-то тихо вошел, пустив по мастерской легкий сквозняк.

– Вот и наша Лизочка! – воскликнул он и снова увял. – Проходи, а шубку не снимай, у меня холодно...

Зубатый оглянулся. Слушая Туговитова, он непроизвольно нарисовал образ юного, нежного создания, эдакой Джульетты, но у двери оказалась взрослая женщина лет за двадцать пять, высокая, большеглазая, но смотрящая вприщур, будто в прицел. И голос оказался низким, сильным, словно у оперной певицы.

– Здравствуйте, – с хорошей дикцией проговорила она.

– Познакомься, Лизочка, – засуетился Туговитов. – Это Сашин папа, Анатолий Алексеевич... Лиза, у меня в мастерской случилось чудо!..

Если эта женщина была девушкой Саши, то представить его рядом с ней было невозможно. Не потому ли скрывал сердечные дела и даже с матерью не делился?

И еще: на похоронах ее не было! Зубатый никого там специально не рассматривал, но все время простоял у гроба и видел всех, кто подходил прощаться, – такая бы яркая женщина обязательно бросилась в глаза...

– Очень приятно, – прозвучало сопрано, и черная рука в перчатке оказалась перед Зубатым. – Примите мои соболезнования.

Он не стал ни пожимать этой руки, ни тем более целовать, поправил пальто на плечах.

– Спасибо...

– Я вас оставлю, – заспешил Туговитов. – На десять минут. Нужно принести цветы! Это последние осенние цветы, буду писать натюрморт...

Леша тоже предупредительно вышел вслед за ним. А девица выждала, когда стихнут их шаги в коридоре, расстегнула шубку, бросила на стол перчатки и закурила, ожидая вопросов: вероятно, художник предупредил, что Сашин папа хочет поговорить конфиденциально. У Зубатого было что спросить, однако с первого мгновения он ощутил проникающую радиацию лжи, исходящую от этой женщины, и сразу определил: правды не скажет никогда.

– А вы такой мужчина, – оценивающе сказала она и улыбнулась, показывая зубки. – И совсем не грозный, а даже очень обаятельный...

Этот развязный тон и привычки уличной проститутки мгновенно взбесили его, было желание уйти отсюда, но это бы выглядело по крайней мере смешно.

– Я слушаю вас, – холодно проговорил Зубатый. – Вы что-то хотели сообщить?

Она ничуть не смутилась, разве что подобрала растянутые губки и стала озвучивать другой текст, уже нормальным голосом:

– Да, хотела, и приходила к вам трижды. Но вы отказывались принять меня. В последний раз не далее чем три дня назад. Я вынуждена была попросить Туговитова, чтобы он нас свел таким образом.

– Зачем?

– Мне показалось, вы собирались спросить о Саше. Я знаю, у него с отцом были трудные отношения, о чем он жалел. Но мне кажется, он уважал вас и всегда стеснялся положения семьи. Это очень сложное состояние души...

– Слушайте! – Он не мог подыскать слова, чтоб как-то ее назвать. – Откуда вы знаете Сашу?

– Мы вместе занимаемся в студии. Занимались... Работали в паре на уроках актерского мастерства, и вообще...

– Что вообще?

Она снова выставила свои голливудские зубы, но уже с видом легкого оскала.

– Вам хочется узнать, почему Саша покончил с собой?.. Пожалуйста, я скажу. Вы постоянно давили на него! Давили положением, авторитетом, властью, одним своим существованием. Все вокруг знали, чей он сын, и относились к нему соответственно, а это унижало Сашу. Он нигде и никогда не мог быть самим собой, потому что вы шли за спиной, как асфальтовый каток. А он был ранимым, беззащитным и очень тщеславным. В хорошем смысле... Он не мог состояться как личность в тени вашей фигуры!

Зубатый еще не слышал такой версии и не ожидал ее услышать из уст этой девицы: слова и обороты звучали слишком фальшиво. Она пересказывала чужой, выученный и еще сценически не прожитый текст.

– Скажите, у вас есть ребенок? – внезапно спросил он.

Будущая актриса почему-то засмеялась:

– Ну откуда же у меня ребенок?

– Когда будет – берегите его, – посоветовал Зубатый.

Мозгов у нее было чуть-чуть, как у большинства молодых актрис, поэтому она ничего не поняла.

– Дети – это прекрасно! – Она чего-то испугалась и сделала брови домиком. – Но я с детства мечтала стать актрисой, четыре раза поступала, и мне не везло. Потому что некому было заступиться, помочь. Я воспитывалась в детском доме... Прочитала объявление и приехала к вам в студию, встретила Сашу, который увидел меня, оценил и помог. Он поговорил с Екатериной Викторовной, с вашей женой, и меня приняли. Я ему так благодарна. Была... И наконец-то меня заметили в нашей драме! Для меня взяли «Бесприданницу» Островского! Буду играть роль Ларисы.

• Предыдущая
• 17/68
• Следующая