»Две жизни» (ч.II, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна - Страница 55

• Предыдущая
• 55/127
• Следующая

Подогрев ужин и накормив сына, старушка ещё долго сидела подле него, слушая рассказ о его жизни у Ананды.

Никогда прежде не посвящавший мать в свою интимную жизнь, Генри сейчас излил всю душу, не утаив самых тяжких воспоминаний и переживаний. Начав с первых дней знакомства — совершенно случайного — с Анандой, Генри закончил своим крушением в Константинополе. Так, сидя однажды в дешёвом венском кафе с товарищем, он вдруг услышал голос необычайного, металлического тембра, обращенный к его соседу:

— Марко, как ты сюда забрался?

От неожиданности оба студента, погруженные в какой-то научный разговор, вздрогнули. И вдруг Марко весь расцвёл, забыл обо всём на свете и выскочил на улицу к смотревшему на них сквозь искусственную зелень незнакомцу. Вернувшись с ним к столику, Марко назвал его Анандой и представил Генри.

— Вы не сердитесь, что я прервал ваш разговор? — спросил Ананда, глаза которого — огромные, тёмные — так блестели, что казались Генри золотыми и чрезвычайно поразили его. — Сердился минуту назад, но сейчас в восторге. — Вот как, вы легко переходите от одного настроения к другому? И ваши мнения меняются так же быстро?

— Мои мнения и настроения, и вообще весь я, действительно неустойчивы. Но в своё оправдание могу сказать, что не встретил ещё в жизни ничего такого, что могло бы захватить меня целиком. Хотя если бы я знал, что могу разделить ваши интересы, я бы вовеки не отошёл ни от них, ни от вас. Вот я вижу вас первый раз в жизни, но уверен, что вы живёте не так и не тем, чем живут другие, — совершенно неожиданно для самого себя сказал обычно молчаливый и необщительный Генри.

Марко посмотрел на Генри во все глаза, рассмеялся и сказал Ананде:

— Ну, разве я не прав, Ананда, называя вас блуждающей кометой, изменяющей орбиты людей? Этот молчаливый британец, считающий себя — хоть и не совсем безосновательно — талантливей и умней всех, позволяющий себе разговаривать с людьми без должного уважения, вдруг разразился объяснением в любви! Но только, милый мой Генри, перед вами не немецкий профессор, с его строгими методиками, дотошностью и аккуратностью. Имеете память и прилежание — пожалуйте в ученики. Ананда — Учитель жизни. Чтобы за ним следовать, надо подыматься по ступеням духовного развития, а не интересоваться лишь одной наукой да мечтать, какое место вы займёте среди синклита мировых знаменитостей.

Уязвленный в самое чувствительное место, Генри — тот Генри, который ещё не видал Ананды, — вспыхнул бы, наговорил грубостей и рассорился навек. Теперь же, под пристальным взглядом нового знакомого, ласковым и успокаивающим, он с чувством сказал:

— Вы глубоко правы. Марко. Я совершенно не достоин быть другом или, как вы выразились, учеником сэра Ананды. Но, в свою очередь, не могу понять вас: как можете вы спокойно ходить на венский медицинский факультет, если знаете, что на свете есть Учитель жизни, что можно его найти и за ним следовать?

— Кто вам сказал, что я сижу только в душной лягушачьей немецкой науке и не следую за Анандой? Чтобы делать выводы и заключения, надо хотя бы знать логические связи между всеми предпосылками и посылками. А вы, не зная меня до этого мгновения, ведь интересовались вы всегда лишь моей библиотекой, мною же — как бесплатным к ней приложением, вы позволяете себе делать неуклюжие выводы. Да и какой вам Ананда «сэр»? Вы воображаете, что выше вашей Англии ничего на свете нет. Марко пылал. Стрела Генри попала в цель. — Будет вам спорить о несущественном, дети. Ты, Марко, виноват больше. Уже скоро три года, как ты дружишь со мной. И обещал мне, что твой бурный итальянский темперамент будет к этому времени усмирён. Но я вижу, что по-прежнему сначала говорит твой язык, а уж потом думает голова.

— Нет, нет, Ананда, мой дорогой и светлый гений, — печально ответил Марко, — Я отлично знаю, что не должен был раздражаться. Генри ведь не понимает, что пронзил меня.

