Наука под гнетом российской истории - Романовский Сергей Иванович - Страница 67

Если в годы взбесившегося ленинизма советская наука была “самой передовой в мире”, так сказать, по определению, которое все быстро усвоили, а непонятливые этапировались в ГУЛаг, в последующем, особенно в период взбалмашного ленинизма, люди науки вдруг обнаружили счастливую возможность спасти свое интеллектуальное достоинство. Оказывается, не зря они твердили то, что им указывали, не бездумными попками они были, славословя марксистско – ленинскую методологию и клеймя космополитизм и преклонение перед иностранщиной.

В 50-60-х годах мы действительно первыми запустили спутник, послали человека в космос, у нас заработала первая в мире атомная электростанция, а на океанские просторы вышла первая в мире полностью немагнитная шхуна «Заря». Но в дальнейшем, особенно в 70-х годах, когда вошел в силу маразм бездарного ленинизма, гордость за советскую науку подогревалась в основном классовой фанаберией, а фактического материала для подобного самовосхваления становилось все меньше. Обнаружилось наше катастрофическое отставание от передовых стран Запада и Японии в информационной технологии и инфор-матике, в микроэлектронике, биотехнологии, полимерной химии, генетике, геологии [502]. Самое удивительное – в отечественной науке стал ощущаться дефицит идей, чего ранее никогда не было. Одним словом, как при печатании фотографии, через определенную выдержку на фотобумаге проявился снимок и мы, взглянув на него, воочию убедились, чего на самом деле стоила “неусыпная забота партии и правительства о советской науке”. Что же мы увидели на этом фантастическом снимке?

Вот ухмыляющаяся физиономия Главного партийного специалиста по науке, а перед ним очередь просителей с протянутыми руками. В одной – справки о внедрении, о народнохозяйственном значении выполненных ранее работ. Другая протянута за финансовым подаянием. Кто принес больше справок, тот больше и получает. Совсем без бумаг оказался проситель от фундаментальной науки. Надо бы ему ничего не дать. Но нельзя. Это было бы крупной идеологической и политической ошибкой. Поэтому и фундаментальная наука исправно получала свое, но куда меньше того, что ей было надобно.

А вот и результаты щедрого финансирования работ, име-ющих “большое народнохозяйственное значение”: перезасолоненное и усыхающее на глазах Аральское море, отравленные воды Байкала и Ладожского озера, угрюмый вид дамбы в Финском заливе, перегородившей его в непосредственной близости от устья Невы – самой полноводной реки Европы; перешеек, отгородивший уникальную природную солеродку – залив Кара-Богаз-Гол от Каспийского моря; необозримые пространства загаженной техникой тундры, вырубленные и выжженные леса; наконец, Чернобыль и рядом – мертвые зоны вблизи Челябинска и Семипалатинска…

Один чиновник давал, другой рапортовал, третий требовал и вся эта армада «верных слуг народа» делала свое дело с истинно коммунистическим размахом.

Показал нам снимок и состояние информационных цехов науки, которые, казалось бы, надо холить и беречь более всего, – архивов и библиотек. Про них коммунистические радетели и вовсе забыли. Бóльшая часть архиво – и книгохранилищ размещалась в зданиях, построенных еще при царе. Книги десятилетиями наполняли их, но так, как будто ничего в техническом отношении за эти годы не изменилось: их плотными рядами выстраивали на стеллажах под проржавевшими трубами водопровода, при полном отсутствии противопожарной сигнализации. Терпение у библиотек, наконец, лопнуло…

В 1980 г. вспыхнул пожар в Государственной публичной исторической библиотеке (Москва). Полностью или частично были уничтожены несколько десятков тысяч книг. В 1983 г. прорвало канализацию в одном из подвальных (!) хранилищ Государственной публичной научно – технической библиотеки: списали десятки тысяч томов. В 1985 и 1988 годах заливало водой книги в подвалах (!) Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова – Щедрина в Ленинграде [503]. В частности, 18 мая 1988 г. залило водой уникальную коллекцию нотной литературы, хранившуюся, само собой, в подвале, – из 335 тысяч экземпляров нотной литературы горячей водой затопило около 320 тысяч.

