Наука под гнетом российской истории - Романовский Сергей Иванович - Страница 75

Позиция руководства Академии наук определилась уже в 1992 году и в дальнейшем оставалась неизменной: несмотря на все сложности нынешнего времени, мы сохранили Академию как стержень российской науки, она – “национальное достояние”, прикасаться к ней нельзя. И еще: в любом отчетном докладе, как когда-то на партийно – хозяйственных активах, академическое начальство непременно «взвешивает» ситуацию: на одну чашу весов кладутся достижения ученых, на другую – отдельные внешние помехи, мешающие добиваться еще большего.

Между тем не «взвешивать» бы надо, а анализировать. Ведь к 1992 году советская наука подошла во всеоружии тех «особостей», которые были свойственны отживающей эпохе. Время ушло, а люди остались. Изменилась, причем радикальным образом, экономическая ситуация, а наука вновь, как и во все былые времена, не желает с этим считаться. Что имеется в виду? В начале 1990 г. прошла Всесоюзная научно – практическая конференция по проблемам управления научно – техническим прогрессом. Ее главный вывод: в наличии “хроническая невосприимчивость народного хозяйства к научно – техническим нововведениям” [551].

Ранее, при царе, о востребовании достижений науки вообще речь не шла, наука с экономикой не стыковалась. При советской власти стали понимать, что достижения науки не должны повисать в воздухе, их надо использовать. Появилось новонайденное словцо: внедрение. Внедряли в основном для отчетности: в каждой тематической разработке был раздел о «вне-дрении» результатов в народное хозяйство, Академия стала заключать договора с заводами и колхозами.

Одним словом, шли откровенные игрища в «полезность» любых научных результатов. Партийное начальство это вполне устраивало, а тот факт, что реального влияния на экономику страны экстенсивно развивавшаяся советская наука не оказывала, коммунисты отвергали напрочь. Лишь в годы перестройки об этом стали говорить открыто. Привело же подобное положение к тому, что стала бросаться в глаза отчетливая диспропорция между величиной накопленного страной научного потенциала и явно недостаточным уровнем достигнутой во всех сферах практической организации жизни общества: на производ-стве, в сельском хозяйстве, медицинском обслуживании, уровне образования и т.д.

Что тут долго говорить: практическая жизнь людей в Со-ветском союзе так и не стала зависимой от достижений науки.

Тогда же, в конце 80-х годов стали открыто писать о том, что по многим позициям советская наука оказалась в хвосте мирового прогресса. Однако до причин докапываться не стали, занялись более привычным делом – поиском «врага». И занялось этим научное чиновничество. Аппарату истина была не нужна. Аппарат должен был сохранить свою невинность. И полились обличительные реки. Госплан все беды связывал с оторванностью от реальных нужд страны академической науки, а Академия наук бичевала недальновидный практицизм деятелей промышленности. Причем “чистоту своей формулы”, как сказал бы Е.Н. Трубецкой, отстаивали не нобелевские, а ленинские лау-реаты, достойные представители научной и государственной бюрократии.

Академик Л.В. Таусон (геолог), подписавший неудачную статью «Виновата ли Академия?», взял на себя роль адвоката, видимо, не понимая, что наука в адвокатах не нуждается, что не за честь науки он воюет, а всего лишь за незапятнанность академического чиновничьего мундира. “Академия наук была, есть и будет самой демократической организацией в нашей стране. – Ни мало не смущаясь пишет академик. – Ее коллектив является объединением квалифицированных ученых высокой культуры и гражданского долга”. Ученые Академии выполняют “выдаю-щиеся работы” и только “в силу консерватизма и необразованности деятелей промышленности” 9/10 выполненных исследований отвергается [552].

