Преступник - Родионов Станислав Васильевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/22
• Следующая

— Где бы извиниться, да покаяться, да вернуть краденое — он оскорбляет!

— Не брал я у вас ничего!

— Где же тогда деньги и золотые вещи?

— Там и лежат.

— Где там? — Она еще подалась к нему, будто захотела здесь же получить свои ценности.

— В ваших коробках и банках.

— А ты видел?

— В вазе часы лежали…

— В квартире был он! — ужаснулась Смагина, словно до сих пор этому еще не верила.

— Да, был, — зло бросил Вязьметинов.

— Боже, такого подлеца воспитала мать…

— Тетя, не надо!..

Он приподнялся — узкое лицо нацелено, гибкое тело согнуто, волосы топорщатся — и стал походить на зверька из семейства кошачьих, готового к охотничьему прыжку. Грузная Смагина отбежала к двери с легкостью балерины и подняла продуктовую сумку почти до уровня лица, прикрываясь.

— Все! — отрезал Петельников и подошел к женщине. — Успокойтесь, Анна Васильевна. Завтра мы с вами обо всем поговорим.

Он прикрыл за ней дверь. В кабинете осталась тишина, какая-то удивленная, которая выпадает после дикого шума.

— Никак хотел накинуться на женщину? — небрежно спросил Петельников.

— А чего вором обзывает…

— Почему ж на меня не кидаешься? Я ведь тоже вором тебя считаю.

Вязьметинов отвел глаза и бессмысленно уставился в уже темневшее окно. Петельников подошел вплотную, так, что голову подростку пришлось поднять, чтобы видеть лицо оперативника.

— А я скажу, почему на меня не кидаешься… Я ж не женщина, я сильный.

— На вопросы больше не отвечаю, — буркнул Вязьметинов не очень уверенно.

— И опять скажу почему… Тебе нечего отвечать!

Петельников посмотрел время: шесть часов. Нужно было решать судьбу подростка. С одной стороны, пять краж, не признается, ущерб не возмещен, агрессивен… Отпускать нельзя. А с другой стороны, пятнадцать лет, мотивы не ясны, краденое не обнаружено, доказательства не собраны… Задерживать или арестовывать всегда трудно, тем более школьника. И что-то еще — жалость ли, сомнения, интуиция? — мешало Петельникову, но вникать в эти глубины сейчас ему не хотелось да и было некогда.

Он бесцельно прошелся по кабинету, начав злиться на себя за то, что не отвез парня сразу к следователю: там бы решался этот вопрос, пусть бы следователь шел к прокурору…

Телефон подозвал глухим стрекотом. Петельников взял трубку нехотя, потому что вечерние звонки бывали коварны и могли задать работы на всю ночь.

— Да!

— Товарищ Петельников?

— Да, я.

— Вам звонит Аркадий Петрович, геолог. Помните меня?

— Разумеется, Аркадий Петрович. Что-нибудь случилось?

— Вышло маленькое недоразумение: шуба нашлась.

— Где же?

— Мое чадо — дочка унесла, забыв предупредить. Извините нас за причиненные хлопоты.

— Итак, ущерб…

— Никакого ущерба, — перебил геолог. — Камень в деньгах я не оцениваю, шуба цела.

— Спасибо, Аркадий Петрович, за уведомление.

Присутствие Вязьметинова удержало его сказать геологу, что и камень нашелся. Теперь на подростке осталось четыре кражи, а точнее, две кражи и два покушения на кражу. Варенье не в счет. Петельников вздохнул:

— Иди домой, и жду тебя завтра в десять: пойдем к следователю.

С того момента как капитан вышел на школьника и увел его с собой, Леденцов забегал по городу с новой, окрыляющей скоростью. И за полдня поспел всюду. В инспекцию по делам несовершеннолетних, где, как и предполагал, Вязьметинов на учете не числился; в жилконтору, в которой о подростке не знали ни плохого, ни хорошего, но семью — оба родителя инженеры — хвалили за тихое проживание; в школу, где парня характеризовали как способного, но строптивого ученика без ясных убеждений…

Леденцов нуждался и в той информации, которая шла к кражам. В школе он узнал про существование Ромки Тюпина по кличке Сушеный и про его бабушку по кличке Ром-баба. Тюпин ходил в первых друзьях Вязьметинова, и говорить с ним следовало немедля.

