Засечная черта - Алексеев Иван - Страница 44

• Предыдущая
• 44/70
• Следующая

– Он сам себя приговорил, отче, когда решил напасть на сироту, никому никогда не сделавшую зла!

– Но ведь ты же научил эту девушку, невинную и безгрешную, ни чему-нибудь, а искусству убивать!

– А доводилось ли тебе, отче, слышать пословицу восточных народов, гласящую, что тот, кто умеет убивать, никогда не сделает это случайно?

– Но сама возможность карать по собственной воле ближних своих – тяжкая ноша, ибо праведен лишь суд Божий, а суд человеческий всегда несет в себе зло.

Дружинник, твердо уверенный в правильности своих поступков, внимая словам отца Серафима, испытывал смешанные чувства. Он почтительно, но с военной прямотой возражал монаху, что, дескать, правое дело одними молитвами и смирением не отстоять, против зла сражаться надобно, причем умело и доблестно. Но в душе Михася почему-то вдруг возникли тревожные сомнения, ибо он понимал, что перед ним не просто по-христиански мудрый монах, проведший всю жизнь за книгами и потому не понимающий сути воинского ремесла. И прежние профессиональные рассуждения отца Серафима о воинском деле, и боевая стойка, в которую монах спросонья встал на глазах дружинника сегодня утром, и его последние слова об ударе коленом с разножки...

– Анюта – девушка хорошая, честная и справедливая, она воинские навыки, которым я ее обучаю, во зло не обратит! – довольно твердо произнес Михась после некоторых раздумий.

– Да, она и честная, и справедливая. Только понятие справедливости человеку не раз и навсегда при рождении дается. Оно меняется вместе с человеком, его поступками и возможностями. Вот чего я боюсь. Слишком много примеров печальных, устану их перечислять, коль начну... Однако если ты уверен в своей правоте и не сомневаешься в Анюте, то продолжай исполнять задуманное. При этом помни о моих словах и не гнушайся спросить совета, если возникнут сомнения.

– Спасибо, отче! Но ты сказал, что Анюта собралась со мной уйти. Это для меня новость, причем совершенно неожиданная. Куда и зачем она пойдет-то?

– Ну, об этом она сама тебе поведает вскорости. С ней и обсуждай.

– Хотел бы я, чтобы и ты, отче, в этом обсуждении участвовал.

– Спасибо за доверие, дружинник. Готов помочь вам советами, коль Анюта не воспротивится.

– Что ты, отче! Да она тебя почитает превыше родителя!

– Хорошо бы, коли так, – задумчиво и печально произнес монах.

В печи весело потрескивали полешки, согревая избенку, затерянную в безбрежных дебрях русского леса. Снегопад все усиливался, снег валил уже сплошной стеной, пряча под пушистым покровом пожухлую траву, опавшие листья, пни и коряги, звериные тропы и немногочисленные дороги, проложенные человеком. Он одинаково щедро покрывал и крестьянские подворья, и крыши боярских теремов, и палатки и землянки русского войска, терпящего в Ливонии одну неудачу за другой.

Снег заметал и предполье Засечной черты, в котором самоотверженно несли тяжелую и опасную пограничную службу отважные русские дозоры. Глубокие снега, непроходимые для крымской конницы, означали для дозорных окончание полевых разъездов и возвращение в станицы.

По ослепительно белой бескрайней степи, изменившейся почти до неузнаваемости из-за снежного покрова, засыпавшего все неровности рельефа, служившие ориентирами, пробирался, возвращаясь домой, сторожевой разъезд из трех пограничников. Никита, Ермолай и Ванятка, щуря глаза от нестерпимого сияния солнца и снега, по привычке все еще пристально вглядывались в степь, чтобы вовремя заметить грозящую оттуда опасность. Их кони шли осторожным шагом, по колено в снегу, время от времени проваливаясь по самое брюхо в неприметные ложбинки, занесенные снегом. В конце второго дня пути они наконец увидели на горизонте темную полоску леса, в котором располагалась их станица и начиналась Засечная черта.

– Ну вот, Ванятка, теперь ты – настоящий пограничник! – голос Никиты, старшего в их дозоре, звучал чуть устало, но вполне искренне и торжественно. – Поздравляю тебя с успешным исполнением дозорной службы государевой!

