Задание - Родионов Станислав Васильевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/44
• Следующая

— Мужики, это не наш человек…

— Нет, наш! — вскипела Ирка. — Он грабануть не побоялся.

— Тогда чего же меня попрекает? Мужики, вы мой бизнес знаете. Повторяю для этого Желтка. Я не академик, я автомеханик высшего класса. Работаю в сторожевой охране, получаю сто сорок. Но у меня трое суток свободных. В эти сутки я не в кино хожу и не кубик Рубика вращаю. Сам верчусь! Я у десятерых клиентов на зарплате. Осмотрю машину раз в месяц, кое-что подрегулирую — и четвертной. А если ремонт серьезный, то оплата дополнительная. Да беру ремонты разовые, капитальные и всякие другие. Вот и прикинь, желтый прыщ, сколько выходит. Из шести-семи сотен в месяц не выхожу. Трудовая копейка!

— А запчасти мы приволокли краденые, — весело поделился Леденцов.

— Ты видел? — Бледный вскочил.

Мочин успокоил его легким жестом. Бледный опустился на стул недовольный. Все молчали, почему-то не решаясь взяться за еду. Бутылка продолжала пыжиться. Крошка вроде бы дремала.

— Зря ты меня сердишь, Желток, — почти ласково сказал Мочин. — Я ведь злой. Младенцем перегрыз рейку в кроватке.

— У тебя, наверное, зубки резались…

По его бешеному взгляду Леденцов понял, что оставаться тут нельзя. Да и Бледный с Шиндоргой лишь ждали команды. Леденцов вздохнул, кинул грустный взгляд на блюдо с языками и встал:

— Спасибо за приятно проведенный вечер.

Вскочил и Грэг.

— А ты куда? — остановил было его Шиндорга.

— Мне завтра рано в «Плазму».

Ирка смотрела на уходящих, смотрела на оставшихся и не знала, как ей быть. От напряжения губы ее сложились кувшинчиком.

— Желток! — усмехнулся Мочин. — А ведь я пяткой могу сделать тебе вмятину на затылке.

— Делай… Если пятка чистая.

Крошка вдруг захохотала на весь особняк, да так звонко и радостно, будто не пила водки с ликерами и не объедалась капустой, икрой и миногами. И Леденцов подумал, что вот сейчас поперечная повязка непременно спадет.

Ирка тоже рассмеялась этой чистой пятке, встала и пошла за Леденцовым.

На следующий день работалось легко. Грел вчерашний успех.

Во-первых, Мэ-Мэ-Мэ никакой не хайлафист, а заурядный потребитель. Уже легче, для подростков хапуги не привлекательны. Во-вторых, Шатер теперь расколот. Пусть трещинка маленькая, но зарубцеваться он ей не даст. И было третье: выпала очень нужная удача, связанная с Мочиным, прямо-таки философская, поскольку подтверждала единство содержания и формы.

У Леденцова так все спорилось, что он даже пораньше освободился. Даже вспомнил про яблоки, которых мама просила купить, дав матерчатую крепчайшую сумку. В магазине яблоки ему не понравились. Почему не махнуть на рынок, когда все спорится?..

Леденцов искал фруктовые ряды. Базарная круговерть вынесла его к мясу, потом к творожку, потом к цветам, к каким-то веникам… Но, еще не увидев яблок, услыхал он мягкий, но крепенький голосок:

— Они жиры снимают.

Широкая дама, задетая намеком, недовольно усомнилась:

— Каким это образом?

— Путем принятия внутрь.

Сперва Леденцову показалось, что дед торгует грейпфрутами. Пузатые, налитые, будто высвеченные изнутри желтым ласковым светом.

— Городские люди отчего жиреют? Аппетит есть, а работа сидячая, — развил мысль продавец.

Женщина фыркнула и ушла, неприязненно шурша плащом.

— Это… что? — спросил Леденцов.

— Антоновка, а я Антон, — самодовольно представился дед.

— Ну и яблочки! Вы, наверное, работаете садовником?

— Я, милый, работаю старшим куда пошлют.

— Тогда килограммчик, — попросил Леденцов, допуская, что выйдет всего два или полтора яблока.

Дед нравился — лицом, походившим на его яблоки, которое тоже светилось крепкой желтой спелостью; необычным разговором с первым встречным, как со старым знакомым; хитроватым подмигиванием правым глазом, будто дед звал пойти за угол.