Но уроки кончились, школа тишала. Леденцов узнал домашний адрес Тюпина и пошел к нему пешком, благо жил тот в квартале от школы.

День заметно потускнел. И вроде бы не от темноты, а от какой-то мглы, опередившей закат и закоптившей небо. Опавшие листья, которые осенью в городе шелестят всюду, мягчили под ботинками панель; днем эти листья цвели под ногами, а теперь посерели, сливаясь с асфальтом. Но иногда виделись разлапистые пятна — листья клена, которых и сумраку не застелить, потому что они одного, яркого тона с его шевелюрой.

Леденцов вошел в парадное и уже поднялся на четвертый этаж, когда хлопнула дверь и мимо пронеслась длинная тощая фигура с мусорным ведром. Наверняка Сушеный.

— Рома Тюпин? Леденцов удержал его на обратном пути.

— Да. А что?

— Оденься-ка да выйди поговорить Я из милиции.

Тюпин повиновался бессловесно, ибо школу прошила молва что за Вязьметиновым приехала машина и увезла в неизвестном направлении; это «в неизвестном направлении» передавалось девочками вполголоса. Они спустились во двор и сели на скамейку пенсионеров под облетевшим и уже неопределимым кустом.

— Надо поговорить, как мужчина с мужчиной, — польстил подростку Леденцов.

— Можно, — солидно согласился Тюпин.

Леденцов начал, как учил капитан, издалека.

— В электронике волокешь?

— Нет, — удивился подросток.

— В механике?

— Тоже нет.

— А в космонавтике?

— Ну, читал…

— Слесаришь, столяришь?

— На уроках труда стругаем…

— Компьютер освоил?

— Нет еще.

— А в тяжелом роке или в диско сечешь?

— Цирк люблю.

— Эх, Рома, а мы на тебя надеялись…

— Я приемчики знаю, вспомнил Тюпин.

Оперативник помолчал, как бы сомневаясь, можно ли говорить с человеком, знающим лишь одни приемчики. В общении с подростками Леденцов испытывал некоторую двойственность: с одной стороны, он взрослый человек, работник уголовного розыска, представитель власти, а с другой, при его двадцати с небольшим годах да веселом характере, жила не признаваемая им мысль, что от подростков ушел он недалеко — и если ушел, то к взрослым крепко не пристал. Говорят, этот Сушеный поколачивает слабых. И второй, подростковый Леденцов с удовольствием бы отвлекся и поговорил бы с парнем о пользе силы, приемчиках и звании мужчины. Но первому, взрослому и оперуполномоченному, требовалась информация.

— А в чем надеялись? — не вытерпел Тюпин.

— Хотели помощи просить.

— Физической?

— Нет, духовной.

Подросток замешкался, сбитый непонятным характером помощи. И Леденцов помог.

— С Вязьметиновым дружите?

— С первого класса. А что Сашка сделал?

— Скоро узнаешь. И какой он мужик?

— Со знаком качества.

— Это хорошо, — одобрил Леденцов — Все о нем знаешь?

— Как про себя.

— А где он был, когда прогулял пять дней?

— Ходил…

— Куда?

— Секрет, что ли… А к академику Воскресенскому.

— Это тебе сам Вязьметинов сказал?

— И мне, и всем. Он к нему давно ходит.

Тьма скрыла лицо подростка, лишь слабый свет, падавший из окна первого этажа, белил его левую щеку. Говорил Тюпин легко, не тая и не стесняясь. Леденцов относил это не только за счет искренности школьника, но и за счет темноты. Он считал большой ошибкой западных криминалистов допрашивать, слепя человека белым светом: и дико, и не психологично. Допрашивать надо в темноте или в полумраке, когда лица подследственного не видно, поэтому тот не стесняется, ему не стыдно, он раскован. Эту идею Леденцов давно намеревался обсудить с капитаном, да побаивался насмешек: «Допрос в темноте? А с цветомузыкой не желаешь?»

— Рома, академик каких наук?

— Разных.

— Теперь так не бывает.

— Вроде бы по космосу, но волокет во всем.

Побежавшая мысль Леденцова остановилась было на геологе, но тот не академик, не специалист по космосу и не Воскресенский. Да и вообще обворованный.

• Предыдущая
• 10/22
• Следующая