Наука под гнетом российской истории - Романовский Сергей Иванович - Страница 63

Свой новый социальный строй они внедряли в жизнь «от ума», у них была теория, но не было прецедентов. Строили они поэтому методом проб и ошибок. Их государственная система функционировала явно в противоестественном режиме, а потому с чрезвычайно низкой «полезностью», она требовала громадного числа управленцев – чиновников, т.е. людей, обладающих хоть какими-то профессиональными знаниями. К тому же большевики быстро уразумели, что люди необразованные, опирающиеся в своих суждениях на житейский опыт, для них ненадежны, ибо такие люди способны лишь сравнивать, а это чаще выходило не в пользу нового строя. Значительно более преданными их режиму были люди, прошедшие советские высшие школы и сознательно воспитанные в них на коммунистических идеях.

Ясно поэтому, что стремясь как можно быстрее восполнить потери интеллектуального слоя старой России, большевики убивали как бы двух зайцев: обеспечивали себе надежный идеологический щит и имели в своем распоряжении громадную армию дипломированных специалистов, которых всегда хватало для любой кампании по реорганизации управляющих механизмов.

Рассмотрим теперь более обстоятельно сам механизм интенсивного разбухания интеллектуального слоя. Начнем с начальной точки отсчета – с 1917 года. До этого судьбоносного репера российская наука развивалась в Академии наук, небольшом учреждении со штатом чуть более 200 человек, в университетах (в 1913 году их было 11), да в 94 специализированных высших учебных заведениях. И хотя они значились в 21 городе, тем не менее распределение их даже в пределах этих городов было крайне неравномерным. Одна половина вузов, включая университеты, была сконцентрирована в обеих столицах, а вторая половина распылялась по всей провинциальной России. В 105 вузах в то время обучалось 127,5 тысячи студентов [477].

Помимо вузов, научные работы велись в рамках добровольных научных обществ, в частных лабораториях, существовавших на средства меценатов, на опытных станциях и в некоторых государственных учреждениях, типа Геологического комитета. Всего (вместе с учебными заведениями) в России до 1917 года было 298 научных учреждений, в них работало 12 тыс. человек [478].

Свой анализ мы проведем раздельно: для всей науки, для так называемой академической науки, поскольку она по традиции предполагает преимущественное развитие фунфундаментальной науки; наконец, для ведомственной, или отраслевой науки, она по той же традиции носит прикладной характер.

Подобное деление, хотя и стало традиционным, тем не менее не имеет ни глубокого смысла, ни принципиального значения, ибо заменив использованные нами ключевые слова на их смысловые синонимы, мы получим очевидную глупость, т.е. будем вынуждены разделить науку на «большую» (фундамен-тальную) и «нужную» (прикладную) [479]. И тем не менее традиции ломать не будем.

… Еще не наладив выпуск специалистов, большевики приступили к организации новых научных институтов. Причины подобной спешки мы рассмотрели в предыдущих главах. Только за 1918 – 1919 гг. было создано 33 научно – исследовательских ин-ститута. И хотя жизнь в них едва теплилась, произошел явно скачкообразный рост научных кадров: на конец 1920-х годов в СССР уже было 30,5 тыс. работников науки [480], а по другим данным 36,4 тысячи [481]. Несколько другие цифры приводит В.С. Соболев. По его данным к лету 1927 года в стране 20878 человек было занято научной деятельностью в 2454 учреждениях, т.е. в среднем по 8 человек на “учреждение”. Характерно и распределение кадров по научным интересам: 31,7% занимались общественными науками, 27,7% – медициной, 24,2% – прикладными науками, 20,4% – «точными» науками и лишь 4% – сельскохозяйственными [482]. К концу 1930 года число научных учреждений достигло уже 4000, причем львиная их доля располагалась в Моск-ве. Если из достаточно аморфного понятия «научное учреждение» вычленить научно – исследовательские институты, то к кон-цу 1933 г. их было уже 860 и расходовали они 78% средств, отпускаемых «на науку» [483].

