Рассказы о Ваське Егорове - Погодин Радий Петрович - Страница 78

• Предыдущая
• 78/88
• Следующая

— При чем тут нищенство? — Васька заплеснул водку в рот. — Можно делать ковры на рынок. Не хотите "Богатырей", можно "Над вечным покоем". Васька рассказал о луне за двадцатку. Старик развеселился. Кофе сварил.

— Это нужно попробовать, — пропел он. — Нужно попробовать.

А Васька продолжал пялиться на белый прямоугольник под гвоздем. Каким-то странным образом пятно напоминало ему виселицу. Старик пошел к стеллажам. Покопавшись там, отыскал "Сикстинскую мадонну" — олеографию в узкой белой рамке и повесил се на стену вместо "Шляпки".

— Меня убивают привязанности. Любовь к элегическому. К черному кофе и хорошим конфетам. — Старик помолчал и спросил вдруг: — Как ты думаешь, сколько ей лет? — Он кивнул на Мадонну.

— Не знаю. Наверное, нянька. Выволокла хозяйского сына на двор. Он тяжелый, толстомясый. Руки ей выкрутил. Глаза-то у нее какие — сейчас заплачет. Страшно ей.

— Похоже. — Старик удивленно хмыкнул. — Ей тринадцать лет. Будь она постарше, никакой Бог Дух Святой не принудил бы ее родить Христа... Я верующий, но мне кажется, что кроме Троицы есть еще Бог. Приглядись к изображениям Мадонны, к иконам Божьей Матери — во всех чувствуется присутствие третьего лица. Мария, Христос и еще кто-то, высший. Ни Бог Отец, ни Бог Дух Святой не выше Христа — равные они. А здесь кто-то высший. У Леонардо. У Дионисия. Гений это особенно сильно чувствует.

— И у Петрова-Водкина, — сказал Васька, повторяя друга своего, Бриллиантова Михаила.

— И у Петрова-Водкина, — кивнул старик. — Кузьму не любили новые художники. И старые не любили. Даже Нестеров. А почему? Не его гениальность их угнетала, а его непогрешимая приверженность небесам. Не хозяину, но Богу. Это художник неба. Божественный художник. — Старик допил кофе. — Для искусства одного Христа мало, поскольку художник постигает Христа, изображая его. В картине должно присутствовать непостижимое. Иванов в "Явлении Христа народу" растворил в природе и в цвете, и во всем вокруг равную красоту — красоту космоса как надбога. Именно надбог, не знаю, как его называть, сопутствует гению. У Иванова Иисус не откровение, но романтический божественный зов.

— Выпьем по этому поводу, — сказал Васька.

Уходя, он обнял старика. И старик стоял перед ним как провинившийся. Васька сказал:

— Не пропадем. Напишем "Над вечным покоем" с луной и лампадкой. И выживем. Прорвемся...

Какой-то мужик у академии остановил Михаила Бриллиантова за рукав:

— Художник, у меня рама есть, ореховая. От тети осталась. — Он назвал размер — почти с простыню. — Нарисуй картину за сто рублей.

— Нарисую, — сказал Бриллиантов. — Холст давай.

Мужик дал денег на холст.

Подрамник Бриллиантов с Егоровым сколотили у Васьки в комнате. Полы были в пятнах. Рисуя, Васька ронял краску с кистей и вытирал скипидаром. На полу оставалось пятно, иногда оно было похоже на собаку, иногда на голову Пушкина. Васька обводил пятно слабеньким цветом. И на потолке пятна, похожие на живые существа, обводил. На стенах были самые интересные. Два Карла Маркса, много леших, а также всевозможные ведьмы, мушкетеры, драконы и девушки. Много птиц, остроугольно с визгом летящих вниз.

— Ремонт тебе надо сделать, — брюзжал Бриллиантов. — Потолок-то зачем испохабил?

— Скучно.

— Пей меньше. Что предлагаешь изобразить?

— "Над вечным покоем"! Вот что ему надо, — сказал Васька.

Бриллиантов проиграл губами какую-то казачью песню и кивнул.

— "Над вечным покоем" годится.

Картину они написали за два часа. Один курил, — другой красил.

Когда высохла — потащили по адресу. С подрамника, конечно, сняли. Иначе бы им на ветру не пройти и шага. Прибили на подрамник уже у заказчика в комнате.

Рама висела над продавленным зеленым диваном. Картина в ней смотрелась музейно.

