Возвращение призраков - Герберт Джеймс - Страница 33
- Предыдущая
- 33/84
- Следующая
Простыни Эша промокли от пота. Не просыпаясь, он сбрасывает одеяло, открывая грудь ночи.
Он стонет во сне, и слезы сначала размывают, а потом растворяют картину вокруг. Теперь он на широкой водной глади, залитой лунным светом. Поверхность спокойна, — ни ветерка, который смог бы нарушить это умиротворение, — но вскоре слышатся слабые крики, голоса доносятся, кажется, издалека, возможно, с другого края огромного озера. Но откуда-то он знает, что это не так; что крики эти — стоны, вздохи, стенания — гораздо ближе. Он знает, что они исходят из самого озера. Тонкая, прозрачная поверхность воды колышется. Пробегает рябь. Расходятся круги. И из воды поднимается рука, а за ней другая — рядом, от того же тела. Стон переходит в визг, хотя звук остается все еще под водой. Появляется еще одна рука, ее пальцы тянутся вверх, с них стекает влага. Еще рука. Еще. И из поверхности воды вырываются сразу миллионы рук. А с ними вырывается многоголосый крик, и озеро превращается в хаос звуков и движения. Руки поднимаются, за ними показываются головы — глаза выпучены, рты разинуты, — и головы поворачиваются к нему, пытаются позвать его. Но голоса искажены, словно горло прогнило в воде, заполнившей через него легкие. И даже не это самое ужасное...
У него вырвался не то крик, не то жалобный стон.
...Потому что головы, смотрящие на него через залитую лунным светом водную гладь, — маленькие...
Его нога дернулась под простыней.
...И все, хватающие воздух ручки, — крошечные...
Он заметался и застонал.
...И все широко раскрытые, но маленькие глаза хранят ужас своей ранней смерти.
Во сне он издал долгий, протяжный стон:
— Н-н-е-е-ет...
...И дети-утопленники застонали вместе с ним, умоляя о спасении, упрашивая помочь им. Но он знает, что не может, что слишком поздно, что они уже умерли и уже ничто не спасет их. И тогда они умоляют присоединиться к ним в этом водяном склепе...
Веки Эша задрожали. Он почти проснулся. Но сон не отпускает его.
Картина — раскачивающиеся, умоляющие руки, маленькие бледные головки, качающиеся на воде, как призрачные буйки, серебрящаяся поверхность озера — исчезает, и он уже на сжатом поле. Он думает, что один здесь — он чувствует отчаянное одиночество, — но видит маленькую фигурку в белом, стоящую у деревьев в отдалении. На маленькой девочке лишь один белый носок, и Эш зовет ее по имени, но его зов глохнет в собственных ушах, будто он не издал ни звука. «Джульетта!». Она не отвечает, она вроде тех детей в озере. Она бесстрастна, потому что мертва; и это ее месть ему. Он будет видеть ее — он всегда будет видеть ее, — но она никогда не отзывается и не узнает его. Это его наказание и кара его умершей сестры.
Тишину комнаты нарушает его бормотание. Во сне он снова и снова повторяет имя сестры.
Он смотрит и слышит шум вырывающегося пламени, мертвенно-бледное лицо умершей сестры согревается желтым светом. Он ищет источник этого пламени и видит позади горящий стог сена, слышит крики изнутри, крики, переходящие в смех, отдаленный смех, а когда он снова оборачивается в поисках девочки, ее уже нет; на месте, где она была, кружится вихрь сухих листьев, а внутри вихря постепенно что-то вырисовывается. Листья разлетаются, и на месте вихря остается изуродованная огнем фигура мужчины с напоминающей слюнявую гримасу похотливой улыбкой на почерневшем, истлевшем лице. Испускаемые фигурой мысли каким-то, образом проникают в сознание Эша, они грязны и противны...
Эш переворачивается на бок и бьет кулаком по матрацу. Но так и не просыпается, хотя какой-то частицей своего подсознания ожидает продолжения кошмара.
Он бежит от отвратительного зрелища, и на бегу сухой, колючий лист касается его щеки. Эш чувствует, что лист, — а за ним другие, — летит сзади, словно преследуя его. Он пытается прибавить скорость, но шаги — все медленнее, ноги тяжелеют, дыхание затрудняется. Листья вьются вокруг, острыми краями царапают кожу, а он руками смахивает их с лица и бежит дальше, но его движение становится вялым. Он замечает красноту на ладонях и пальцах, краснота лоснится и блестит, и он понимает, что это кровь...