— Если бы и понимал, всё равно виноват ты, ведь ты поймал его стрелу. Но оставим пока этот разговор. Запомни только: никогда не проси у жизни того, к чему не чувствуешь себя совершенно готовым. Если что-то тебе не даётся — не настаивай. Жди, мужайся, воспитывай самообладание. И только тогда вступай, на манящую тебя дорогу, когда почувствуешь в себе умение и силу владеть собой. Что же касается вас, мой новый друг, то если вам захочется. Марко привезёт вас ко мне завтра вечером. Я живу в окрестностях Вены, недалеко от города, и сообщение хорошее. Приезжайте отдохнуть и подышать отличным воздухом. А сейчас я похищаю у вас Марко. Не сердитесь и постарайтесь сохранить ваше доброжелательное настроение до завтра, — прибавил Ананда, пожимая руку Генри.

Такой руки ещё не приходилось Генри держать в своей. Узкая, мягкая и сильная, довольно большая, но такая пропорциональная, артистическая рука Ананды овладела, казалось Генри, всем его существом.

— Итак, до завтра. Я вижу, что вы приедете. Но уговор: ни разу не раздражаться до завтра.

— Ну как я могу сердиться на Марко, если он познакомил меня с вами? Всю жизнь я должен быть ему благодарен за это счастье, — снова неожиданно для самого себя сказал Генри. Ему показалось, что Ананда на миг как бы задумался и, улыбнувшись, сказал:

— Как трудно бывает человеку разобраться в самом себе и понять, где у него действительное желание, а где — его иллюзия.

Приподняв на прощание элегантным жестом шляпу, Ананда пошёл к выходу, увлекая за собой Марко…

Как ярко вспомнились Генри эти первые мгновения знакомства с Анандой. Какое-то новое чувство любви, дотоле ему совсем незнакомое, пробудилось в нём. Он едва дождался встречи с Марко. Он надел свой лучший костюм, тщательно выбирал галстук и расчёсывал волосы. Генри ещё ни разу не ходил на свидание и никогда не интересовался своей внешностью, а теперь вот стоял перед зеркалом и старался понять, красив ли он. Впиваясь в зеркало, он вспоминал блестящие, как звёзды, глаза нового знакомого. Вспоминал его мощную, высокую и стройную фигуру, элегантную, лёгкую походку и манеры герцога, — и казался себе заморышем, сереньким, невзрачным человечком. Генри чуть было не впал в мрачность и хотел уже сбросить свой новый костюм и остаться дома. Но очарованность, любопытство к какой-то иной, неизвестной ему, высшей душе и жизни заставили победить раздражение и поспешить в университет. И когда он, наконец, очутился перед Анандой посреди прелестного сада, то не видел никого и ничего, кроме хозяина.

— Пожалуйста, Ананда, уймите этот Везувий из Лондона. Это какой-то сумасшедший. Я знал его два года как чистейших кровей британца, и вдруг — нате, подменили парня, — разводил руками Марко. — А вы велите мне овладеть своим темпераментом. Мой-то хоть неаполитанский, им и овладеть можно. Но когда Везувий извергает лаву в Лондоне… Этот номер посерьёзнее будет.

С несвойственным ему добродушием выслушал Генри насмешки приятеля, а Ананда, взяв обоих юношей под руки, увёл их в глубину сада, где на искусственном холме возвышалась беседка. Открывавшийся из неё вид на окрестности изумил и пленил Генри, почти никогда не покидавшего города.

— Вы мало знаете и мало любите природу? — спросил Ананда.

— До сих пор я думал, что мало. Теперь полагаю, что мог бы её очень любить, если бы знал.

— Сомневаюсь, чтобы человек любил лишь то, что он знает как факт. Любовь живёт в человеке и заставляет его ценить не только то, что он знает, потому что видит. Она постоянно ведёт его вперёд, заставляя искать себе применение. Если человек говорит, что любит науку, а не людей, для которых он ищет знания, не видит в них высшей цели своей науки, — он только её гробокопатель. Если идти по жизни, не замечая жертв и самоотвержения тех, кто сопровождает тебя, — не дойдёшь до тех высших путей, по которым идут великие люди.

Долго пробыли Генри с Марко у Ананды. Приезжали к нему ещё люди, самых разных возрастов и положения. Приходили бедняки, и со всеми одинаков был Ананда: все уходили утешенными, ободрёнными, успокоенными. Но о себе Генри этого сказать не мог. В нём росло чувство неудовлетворённости, горечи, какого-то недоумения. Почему же он, Генри, чувствует себя чужим, тогда как всем так хорошо здесь? И, вместе с тем. Генри даже представить себе не мог, чтобы жить дальше, не имея возможности заглянуть в этот чудный уголок, увидеть Ананду. Всё, что говорил и делал Ананда, всё казалось ему необыкновенным. Ананда же, казалось, забыл о Генри после первых сказанных ему слов. И только прощаясь, он посмотрел пристально ему в глаза и сказал, смеясь:

• Предыдущая
• 55/127
• Следующая