— Эти яблочки с душой, парень.

— Как понимать «с душой»?

— Скажем, клюквенный кисель-концентрат в плоских цибиках… Бездушный, поскольку сделан на заводе. А клюква-ягодка, на болоте выросшая, она с душой. Колбаса из-под машины — какая в ней душа? А вот у молока душа имеется, поскольку от теплой коровки.

— Тогда еще два килограмма.

Леденцову вспомнился разговор о душе с мамой, и он спросил, как бы заодно с покупкой яблок:

— А у человека есть душа?

— Само собой, без нее не прожить.

— Многие живут, и неплохо.

— А ты присмотрись к таким, парень. Какая у них жизнь? На работе колотятся — в разговоре торопятся, едят давятся — разве поправятся?

— Еще два кило.

Яблоки перекатывались в его сумку как веселые колобки. Руку сразу оттянуло — пять килограммов.

— А как узнать, кто с душой?

— Кому больно, тот и с душой.

— Всем больно.

— Всем не всем, а через одного.

— Я таких не встречал.

— Кому, парень, просто больно, а кому с обратинкой, — объяснил дед.

— Спасибо за яблочки, — ничего не понял Леденцов.

— Спасибо мне много, а чекушечку самый раз, — попрощался и дед.

Сдачу Леденцов не взял. Занятный дедуля понравился не только шутками да присказками: он был оттуда, от лесов-полей, от изб и коров, — посланец из другого мира, почти неизвестного Леденцову. Душа, боль…

До дому шел он пешком. И чем дальше уходил от рынка, тем почему-то делалось тревожнее. Леденцов даже глянул назад, будто эта тревога давно струилась за ним вроде кометного хвоста. И вот теперь догнала. Видимо, беспокоила антоновка, пять килограммов, тянувшая сейчас на все двадцать пять. При чем тут антоновка? Дед, с его душой и болью.

В прошлый раз, когда ходил на рынок за картошкой, Леденцов думал и мучился, пробуя разобраться в ребятах. Книг набрал, дневник завел… А теперь? Обрадовался успеху, как школьник пятерке. Бегает, рыщет, вынюхивает без огляда и без разума. А ведь задание не оперативное, а педагогическое. Вот побывал у Мочина… А что понял, что продумал? Сегодня опять нестись в Шатер… С чем, с какой идеей?

Юморной дед сказал про душу и боль и про какую-то обратинку; кстати, лягушке тоже больно, и что — у нее душа? Мама признает только чувства, называемые ею эмоциями, которые якобы движут всем, в том числе и умом. Водитель милицейского «газика» не сомневается, что миром правят «летающие тарелки», одну из которых он видел ночью на дежурстве. Лейтенант Шатохин уповал на любовь. Капитан Петельников говорит, что все пылкие чувства и все добрейшие души, причем вместе взятые, не стоят одной извилины интеллекта…

Тогда вопросы — не к капитану Петельникову, а к интеллекту.

Как закрепить маленькую победу у Мочина?

Чем взять Бледного и Шиндоргу?

Почему сильный и беспощадный Бледный кажется лучше, чем тихий и маленький Шиндорга?

Хватит ли «Плазмы», чтобы отлучить Грэга от Шатра?

Почему ребята, жаждущие необычного и вроде бы даже романтического, присосались к элементарному потребителю Мочину?

Что делать с Иркой, которую он вчера проводил и поцеловал, но не потому, что хотелось, а потому, что она подставила свои распустившиеся губы? Или этот вопрос уже не к интеллекту, а к чувству?

Леденцов осознал себя на лестнице, идущим тяжело, с бормотаниями…

Яблоки Людмиле Николаевне понравились, хотя зимнему сорту следовало бы немного полежать. Они взяли по одному. Леденцов хрустко впивался зубами в крепкую плоть, казавшуюся только что принесенной с морозца. Людмила Николаевна ела бесшумно, лишь изредка задевая ножичком край тарелки.

Он рассказал про базарного дедулю.

— Возможно, старик и прав, — заметила Людмила Николаевна. — Язык боли понятен всем живым существам планеты.

— Само собой, — подтвердил Леденцов, как ему казалось, очевидный факт.

— Вдумайся! Минералы, вода, элементы, земля, воздух… Им не больно. Материя. Но стоит материи определенным образом организоваться, как ей делается больно. Не странно ли?

• Предыдущая
• 25/44
• Следующая