Далее рост научных кадров продолжился лавинообразно: уже в 1940 г. было 98,3 тыс. «ученых», т.е. за 10 лет их численность выросла более чем в 3 раза. За 50-е годы эта цифра удвоилась. В среднем до «перестройки» ежегодный прирост научных кадров составлял 7 – 8% в год. Так, если в 1950 году было зарегистрировано 162,5 тыс. работников науки, в 1960 г. – 354,2 тыс., в 1970 г. – 927,7 тыс., то уже в 1980 г. – 1373,3 тыс. человек, а к 1986 году в научной армии значилось 1500,5 тыс. тружеников [484]. Причем, если в 20-х годах был заметен интерес к так называемым общественным наукам, то начиная с послевоенных лет центр тяжести научных интересов явно сместился в направлении наук технического цикла. Так, в 1980 г. ими занимались 46,3% ученых, 10,3% работали в сфере физико – математических наук, 7,7% – экономических, 5% – медицинских, 4,2% – химических, 3,8% – биологических, 3,0% – сельскохозяйственных, и лишь 7,6% были заняты гуманитарными науками (2% – историей, 1,4% – философией и 4,2% – филологией). Подобная диспропорция объяснялась, конечно, приоритетами самого государства, предпочитавшего развивать мускулы и не стремившегося поднимать уровень гуманитарной культуры общества. Численность кадров в науках, ориентированных на человека – медицина, фармацевтика, педагогика и др. была устойчиво в хвосте распределения научных работников по отраслям знания. Отчетливое пренебреже-ние советских властей к работникам «культурного фронта» выражалось даже в зарплатах. У сотрудников библиотек и музеев она была нищенской всегда.

Максимальный рост численности научных кадров с 1950 по 1988 год наблюдался в экономических науках (2438%), а минимальный (295%) – в ветеринарной науке. На конец 1988 г. в СССР работало 5111 учреждений, имеющих отношение к науке, из них 2722 – научно – исследовательских института. Только в Москве в 1987 г. значилось более 1100 НИИ, проектно – конст-рукторских, технологических организаций. Занято в них было более 1 млн. человек [485].

Если определять численность по «штатному расписанию», т.е. включать в научную армию еще и технический персонал, то цифры становятся еще более впечатляющими: на конец 1988 г. к науке имело отношение 4,2 млн. человек. К 1990 г., когда, казалось бы, уже начался процесс активного развала науки, в СССР число НИИ выросло до 3250. Цифру эту привел вице – президент Академии наук Н.П. Лаверов и заключил, что это – “большая сила” [486].

Такой армадой научных работников надо было как-то управлять. Система руководства наукой усложнялась и запутывалась по мере роста численности научных кадров. Сразу после Октябрьского переворота наукой стал дирижировать Научный отдел Наркомпроса. Уже в 1919 г. ему подчинялись более 80 институтов, музеев, архивов, да и сама Академия наук. С 1919 г. отдел этот переназвали в Отдел научных учреждений. Параллельно ему в 1918 году при ВСНХ создали Центральный совет экспертов (ЦСЭ) да еще Научно – технический отдел ВСНХ. Так появились две якобы независимые управляющие вертикали. Каждый Наркомат теперь имел не только свою науку, но и свой ученый комитет.

В 1921 – 1922г. реорганизовали Наркомпрос. Теперь толь-ко по линии этого наркомата наукой управляли три звена: Академцентр, Государственный ученый совет и Главнаука. Когда в 1921 г. при Совете труда и обороны был создан Госплан, а через год при СНК еще и Особый временный комитет науки, управление наукой запуталось окончательно. В 1935 году коммунисты, подчинив себе науку по существу, т.е. сделав ее чисто советской и полностью идеологизированной, решили все управляющие вожжи сосредоточить в одних руках, для чего при ЦК был организован специальный Отдел науки. И тем не менее все это создавало лишь видимость управления. Начались поэтому бесчисленные организационные кульбиты: переименования, переподчинения и т.д. В 1957 году непонятно с какими целями был создан громадный монстр – Государственный научно – технический комитет, переименованный в 1965 году в ГКНТ.