Рассказы о Ваське Егорове - Погодин Радий Петрович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/88
• Следующая

И снова Васька пошел мимо красотки, отмечая, что испытывает неловкость за свое хождение, — как будто нарочно ходит, чтобы на красотку в лентах посмотреть. А она — хоть бы что. Красивые то ли привыкают, то ли не понимают, что творят, а творят они непрерывное зло, расстраивают умы, растравляют душу...

На столе рядом с рыбой Васька оставил фляжку, в ней спирт. И написал на листке: "Товарищ майор, гуся я выбросил — синий — не майорская еда. Во фляжке спирт. Здешний самогон воняет — не майорское питье. Обед в печке. Я не приду. Готов под арест. Сержант Егоров".

Васька сунулся в коридор, столкнулся с согласным взглядом чернобровой красавицы и попятился в комнату. Не мог он мимо нее пройти без какого-нибудь разговора. Она охотно ему ответила бы — видно же. Слово за слово — он бы ее в комнату пригласил с этакой мерзкой, всем понятной улыбочкой. А что майор? Может быть, у майора высший государственный интерес...

Васька выпрыгнул в окно. Обнял Юстину. Она врезала ему в ухо.

— Налюбовался? — спросила.

— На кого намекаешь?

— На Янку.

— Да я на нее ноль внимания. Мне она как бы и не живая. Кукла глазастая. Вот ты — ты киса... — Васька снова облапил Юстину.

Прежде чем треснуть его по другому уху, Юстина выгнулась под его рукой. Васькины пальцы как бы случайно тронули ее грудь, словно налитую густым медом. После того, как она ему все же врезала, он притиснул ее к себе и поцеловал. Она укусила его за губу. Оттолкнула и побежала, по особому изгибая стан, как бы говоря, что убегает она не от Васьки, но от окон, от людских глаз и злых языков.

За овином Васька ее нагнал. Может, это был не овин. Ваське, собственно, все равно, что амбар, что гумно, что хлев, что конюшня. Знал Васька — все это вместе называется двор. Тут узнал Васька, что двор, в данном случае, образует прямоугольник с пустым пространством посередине, с хорошо утрамбованным земляным полом, припорошенным сенным охвостьем. И метла у стены стоит — подмести позабыли.

Посередине двора стояла телега. Васька поднял Юстину на руки и, ничего не соображая, понес ее в телегу, откуда она благополучно выскочила, пока он сам красиво в эту телегу вскакивал.

Юстина белкой взлетела по прислоненной к стене лестнице. И, наклонясь сверху, серьезно сказала:

— Догонишь, тогда и целуй, я кусаться не буду.

Если есть зверь побыстрее белки, так это Васька. Ему даже лестница не понадобилась. Он подпрыгнул, ухватился за жердь какую-то и подтянулся вмиг.

Юстина была уже на другой стороне.

Вокруг двора шла крепкая, заделанная и в "ус", и в "ласточкин хвост", обвязка. Она немножко выступала над стенами строений — была как бы отдельной рамой. Над воротами шла по воздуху, как мосток. По этой обвязке и бежала Юстина. И смеялась. Васька за ней.

Все здесь наверху имело свой порядок: где бочки и кадушки, где неведомые Ваське ступы и жернова, верши и пестери, старые хомуты и дуги. С одной стороны все пространство занимало сено. Как понимал Васька — сено было до самой земли. Густо, головокружительно пахнущее.

Над сеном Юстина оскользнулась. Вскрикнула и упала.

Лежала она на спине, правая рука ее была на отлете и вроде пошевеливала сено, мол, сюда падай. Васька на секунду замешкался, залюбовался девушкой. Холстинное платье оживлялось с сеном, пепельные волосы и серые глаза тоже были из мира цветов и трав. В глазах ее Васька разглядел, может, почувствовал что-то затаенно-опасное — как бы ожидание зла. И, уже падая, перевел взгляд на ее руку. Из-под пальцев, из пригруженного рукой сена высовывались остро заточенные зубья вил. Если бы не оплошка в ее глазах, Васька и не заметил бы.

Наверное, солдатский Бог был поблизости. Перепробовавший все виды спорта, даже введение в парашютизм, Васька резко вертанул головой и ступнями — тело его веретеном пошло, сделало полный оборот и легло рядом с остриями вил; придавило своей тяжестью сено так, что зубья целиком выпростались и засверкали.

Страха у Васьки не было, была обжигающая досада, даже обида, даже мысль:

"А может быть, не она? Может, случайность такая?.."

