Пятьдесят тысяч - Хемингуэй Эрнест Миллер - Страница 1

• 1/6
• Следующая

– Как дела, Джек? – спросил я.

– Ты видел этого Уолкотта? – сказал он.

– Только в гимнастическом зале.

– Ну, – сказал Джек, – надо, чтобы мне повезло, а то его так не возьмешь.

– Он до тебя и не дотронется, Джек, – сказал Солджер.

– Хорошо, кабы так.

– Он в тебя и горстью дроби не попадет.

– Дробью пускай, – сказал Джек. – Дроби я не боюсь.

– А в него легко попасть, – сказал я.

– Да, – сказал Джек, – он долго не продержится на ринге. Не то что мы с тобой, Джерри. Но сейчас хорош.

– Ты его обработаешь одной левой.

– Пожалуй, – сказал Джек. – Может быть, и так.

– Разделай его, как ты Ричи Льюиса разделал.

– Ричи Льюис, – сказал Джек, – этот заморыш!

Мы все трое, Джек Бреннан, Солджер Бартлет и я, сидели у Хэндли. За соседним столиком сидели две шлюхи. Они уже порядком накачались.

– Заморыш, – говорит одна. – Ишь ты! Ты как сказал, дубина ирландская? Заморыш?

– Да, – говорит Джек. – Именно.

– Заморыш, – говорит она опять. – Уж эти ирландцы! Чуть что, так сейчас ругаться. А сам-то!

– Не связывайся, Джек. Пойдем.

– Заморыш, – говорит она. – А ты, герой, хоть раз в жизни угостил кого-нибудь? Жена тебе небось каждое утро карманы наглухо зашивает. А туда же, заморыш! Тебе от Ричи Льюиса тоже попало!

– Да, – сказал Джек. – А вы как – ни с кого денег не берете?

Мы вышли. Джек всегда был такой. За словом в карман не лазил.

Джек проходил тренировку на ферме у Данни Хогана в Джерси. Место там красивое, но Джеку не нравилось. Он скучал без жены и детей и все время ворчал и злился. Меня он любил, и мы с ним ладили. Хогана он тоже любил, но Солджер Бартлет скоро начал его раздражать. Шутник может здорово надоесть, особенно если шутки его начинают повторяться. А Солджер все время подшучивал над Джеком, все время отпускал шуточки. Не очень забавные и не очень удачные, и Джека это злило. Бывало, например, так: Джек кончал работать с тяжестями и с мешком и надевал перчатки.

– Поработаешь со мной? – спрашивал он Солджера.

– Ладно. Ну, как с тобой поработать? – говорил Солджер. – Вздуть тебя, как Уолкотт тебя вздует? Посадить тебя разок-другой в нокдаун?

– Валяй, – говорил Джек. Но это ему не нравилось.

Раз утром на прогулке мы зашли довольно далеко и теперь возвращались. Мы делали пробежку три минуты; потом ходьба – одну минуту. Потом опять пробежка. Джека нельзя было назвать спринтером. На ринге он двигался быстро, когда бывало нужно, но бегать не умел. Во время ходьбы Солджер только и делал, что высмеивал Джека. Мы поднялись на холм, где стояла ферма.

– Вот что, Солджер, – сказал Джек, – уезжай-ка ты в город.

– Что это значит?

– Уезжай в город, да там и оставайся.

– В чем дело?

– Меня тошнит от твоей болтовни.

– Ах, так? – сказал Солджер.

– Да уж так, – сказал Джек.

– Тебя еще хуже будет тошнить, когда Уолкотт с тобой разделается.

– Может быть, – сказал Джек, – но пока что меня тошнит от тебя.

Солджер уехал в то же утро с первым поездом. Я провожал его на станцию. Он был очень сердит.

– Я ведь только шутил, – сказал он. Мы стояли на платформе, дожидаясь поезда. – С чего он на меня взъелся, Джерри?

– Он нервничает, оттого и злится, – сказал я. – А так он добрый малый, Солджер.

– Вот так добрый! Когда это он был добрым?

– Ну, прощай, Солджер, – сказал я.

Поезд подошел. Солджер поднялся на ступеньки, держа чемодан в руках.

– Прощай, Джерри, – сказал он. – Будешь в городе до состязания?

– Навряд ли.

– Значит, увидимся на матче.

Он вошел в вагон, кондуктор вскочил на подножку, и поезд тронулся. Я поехал домой в двуколке. Джек сидел на крыльце и писал жене письмо. Принесли почту; я взял газету, сел на другой стороне крыльца и стал читать. Хоган выглянул из дверей и подошел ко мне.