Любопытен психологический разворот этой коллизии. В нем просматривается еще один отчетливый парадокс сегодняшнего дня. На самом деле, ученые признают отставание нашей фундаментальной, а тем более прикладной науки от мирового уровня. Они это делают весьма охотно, когда речь заходит о науке вообще. Но они никогда не признают этого факта, если говорить конкретно об их науке. Почему? Причина весьма прозаическая. Любой ученый весьма высоко оценивает собственные труды, он считает, что они ничем не хуже, чем работы его западных коллег. Отсюда и вывод: да, вся российская наука, поотстала, но вот моя, отнюдь. Это не голословное утверждение. Ученым 13 академических институтов разного профиля в марте 1994 г. социологи задали несколько вопросов и среди них был вопрос, предполагавший самооценку своих научных трудов. Ответы поразительные: когда наука уже провалилась, когда сам исследовательский процесс практически во всех естественных науках прервался, ученые тем не менее уверенно утверждали (от 77,3 до 86,6%), что их работы ничуть не ниже мирового уровня [553].

Таковы основные парадоксы первых лет бытия советской науки в новых экономических реалиях. К ним она адаптироваться пока не в состоянии.

В этой главе речь пойдет о тенденциях крайне обидных для Российской Академии наук. Мы покажем, что несмотря на все перемены, происходящие ныне в России, Академия наук все еще остается чисто советским учреждением, в ней по сию пору действуют «правила игры», которые ей были силой навязаны в «год великого перелома» и от которых теперь уже она сама никак не хочет избавиться.

Напомню, что означало для Академии наук стать подлинно советской. Наука в стране перестала развиваться автономно. Она стала государственной в самом прямом смысле слова, что на языке въевшихся штампов означало “обслуживание нужд социалистического строительства”. К тому же ее прочно зажали и сверху и снизу.

Сверху – это идеологический пресс и неусыпный контроль со стороны партии. Снизу – это единая аспирантура и самой Академии, и Сельскохозяйственной академии, и разных наркоматов, куда отбирали не по научным способностям, а путем сличения анкет претендентов. (Ввели аспирантуру в 1929 году, а уже к 1931 году в ней числилось 108 человек, из них более половины – члены ВКП(б) и комсомольцы. К концу того же года аспирантура разбухла до 370 человек, из них уже 80% были партийцами и комсомольцами [554]). Это и резкое снижение образовательного ценза Высших учебных заведений, где процветала теория коллективного труда Н.И. Бухарина, А.А. Богданова, А.В. Луначарского, где культивировался ланкастерский метод обучения и «бригадная» проверка знаний, когда профессору отвечал кто-то один из бригады, а оценки получали все. И еще многое другое, рожденное воспаленным новаторским воображением нетерпеливых строителей «светлого будущего».

После 1929 г. Академия наук сделала слишком крутой разворот в сторону большевистского режима, из нее выбили дух, двухвековые традиции и она стала послушным инструментом в руках властей. Теперь она олицетворяла собой лишь “научный аппарат строящего социализм пролетарского государства” [555].

Партийное же пополнение Академии чувствовало себя в ней подлинными хозяевами. Они знали, чего хотят от них, они знали, чего надо добиваться от Академии. И делали свое дело, не комплексуя. Многие из них оказались настоящими козлами в академическом огороде. Они без зазрения совести гнули свою линию, внедряли свои порядки и приучали старую академичес-кую гвардию не просто считаться с ними, но послушно исполнять любые их инициативы.

Академик И.М. Губкин уже в 1931 г. спешил подвести первые итоги работы большевистской фракции в Академии на-ук: он писал, используя свой любимый набор милитаристской фразеологии, что необходимость более полного научного вооружения при атаке на позиции еще “окончательно недобитого капиталистического строя заставила наше правительство и партию” привлечь все созданные с большевистского соизволения научные институты для полного перекроя хозяйственной жизни страны. Этот академик не скрывает, что операция осовечивания ученых готовилась тщательно. Все было так закамуфлировано словами о благе и речами о заботе, что “старая Академия наук оказалась застигнутой врасплох”. Работа ее многочисленных научных учреждений и по содержанию, и по темпам “в ряде случаев оказалась несоответствующей предъявленным к ней требования. 1930-й год прошел под знаком ее реорганизации…” [556].