Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 13
- Предыдущая
- 13/68
- Следующая
– А бабушка говорила, как звали твоего деда?
Показалось, отец заснул – вроде и дыхание ровное, размеренное, и тишина в избе дремотная...
– Раз отца звали Николай Васильевич, значит, Василий, – вдруг сделал тот заключение. – А жил, скорее всего, в селе под названием Соринская Пустыня или Пустынь, точно не знаю.
– Что ж ты раньше не сказал? – Зубатый привстал.
– Да это все приблизительно. У нас на целине агроном был, откуда-то из Черноземья родом. Так вот он по молодости работал в этой Пустыни и говорит, там половина населения с фамилией Зубатый. А село это вроде как раз в Новгородской области или где-то рядом.
– Вот видишь! Уже есть где искать!
– Может, я еще что вспомнил бы, – после паузы проговорил отец. – Коль знать, кого ты собрался искать.
– Пока сам не знаю кого. Ко мне человек приходил, старец. Не совсем здоровый человек, будто юродивый. Моим прадедом назвался. А я его не принял, не поговорил... Тогда их много приходило...
Отец так долго молчал, что снова почудилось, спит, но вдруг скрипнула кровать, и послышался совершенно бодрый голос:
– Значит, он существует.
– Кто – он? – машинально спросил Зубатый.
– Твой прадед. Мать о нем перед смертью вспоминала. Будто отец говорил, мол, если не вернусь, не одни на свете остаетесь. Поищите деда Василия, он жив, люди видели. Он хоть и старый, но ведь мужик...
Он прилетел в полдень и потому, не заезжая домой, отправился на работу с единственным желанием повидать Зою Павловну, обсудить с ней последние новости и ехать дальше, в Соринскую Пустынь, если она еще существует. Едва Зубатый вошел в кабинет, как следом заглянула секретарь-референт и сообщила, что к нему идет Крюков. Желания встречаться с ним не было, но отказывать поздно: вновь избранный губернатор уже входил в сопровождении двух своих доверенных лиц, исполняющих обязанности помощников, телохранителей и просто слуг. Зубатый всем подал руку, предложил сесть, однако дружки застыли у порога, а сам Крюков прошелся по кабинету, заглянул в комнату отдыха и встал, облокотившись на подоконник.
Ему только что исполнилось знаменитых тридцать три года. Тип лица у него был моложавый, подростковый, плохо росла борода, и, видимо, зная об этом, он все время старался быть серьезным, смотрел чуть исподлобья, держался степенно, независимо, и все равно отовсюду торчали мальчишеские уши. За четыре года в Думе он пообтесался, научился носить дорогие гражданские костюмы, говорить складно, жестко, с холодным лицом, заметно умерил неумеренные пыл и страсть.
Зубатый отлично помнил его, когда Крюков поднимался из народных глубинных пластов к свету своей политической звезды, вернее, поднимали его всем областным миром, чтобы противопоставить двум криминальным авторитетам из разных группировок, оказавшимся кандидатами в одном округе. Командиры производства, чиновники и интеллигенция уже не вызывали доверия у людей, поэтому расчет сделали верный, и начальник клуба из танкового полка, расквартированного за чертой города, человек из офицерских низов, прошел с хорошим отрывом.
Правда, потом Зубатый в сугубо личной беседе предупредил Крюкова, чтобы он больше никогда и нигде не говорил, что отец его – алкоголик, и парень с детства карабкался и пробивался сам. Конечно, это обстоятельство сработало во время встреч с избирателями, сблизило с народом, возможно, повлияло на доверие: мол, он такой же, как мы. И хорошо, не нашлось никого, кто дал бы ему тем же салом по мусалам: дескать, ты что же, сын алкоголика, законы нам станешь сочинять? Или хуже того, подвернулась бы злоязыкая бабенка и отчихвостила красноухого лейтенанта, чтобы уважал отца, каким бы он ни был, не позорил принародно и не зарабатывал себе на этом очки. В общем, Зубатый все это популярно объяснил, молодой депутат бледнел, краснел, каялся и обещал исправиться.