– Что у него вышло с Солджером?

– Ничего не вышло. Просто он сказал Солджеру, чтоб тот уезжал в город.

– Я так и знал, что этим кончится, – сказал Хоган. – Он не любит Солджера.

– Да. Он мало кого любит.

– Сухарь, – сказал Хоган.

– Со мной он всегда был хорош.

– Со мной тоже, – сказал Хоган. – Я от него плохого не видел. А все-таки он сухарь.

Хоган ушел в дом, а я остался на крыльце; сидел и читал газеты. Осень только начиналась, а в Джерси, в горах, очень красиво, и я дочитал газеты и стал смотреть по сторонам и на дорогу внизу вдоль леса, по которой, поднимая пыль, бежали машины. Погода была хорошая и места очень красивые.

Хоган вышел на порог, и я спросил:

– Хоган, а что, есть тут какая-нибудь дичь?

– Нет, – сказал Хоган. – Только воробьи.

– Читал газету? – спросил я.

– А что там?

– Санди вчера трех привел к финишу.

– Это мне еще вчера вечером сказали по телефону.

– Следишь за ними? – спросил я.

– Да, держу связь, – сказал он.

– А Джек? – спросил я. – Он еще играет на скачках?

– Он? – сказал Хоган. – Разве это на него похоже?

Как раз в эту минуту Джек вышел из-за угла, держа в руках письмо. На нем был свитер, старые штаны и башмаки для бокса.

– Есть у тебя марка, Хоган? – спросил он.

– Давай письмо, – сказал Хоган. – Я отправлю.

– Джек, – сказал я, – ведь ты раньше играл на скачках?

– Случалось.

– Я знаю, что ты играл. Помнится, я тебя видел в Шипсхэде.

– А теперь почему бросил? – спросил Хоган.

– Много проиграл.

Джек сел на ступеньку рядом со мной и прислонился к столбу. Он жмурился, сидя на солнышке.

– Дать тебе стул? – спросил Хоган.

– Нет, – сказал Джек. – Так хорошо.

– Хороший день, – сказал я. – Славно сейчас в деревне.

– А по мне лучше в городе с женой.

– Ну что ж, осталась всего неделя.

– Да, – сказал Джек. – Это верно.

Мы сидели на крыльце. Хоган ушел к себе в контору.

– Как ты считаешь, я в форме? – спросил меня Джек.

– Трудно сказать. У тебя, во всяком случае, еще есть неделя, чтобы войти в форму.

– Не виляй, пожалуйста.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Ты не в порядке.

– Сплю плохо, – сказал Джек.

– Это пройдет. День-два, и все наладится.

– Нет, – сказал Джек. – У меня бессонница.

– Тебя что-нибудь тревожит?

– По жене скучаю.

– Пускай она сюда приедет.

– Нет, для этого я слишком стар.

– Мы хорошенько погуляем вечером, перед тем как тебе ложиться, ты устанешь и заснешь.

– Устану! – сказал Джек. – Я и так все время чувствую себя усталым.

Он всю неделю был такой. Не спал по ночам, а утром чувствовал себя так – ну, знаете, когда даже руку сжать в кулак не можешь.

– Выдохся, – сказал Хоган. – Как вино без пробки. Никуда не годится.

– Я никогда не видал этого Уолкотта, – сказал я.

– Он Джека убьет, – сказал Хоган. – Пополам перервет.

– Ну что ж, – сказал я. – Надо же когда-нибудь и проиграть.

– Да, но не так, – сказал Хоган. – Люди подумают, что он совсем не тренирован. Это портит нашу репутацию.

– Ты слышал, что о нем говорили репортеры?

– Еще бы не слышать! Они сказали, что он ни к черту не годен. Сказали, что его нельзя выпускать на ринг.

– Ну, – сказал я, – они ведь всегда врут.

– Так-то так. Но на этот раз не соврали.

– Э, откуда им знать, в порядке человек или не в порядке.

– Ну, – сказал Хоган, – не такие уж они дураки.

– Только и сумели, что разругать Вилларда в Толедо. Этот Ларднер, сейчас-то он умный, а спроси его, что он говорил о Вилларде в Толедо.

– Да он к нам и не приезжал, – сказал Хоган. – Он пишет только о больших состязаниях.

– А, плевать мне на них, кто бы они ни были, – сказал я. – Что они понимают? Писать они, может, и умеют, но что они понимают в боксе?

– А сам-то ты считаешь, что Джек в форме? – спросил Хоган.

– Нет. Он сошел. Теперь одного не хватает, чтоб Корбетт изругал его как следует, – ну, и тогда все будет кончено.

• 1/6
• Следующая