Эш выгнул спину, его зубы оскалились, как в агонии. Сознание, по-прежнему далекое, пытается вырвать его из глубин этого кошмарного сна.
Он пытается сбить лист, прилипший к щеке, как какой-то кровососущий паразит, и тут чувствует, что вещество изменилось: лист стал мягким, и от движения за ним потянулись длинные усики.
Эш отрывает от лица окровавленные куски сырого мяса и бросает на землю, продолжая бежать, не позволяя изнеможению остановить его. Он видит отрубленную руку, и прежде чем она успевает схватить его за запястье, он с криком отбрасывает ее, но тут же перед ним начинает парить какая-то полоска плоти, волоча за собой длинный, мокрый хвост, ища для себя естественное место — это язык пытается проникнуть в его собственный рот. Со скрежетом сжав зубы, Эш обеими руками отталкивает скользкий, противный кусок мяса и отворачивается. Он отбрасывает чужой язык, но к его телу прилипают другие члены, их число быстро растет, словно они собираются задавить его, воспользоваться им, чтобы создать собственную законченную форму. Он отталкивает, отрывает, отбивается от них, но они все прибывают; он скользит по чему-то мягкому и слизистому, какому-то внутреннему органу, который поблескивает в траве и испускает пар. Эш падает, его пальцы зарываются в землю, и он прячет лицо в траве. Он ощущает громадную тяжесть на спине, на шее, на плечах, на ногах, чувствует, как члены скользят по нему, они ищут места, куда можно внедриться, и он перекатывается на спину, чтобы раздавить их, и не может удержаться от крика, когда видит пространство над собой, усеянное членами и органами, невероятным множеством частей и кусков человеческих тел. Они застлали видимость, затруднили дыхание, и он не знает, сколько тел нужно расчленить, чтобы получить столько обрывков, кусков, органов; он пытается подняться, опираясь локтями о землю, но вся эта нечисть во столько слоев навалилась на него, она так давит, что он не в силах пошевелить и пальцем. И все же борется, так как знает, что, если уступит их весу, они вытянут из него жизнь, чтобы самим снова жить как единое целое. Он сопротивляется, его шея напрягается в мучительных попытках поднять голову, плечи дрожат от усилий, и спина наконец-то отрывается от земли. Но они не уступают, давят на него, заполняют глаза и рот; он кричит снова и снова, и поднимается, поднимается, поднимается...
И просыпается.
Эш застыл во мраке комнаты; только полоска света из прихожей сверкала под дверью, и несколько мгновений он не мог понять, что сидит в постели. По голому телу катился пот, и дыхание вырывалось короткими толчками. «Это всего лишь сон», — сказал он себе.
— Всего лишь сон, — повторил он приглушенным, испуганным голосом. Его дыхание стало глубже, дрожь прошла. Сновидения потеряли свою яркость.
Он проснулся, и он спасен. Спасен от кошмаров.
Но если это былвсего лишь сон, а теперь он не спит, почему же у кровати стоит маленький мальчик и смотрит на него? Почему его так хорошо видно в темноте?
И почему мальчик так неподвижен и молчалив?
И почему теперь он постепенно меркнет... растворяется... исчезает?..
18
Глаза Грейс Локвуд вдруг открылись.
Единственная простыня, укрывавшая ее, была перекручена и измята; одна нога высунулась до колена, так что простыня лежит на бедре. Грейс посмотрела на потолок, в сознании бушевали мысли и образы. Сон... он был так реален; и в то же время так запутан.
Стянув измятую простыню с груди, она лежала в темноте, успокаивая дыхание, стараясь осмыслить остатки образов, продолжавших ворочаться в голове, но как ни пыталась сосредоточиться, они разлетались — как сухие листья на буйном ветру.
Она вспомнила детские лица, их широко раскрытые глаза и умоляющие, крохотные ручонки, хватающие воздух, словно просящие... кого-то. Но не ее. Она была просто свидетельницей, словно наблюдала чей-то кошмар. Грейс вспомнила огонь, такой яркий, что во сне она заслонила глаза руками. Вспомнила другой вихрь — нет, нет, это был вовсе не вихрь, а каскад кусков человеческой плоти.
- Предыдущая
- 33/84
- Следующая