Скорее всего, урок этот оскорбил его, остался незарастающей раной на самолюбии, ибо уже через год Крюков встал в оппозицию губернатору. Упрямство, ловкость, напор и трезвый прагматизм бывшего начальника клуба, его чистая победа во втором туре – все это Зубатому даже нравилось, и хотя червяк грыз, что молодой обошел, но ведь когда-то это должно было случиться. А потом, после гибели Саши, смысл и азарт борьбы спал до безразличия, свое поражение он расценивал как освобождение от тягостной обязанности что-то говорить и обещать людям.
И ладно, все бы ничего, но то ли урок впрок не пошел, то ли имиджмейкеры перестарались, а может, просто в отместку Зубатому, Крюков и в эту кампанию не стеснялся и даже бравировал своей родословной. Тут бы со стыда сгореть – а он по телевидению снова обличал отца, рассказывая, как родитель бил его головой о стену, и самое удивительное, его слушали, жалели, и не находилось человека, который бы ткнул его носом: дескать, коли головой били, все ли сейчас с ней в порядке? А то, может, врачу показаться?
Зубатого подмывало публично проговорить эти слова, и команда подталкивала врезать сыну алкоголика. Из военного училища даже получили справку о том, что за период учебы его четырежды отправляли в госпиталь по причине повышенной нервной возбудимости, проще говоря, от волнения начинал трястись и заикаться, но отчислен не был опять же из-за своего трудного детства. Несколько раз Зубатый решался и отказывался в последний момент, и не потому, что это бы выглядело не совсем чистоплотно с человеческой точки зрения: все-таки соперник еще молод и неопытен, а он старый аппаратный игрок и для него это вроде как запрещенный прием. Смущало и приводило к растерянности другое – полное отсутствие у избирателей иммунитета ко лжи, ибо становилось ясно, что «трудное детство» – хорошо проработанный прием, а примитивные способности к анализу атрофировались, исчез «задний ум», которым был силен русский человек, но неистребимо чувственное мировосприятие, когда разум спит глубоким сном. То есть брошенный старый лозунг «голосуй сердцем» работал, как кремлевские часы.
С другой стороны, это неплохо и говорит о том, что, несмотря на унижение, ограбление, нищету и прочие передряги последних лет, люди не озлились и все еще остаются чистыми, непорочными и сострадательными. В переводе на язык современного мира – безумными.
И здесь была его, Зубатого, вина: за десять переходных лет, сидя в губернаторском кресле, он обязан был подготовить и перевести население в мир новых понятий, идеалов и ценностей. Но как-то не поворачивался язык открыто сказать, что теперь человек человеку – волк, а не товарищ и брат, как он говорил в комсомольской юности...
Теперь пришел молодой энергичный прагматик, способный устранить его недоработки и в считаные месяцы поправить положение, ибо обладает доверием того самого безумного населения.
Встретив гостей, Зубатый вернулся в кресло и, как ни в чем не бывало, стал перебирать в столе бумажки и вещицы, накопившиеся за эти годы. Крюков полюбовался пейзажами города из одного окна, потом из другого – не похоже, чтобы радовался видами из своего будущего кабинета, что-то его томило, и он явно не знал, как начать.
Сразу же после победы вновь избранному губернатору до официального вступления в должность выделили помещения в старом здании, где сам попросил. Он собрал небольшой аппарат из своей команды и теперь сидел, примеряя хомут, оглобли и рабочую, без лент и бубенчиков, дугу. Зубатый не вмешивался, да и после трагедии не до этого было; и сам победитель на удивление проявлял такт, не приставал, работая с заместителями, которые, по некоторым сведениям, уже зондировали почву относительно своей судьбы.
– Анатолий Алексеевич, у меня есть две новости. – Он вроде бы пробовал шутить, но как-то невыразительно, потому как улыбка была не настоящая. – Одна хорошая, вторая плохая. С какой начать?
Зубатый оставил бумажки.
– Хочется положительных эмоций.
Крюков придвинул стул и сел на посетительское место. По тому, как тянул длинную паузу, можно было догадаться, что собрался выдать какую-нибудь гадость.
- Предыдущая
- 13/68
- Следующая