Наконец, основной информационный мозг науки – Библиотека Академии наук. Еще 20 мая 1982 г. Президиум Академии отметил, что “дальнейшее развитие Библиотеки Академии наук СССР сдерживается рядом серьезных трудностей: резерв площади для размещения новых поступлений (0,5 миллиона печатных единиц в год)… к концу 1982 г. будет исчерпан…” Это, разумеется, чисто приспособленческий эвфемизм: не к 1982 г., а уже давно “резерв площади” был исчерпан, если, разумеется, иметь в виду общепринятые нормативы для хранения книг, а не набивать ими стеллажи, как сельдями бочки. Верно: ученые просили коммунистических вождей позаботиться о национальном достоянии, построить современные книгохранилища. Верно и другое: вождям этим на национальное достояние было наплевать, они не жалели средств для сохранения в веках куда более важных бумаг – своих партийных архивов.

Терпение у БАН лопнуло: 14 – 15 февраля 1988 г. в его книгохранилищах бушевал пожар. Итог его страшен: пострадало 22 хранилища общей площадью 7,05 тысячи квадратных метров, т.е. 46,6% всей площади хранилищ; сгорело 399 тысяч экземпляров книг, из них 188 тысяч иностранной литературы, более 20 тысяч газетных подшивок. Водой и пеной залили свыше 3,6 миллиона различных изданий, в том числе 832 тысячи иностранных, 15 тысяч газетных подшивок. Пожар этот академик Д.С. Лихачев назвал “национальным бедствием”.

Здание, в коем размещается Петербургский филиал Архива Академии наук, где хранятся подлинно бесценные сокровища – рукописи И. Кеплера, Л. Эйлера, М. Ломоносова, К. Бэра и многих других корифеев, – не описать, его надо видеть. Это жалкий двухэтажный флигелек, построенный в 1911 г. Он настолько переполнен и столь пожароопасен, что аж с 1950 г. Архив прекратил принимать фонды от учреждений. Отчаянные вопли сотрудников Архива (см., например, «Ленинградскую пра-вду» от 2 декабря 1988 г.) ни к чему, само собой, не привели. И в 1999 г. Архив ютится все в том же флигельке.

Архивы и библиотеки не могут претендовать на то, что их деятельность вносит громадный вклад в народное хозяйство страны, их руководители не могут отчитаться за свою работу справками о внедрении. Поэтому логика коммунистических финансодателей была вполне понятной: люди мы образованные и понимаем, что библиотеки и архивы нужны стране, но руководители мы практичные и тратить народные денежки на их развитие, разумеется, не будем. Профинансируем тех, чья работа приумножает “валовой продукт”, а ежели останутся кой – какие копейки, то их и получат библиотеки – эти народные захребетники.

Это не ёрничество. Именно так рассуждали те, от кого зависела судьба отечественной науки. И по тому, кáк они относились к жизни библиотек и архивов, можно достоверно судить об их истинном отношении к науке в целом. Библиотеки, а не атомный проект и исследования космоса – самая характерная лакмусовая бумажка интеллектуального здоровья нации.

Здесь, правда, всех собак на коммунистический режим вешать нельзя. Как и все прочее, отношение к науке он также унаследовал от чиновников самодержавной России. Со времен Петра I, когда был задан начальный импульс приоритета инженерного дела (прикладной науки) перед чистым поиском (фун-даментальной наукой), российские правители не поощряли развитие науки, а лишь терпели ее. Коммунисты эту традицию не порушили, они лишь довели ее до полного абсурда.

Одной из самых отвратительных гримас этого абсурда явилось полное подчинение науки идеологии и даже технологии социалистического строительства. Наука не столько занималась поиском истины, сколько выполняла социальные заказы. А Академия наук, поставленная в 1929 г. на колени, так и не смогла выпрямится. Она по сути стала не Академией наук, а Академией советских наук и боролась не за чистоту науки, а за лояльность своих членов. Истины она не искала. Истины ей спускали сверху (философские, исторические, филологические, биологические и даже физические), а Академия лишь отстаивала их.