Наука под гнетом российской истории - Романовский Сергей Иванович - Страница 47

Однако все эти тенденции стали видны только с определенной временнóй дистанции. Непосредственно в те годы ученые их не замечали. Они, несмотря на крайне тяжелые условия, продолжали трудиться и, надо сказать, добивались впечатляющих результатов. Любопытную оценку психологического климата тех лет дал академик В.И. Вернадский. Вот что он писал И.И. Петрункевичу 10 марта 1923 г.: “… Мне хочется как раз коснуться положения науки в России… Научная работа в России не погибла, а наоборот, развивается… Приходилось и приходится бороться каждый день, каждый шаг. Но в конце концов – пока – здесь идет сейчас огромная творческая работа удачно. В разговорах скажу, как это достигнуто и сколько погибло! Людей погибло” [380].

В другом письме от 21 августа 1924 г. Вернадский сообщает: в Академии наук “… жизнь научная в некоторых областях идет, и, несмотря ни на что получаются крупные результаты, совершенно сравнимые с работой Запада… Почти во всех областях научной мысли русская научная работа не прервалась, даже растет, причем несравнимо большая ее часть совершается в пределах России… Я мрачно смотрю на ближайшее будущее России – и мне кажутся эти искания и достижения непрочными – но они есть… Я уверен, что все решает человеческая личность, а не коллектив, elite страны, а не демос, и в значительной мере ее возрождение зависит от неизвестных нам законов появления больших личностей… В силу свободной мысли я верю как в единственную реальную силу более могущественную, чем мы это думаем в политических наших расчетах… Большая научная работа и сейчас в России возможна в исключительных случаях – она идет у Павлова, у Иоффе и др. в зависимости от талантливости руководителей, и русская научная литература и работы русских ученых и сейчас заметно начинают все больше приобретать значение в текущей мировой научной работе” [381].

Оценка Вернадского, конечно, смещенная, ибо он имел возможность наблюдать лишь за работой своих товарищей по Академии наук, а общее же направление политики большевиков в отношении высшего образования и науки «изнутри» было не разглядеть.

Екатерине II приписывают слова: “Народом темным и неграмотным управлять легче”. Для России XVIII века так оно и было. Тонкая пленка культуры, расслаивавшая общество на небольшой слой образованного дворянства и темную богобоязненную народную массу, делала российский монархический тоталитаризм вполне устойчивой системой. Однако в ХХ столетии, когда страна взбаламутилась революционными потрясениями, уничтожившими к тому же почти поголовно лучшую, наиболее образованную культурную часть общества, требовался иной подход к построению управляемой модели тоталитарной системы. Большевики уразумели быстро, что на одном энтузиазме, не подкрепленном знаниями и культурой профессионалов своего дела, далеко не уедешь. И они настежь распахнули двери российских университетов и вузов для рабочей и крестьянской молодежи. Подобный напор на образование могли выдержать только большие таланты. И такие нашлись. Однако подавляющее большинство студентов, заполонивших университетские аудитории в начале 20-х годов, были сильны только классовой ненавистью, но отнюдь не знаниями.

… Уже в 1918 г. был принят уникальный декрет, по которому в вузы можно было «записаться» с любым уровнем образования, а зачастую – и без какой-либо предварительной подготовки. Высшую школу надо было как можно быстрее «завоевать». 28 декабря 1918 г. в университетах организовали факультеты общественных наук (ФОНы) с тремя отделениями – экономическим, юридически – политическим и историческим. Уже с 1921 г. старую профессуру стали активно вытеснять специалисты новой выучки [382]. В том же 1918 году образовали Социалистическую академию, преобразованную затем в Коммунистическую. В 1936 г. ее слили с Академией наук.

В 1921 г. законодательно был закреплен «классовый принцип» приема в вузы представителей разных социальных групп населения. Рабочих и крестьян ни в чем не ограничивали, а для детей интеллигенции ввели «процент доступа». В 1924 г. провели первую «чистку» студенчества, избавив университеты от «излишков» интеллекта. Одним словом, пропуском в науку стала анкета, собственное желание да поддержка партийцев.

Даже в аспирантуру можно было попасть по рекомендации партийных комиссий. Профессора брали тех, кого им «ре-комендовали». Это были так называемые «выдвиженцы». Среди них полагалось иметь не менее 60% членов партии. Доехали, разумеется, и до полного маразма, создали «рабочую аспирантуру», куда рабочие могли поступить, не имея высшего образования. А чтобы преподаватели не очень роптали и не вредили, оценивая знания «выдвиженцев», дали послабление: разрешили принимать в вузы детей преподавателей. Подобный штурм науки продолжался до начала 30-х годов. Лишь в 1932 г. ввели вступительные экзамены в вузы.

Реакцию русских ученых на подобные чудовищные эксперименты нетрудно предугадать. Вот отклик академика И.П. Павлова на организацию рабфаков: если возьмут туда людей “совсем неподготовленных, кое-как их в течение двух лет настрополят и затем откроют перед ними двери высшей школы, то что из этого может выйти?… Тут одно из двух: или будет комедия, церемониальный марш этих мало подготовленных людей, которые окажутся дрянными специалистами, или они будут отброшены как непригодные” [383]. Это он говорил студентам Медико – хирургической Академии в 1923 г. А вот что писал в том же году И.И. Петрушкевичу В.И. Вернадский: “Идет окончательный разгром высших школ, подбор неподготовленных студентов – рабфаков, которые сверх того главное время проводят в коммунистических клубах. У них нет общего образования и клу-бная пропаганда кажется им истиной. Уровень требований понижен до чрезвычайности – Университет превращается в прикладную школу, политехнические институты превращаются фак-тически в техникумы… Уровень нового студенчества неслыханный: сыск и доносы” [384].

Свое мнение Вернадский высказал в приватной перепис-ке. Павлов – в открытой лекции. Ее стенограмму тут же услужливо доставили в Кремль. Возмущенное послание ученый получил от Л.Д. Троцкого, язвительную статью «Интеллигенция и революция» в журнале «Красный учитель» (1924, № 2) напечатал Г.Е. Зиновьев, а журнал «Красная Новь» (1924, № 1) поместил резкую статью Н.И. Бухарина. Они не скрывали, что “классовый подход” к образованию – политика сознательная, ибо в противном случае коммунистам была бы уготована роль “навоза” для взращивания нового капиталистического строя; они сразу поняли, что успех их дела прямо зависит от малограмотности населения, ибо чем более интеллектуально развитым будет новое общество, тем оно быстрее перестанет воспринимать их идеи, тем менее оно будет устойчивым. Подобный откровенный цинизм привел И.П. Павлова в ярость [385].

Но не только высшим образованием ограничивалась в начале 20-х годов сознательная линия на интеллектуальное ос-кудение нации. 6 июня 1922 года был создан Главлит, т.е. восстановлен в полном объеме институт тотальной предварительной цензуры, “одной из самых жесточайших, которые когда-либо знал мир” [386]. Она коснулась не только современного печатного слова, но даже классиков прошлого. Советские люди теперь читали лишь то, что дозволялось, а такие писатели и мы-слители как Платон, И. Конт, А. Шопенгауэр, Вл.С. Соловьев, И. Тэн, Дж. Рескин, Фр. Ницше, Л.Н. Толстой, Н.С. Лесков и еще десятки других гениев стали недоступны. Им на смену пришли советские писатели [387].

Одним словом, коммунистическая машина, – как писал В.И. Вернадский сыну 13 июля 1929 г. – “действует прекрасно,… но мысль остановилась и содержание ее мертвое” [388].