– Молодец Ванятка, – также торжественно и серьезно поддержал товарища Ермолай, а затем добавил шутливо: – Видишь, как ты крымцев-то напугал, ни одного набега за этот год не было!

– Спасибо, дяденьки! – Ванятка, сняв шапку, поклонился на обе стороны, по-детски шмыгнул носом. – Вы мне как отцы родные были, учили всему и в трудности поддерживали. Вы не сомневайтесь, я вас не подведу, ежели придется биться с врагом.

– Да мы и не сомневаемся, Ванятка!

Уже переехав по льду Оку, добравшись до самой опушки леса, начинавшегося за рекой, они остановили коней и напоследок еще раз окинули взглядом степь.

– А помните, дяденьки, – спросил вдруг Ванятка, – как поморский дружинник Лось, который к нам в начале осени приезжал, говорил, что разведчик должен прийти с той стороны, сообщить нам о готовящемся вражеском набеге? Так как вы думаете, почему же он не пришел? Ведь если бы он даже на другие дозоры вышел, нам бы все равно сообщили об опасности.

– Кто же знает? – задумчиво произнес Никита. – Может, и опять не будет в следующий год набега-то. А может статься, пошел тот разведчик к нам по осени, да под снеги попал и сгинул без вести. Одному-то зимой в степи не выжить ведь... Что уж тут гадать? Все одно по весне нам вновь идти в дозоры, врага караулить по-прежнему... А может, и придет еще тот разведчик к нам, помогай ему Бог!

Никита снял шапку, перекрестился на купол станичной церквушки, пока едва видимый за кронами деревьев.

Пограничник впоследствии не раз вспоминал это крестное знамение, просьбу, обращенную к Богу, чтобы тот помог неизвестному русскому ратнику. Это воспоминание внезапно и ярко возникло в сознании Никиты в пасмурный и дождливый весенний день, когда, выехав из станицы в степь, их дозор почти сразу наткнулся на едва живого человека в изодранной в клочья одежде. Идти он уже не мог, но все равно упорно полз по мокрой, едва оттаявшей земле по направлению к Засечной черте, еще скрытой от него горизонтом.

Никита и Ванятка спешились, склонились над незнакомцем, распластавшимся на земле, затихшим при их приближении. Ермолай, оставшись в седле, по команде старшого проехал вперед, взял пищаль на изготовку и принялся внимательно наблюдать степь, чтобы их не застали врасплох. А вдруг это ловушка?

Изможденный человек с покрытым грязью и запекшейся кровью лицом, черты которого невозможно было разобрать, с трудом разжал обветренные, потрескавшиеся губы:

– Вы... кто?

– Мы – дозорные, государевы стражи пограничные. А вот ты-то кто будешь, мил человек?

– Слава Богу! – лежавший попытался приподняться, но не смог, голова его запрокинулась, глаза закатились.

– Ермолай, медовухи ему! – решительно скомандовал Никита, подхватил голову умирающего, приподнял, положил себе на колено.

Взяв протянутую баклажку с медовухой, Никита осторожно приложил ее к губам человека. Тот судорожно глотнул, затем еще, закашлялся, открыл глаза.

– Кто ты будешь таков, как в степь попал? – повторил вопрос Никита, но без нажима, а с душевностью и сочувствием.

– Я везу привет для Лося... поморского дружинника, – незнакомец, вложив в эти слова последние силы, вновь закрыл глаза.

Никита и Ванятка переглянулись, словно не веря своим ушам. Этот человек, русский разведчик, совершил невозможное. Он зимой прошел из Крыма через Дикое Поле – заснеженную безлюдную степь, в которой кони не могли добыть себе пропитание! А ведь за ним наверняка была и погоня!..

Никита сдернул с плеч армяк, при помощи Ванятки укутал неподвижно лежавшего героя.

– Потерпи, милый, сейчас костерок запалим, отогреешься, а потом соорудим носилки, отвезем тебя в станицу, на Засечную черту, там весть свою начальству-то и передашь. На-кась вот, хлебни еще медовухи, она ж целебная, враз всю хворь из тебя выгонит!

Разведчик сделал глоток из приставленной к губам фляги, чуть приподнялся на руках у пограничников.

– Нет, вы меня не довезете... Вам все расскажу и умру здесь.

• Предыдущая
• 44/70
• Следующая