Она дернулась встать — Васька схватил ее за лодыжку. Она отодвинулась от него. Сено шло горкой к стене. Глаза ее, темные, почти фиолетовые, стали громадными. Ворот на платье оказался широким — одно плечо целиком из него высунулось.

Отодвигаться ей было некуда, она уперлась затылком в стену и теперь как бы полусидела. Рот ее приоткрылся. Руки, красивые руки подхватили подол платья между колен, скомкали и медленно потащили кверху...

Роту подняли чуть свет.

На ногу наступать можно было, идти было нетрудно, но после ходьбы порез кровоточил. Васька забинтовал ногу бинтом, обернул куском плащ-палатки и засунул в голиафский ботинок Петра Рыжего. Петры опять сачковали — у них нашли что-то нервное, что излечивается лишь возле кухни.

Васька тупо шагал, ни о чем не думал, да и не мог. Ему казалось, что он выварил мозги в чернилах.

"Чего поперся, — говорили ему. — Все равно на губу загремишь. Смерш — он смерш и есть. Тем более майор". По роте уже разошелся слух, что Егоров Василий, геройский сержант, смершмайорского гуся сожрал.

Прошли деревню, поле, лесок. Втянулись в пущу. Какое-то время шли колонной, подремывая, но в установленном для маневра месте получили команду развернуться в цепь.

Оружие изготовили, снаряжение подтянули, проверили, чтобы не брякало, не скрипело. И тут Ваську вырвало. Наплыло на него видение — острые зубья вил входят в его напруженный от похоти живот. И Васька — жук-носорог — лапками шевелит, наколотый на булавку. А она говорит: "Не гонялся б ты, холуй, за дешевизной". Собственно, это говорили Петры, когда он поведал им свою эпопею. Случайность Петры отринули категорически. "Ты на вилах. И оправданий с ее стороны не надо. Какие могут быть оправдания? Ты же тамбовский волк. Затащил барышню в свежее сено... Ты сам-то себя кем считаешь?"

Вчера Васька о вилах не думал. И разговоры Петров воспринимал как зависть. Зубья вил вошли ему в живот лишь сейчас. "Ну ведьма, — бормотал он, исторгая из себя кашу, — Ну, ведьма лесная. Я ей еще уши нарву".

Когда он уходил, Юстина сидела на сене, натянув свое серое платье до щиколоток. Из ее ставших черными глаз катились слезы. Они повисали на ресницах, тяжелели и обрывались. Васька уходил от нее пятясь. Только выйдя со двора, пошел нормально, грудью вперед.

"Не впрок тебе смершмайорский гусь", — говорили ему солдаты. "Не впрок", — отвечал Васька. Он вытер лицо намоченным в лесной росе носовым платком. Стало легче.

Стало все видно. Стало ясно, что, увернувшись от вил, геройский сержант Егоров Василий может сию минуту наскочить на мину, на автоматную очередь, на одну-одинешенькую пульку снайпера — на нее, неприметную, прямо лбом.

Так что впереди у тебя, Егоров, большие сложности. О них думай.

Ветки задевали лицо, роса осыпалась с листвы за шиворот. И вдруг они поняли, что оказались в чудном лесу — невероятном. Завороженном.

От земли вверх, на уровень выше головы человеческой, шли корни, мощные, поблескивающие тонкой вороненой кожицей. От мощных корней ответвлялись корни потоньше и совсем тоненькие. Между корнями кое-где набилась трава, напорошило туда землю, и земля проросла осокой и лесными цветами. Наверху корни сходились, причем с боков, как и положено корням равнинных деревьев-берез. Березы были могучи, в обхват. На корнях этих чудных, выше голов человеческих, стоял лес. Белый. Зелень листьев не воспринималась как принадлежность этого леса — только стволы. Свечи чудо-берез. Они вздымались колоннами. Светили белым светом.

Объяснить Белый Лес было нетрудно. Когда-то березы проросли на болоте. Потом болото стало опускаться. Оно высыхало сто лет, и корни берез тянулись вслед за опускающейся почвой. Но это простое объяснение не делало Белый Лес простым. Он оставался чудным и страшным. Пучки корней объединились в непроходимые стены, оставив зверю и человеку лишь причудливо петляющие тропы, подобные коридорам лабиринта. Ни о какой солдатской цепи речи быть уже не могло. Солдаты шли гуськом, оглушенные белоколонным чудом.

• Предыдущая
• 50/88
• Следующая