Заказчик поеживался.

— Печальный мотив. Печальный мотив... — шептал он.

— Не робейте, все там будем, — утешил его Васька.

Взяв сотню, они побежали в угловой магазин. Заказчик окликнул их из окна:

— Художники, нарисуйте луну. Двадцать рублей дам. Без луны страшно.

— Ладно, — крикнул ему Васька. — Выпьем бутылку, заскочим за красками и придем.

Они пришли. Бриллиантов перекрестился, испрашивая таким образом прощение у Левитана.

Луну поместили прямехонько над часовней. Кое-где положили блики.

— И огонек, — сказал заказчик. — Лампаду... — Истолковав их молчание по-своему, добавил: — Пятерку за огонек.

Бриллиантов еще раз перекрестился. В сырой вечности над слиянием рек затеплился огонек.

Когда они вышли, заказчик снова высунулся из окна.

— Художники, может, вернетесь. У меня ликер есть и шпроты.

Обычный пророк сознает себя смертным, он идет через боль. Но Иисус? Что ему дырка в теле? И на крест он восходит, зная о воскрешении и преображении. Бог позволил себе познать в натуре свои собственные изобретения: боль, тоску, усталость, унижение. Но он не может себе позволить безнадежность — у него всегда есть надежда, более того — уверенность.

Васька вздыхал, ворочался. Ему казалось, что его жгут клопы. Клопов в квартире не было, но казалось — жгут.

— И с Пилатом Христос лукавит. Пилат умывает руки, но ведь и Христос идет не на смерть. И, наверное, нет в нем настоящей страсти.

Последнее время по утрам Васька Егоров думал о Христе, разглядывая, лежа в постели, блестящую олеографию "Явление Христа пароду". Он купил ее у Петра Мистика за маленькую водки.

Наглядевшись на олеографию, Васька вглядывался в себя, в какую-то последнюю свою границу, за которой следует изрытое минами поле. Странно звучали в его голове слова: "Нет Бога..." Много чего нет: нет счастья, нет марсиан, нет любви. А что есть?

Однажды старик повел Ваську к своему другу, известному скульптору. В мастерской, где они пили водку, стояла громадная глиняная фигура вождя. Наверное, метров пять высотой. Вождь был голый — в чем мать родила. "Такой способ лепить, — объяснил ему старик. — Потом фигуру оденут. Рубашку, штаны, пиджак. Только так получается фигура человека. Нынешние скульпторы лепят прямо в одежде. Получается одежда с человеческой головой. Тысячи одежд с головами по всей России".

Потом Васька приглядывался к статуям и различал безошибочно — костюмы, костюмы, пальто, шинели.

А когда они пили водку в мастерской у скульптора, Васька сидел к статуе спиной. Но и спиной чувствовал насмешку вождя над собой. Голый вождь, казалось, изготовился пустить струю.

Когда Васька говорил, что он дилетант, Евгений Николаевич поправлял его:

— Вы, Василий, не дилетант, вы, простите, — колун и омлет. Но сознайтесь, вас устраивает ваше положение в системе разумного: вы можете послать меня подальше как "дилетант", я же как профессионал вас послать не могу — я на вас надеюсь.

Васька смотрел на олеографию, и что-то уже стало понятно ему.

"Интересно, — подумал Васька. — Здесь Христос так написан, что невольно думается, что действительно и над ним есть Бог. Таинственный и необъяснимый. Не Саваоф — он объясним — бесстрастный бог души не озарит".

В ту же ночь после бутылки портвейна Васька видел во сне Галилейскую пустыню, реку Иордан и Христа, отягченного шикарными шелковыми одеждами.

— Чего ты так вырядился? — спросил у Христа Васька.

Христос ответил:

— Не суди, слаб ты еще судить. Я говорю — художника не суди. Бог, конечно, не может быть богатым — зачем ему? Но он не имеет права быть нищим. Зачем пищим людям нищий бог? Бог должен быть красивым.

— А над тобой есть Бог? — спросил Васька.

— Есть.

— А кто он?

— Бог. — Христос был тих. Он был усталым.

Васька задал ему еще вопрос.

— Почему ты пришел к людям в тридцать три года?

— Я мог бы прийти и в двадцать пять, но тогда я еще был бодр. В спасителе должна чувствоваться усталость, иначе ему не поверят. Каким ты мудрым ни будь, нужна усталость.

• Предыдущая
• 78/88
• Следующая