Любовь без гарантий (сборник) - Агурбаш Ольга - Страница 39

– Володь! Спасибо, конечно, и тебе, и супруге твоей… Но я не возьму.

Галя даже не притронулась к деньгам.

– Да ты что? Почему? Мы же от чистого сердца! – дежурная улыбка еще не слетела с лица, но уже померкла. Разговор пошел не по его плану. Владимир Ильич занервничал, не совсем хорошо понимая, как же он теперь отчитается перед супругой, чем оправдается. Выходит дело, зря ездил.

Он сидел несколько растерянный и погруженный в свои мысли, когда услышал вопрос:

– На дочку посмотреть не желаешь?

– На дочку? – нелепо переспросил он. И после паузы: – Ах, да! Конечно!

Он мельком взглянул на Антонину, сказал равнодушно:

– Ой, какая маленькая! – и даже не спросил, как зовут.

Минут через двадцать после начала разговора он уже стоял на пороге. Помятая коробка с тортом под мышкой, взъерошенные волосы, торчащие из кармана деньги… Перелететь полстраны, чтобы через полчаса вновь направляться в аэропорт? Таких приключений в жизни комсомольского вожака больше не было…

Что-то сломалось в Галкиной душе. С тех пор что-то сломалось. Причем внешне все выглядело более-менее нормально. Тоньку она определила в ясли, сама устроилась продавцом в один из московских магазинов «Овощи—фрукты». Очень удобный график – неделя через неделю. И деньги неплохие, и продукты всегда свежие. Все бы хорошо. Только мужчин замечать перестала. Совсем. То есть понимала, конечно, кто перед ней – мужчина или женщина. Но никак не реагировала.

Внимание Галке уделяли многие. Тем более что после родов она стала еще краше. Подростковая угловатость сменилась мягкостью, и хотя характер у нее был отнюдь не покладистый, а скорее, наоборот, дерзкий и непростой, женственность ее и сексуальность не затмить было ничем.

Мужчины источали комплименты, приглашали в рестораны, намекали на романтические встречи, однако сердце Галки оставалось абсолютно спокойным. Она жила только по своему графику: работа – ясли – дом. И все свое свободное время проводила с дочкой.

Дома ситуация не менялась. С девочкой, кроме нее, никто не занимался, не гулял, не сидел и, казалось, кроме Галки, никто и не любил. Ну про отца понятно. А мама… Мама сочувствовала непростой судьбе своей дочери, но поскольку своя собственная судьба была у нее непосильно тяжелая, то сил переживать за кого-то, помогать кому-то, принимать участие в ком-то у нее абсолютно не было. Любить внучку она, наверное, любила, но выразить и проявить это внешне не очень-то получалось.

В магазине с Галкой работал Борька Матвеев. Работал он грузчиком, и звали его все почему-то Матвей. Наверное, потому, что директора магазина тоже звали Борис, и чтобы в именах не путаться, Борьку определили Матвеем. Матвей не обижался. Он вообще был классный парень – здоровенный, с могучими руками, широкой улыбкой и очень добрый.

Матвею очень нравилась Галка. Он не просто выделял ее из всех окружающих женщин, он был по-настоящему очарован ею. Она же воспринимала его приятелем или хорошим знакомым, что, в сущности, одно и то же. Несомненно, его внимание к ней имело для нее значение, хотя бы чисто практическое: в Галкину смену на прилавках красовались в изобилии все имеющиеся в наличии продукты. И никогда она не знала проблемы отсутствия полных ящиков в отделе или, наоборот, наличия пустых. Матвей контролировал ее по-особому: лишнюю тару моментально забирал, новые фрукты-овощи поставлял. И всегда аккуратно, культурно, с улыбкой. И она в ответ – с улыбкой.

Однажды, дело было под Новый год, в конце декабря. Обеденный перерыв. Девочки поели и расслабленно сидели в подсобке, вытянув усталые ноги… Кто листал новую «Работницу», кто дремал, кто-то тихонько переговаривался. Галка сидела с томиком Блока. Она любила поэзию, и всегда в сумке у нее лежали стихи. Есенин, Маяковский, Блок. В то время не очень-то доступны были ни Ахматова, ни Цветаева. Про Гумилева, Бальмонта и Мандельштама вообще мало кто слышал. Но сфера торговли несколько отличалась от других сфер деятельности того времени тем, что при желании можно было достать все.

Галка давно уже прочла отпечатанную на ротопринте «Лолиту» и прикоснулась к творчеству почти всех поэтов серебряного века, но почему-то именно Блок трогал ее больше всего. Символизмом своим, романтизмом, незрелыми мечтаниями. Наверное, потому, что в жизни она была лишена всего этого. Замужество прошло незамеченным. И слава Богу, Мишка все же дал ей развод. Плакал, умолял соединиться, но все же отступил. Страсть ее комсомольская тоже забылась. Странно, пустота в душе осталась, а никаких воспоминаний о том времени не сохранилось. Может, они и были, конечно, воспоминания, но настолько они не грели, что не было никакого смысла ворошить их. Тем более что та страсть всегда имела в ее сознании привкус предательства. Именно предательства. Не измены, нет. Измена – это банально, это примитив. Сплошь и рядом встречается. Почти в каждой жизни. Предательство – это другое. Она не могла для себя определить значение этого понятия, только понимала, что предательство – это причинение такой боли, такого страдания, что лучше уж пустота, чем переживания, лучше пусть вообще ничего, чем осознание…

Иногда собственное сердце представлялось ей разломанным на две части. Посередине огромная зияющая пропасть. И в нее проваливаются все нормальные человеческие чувства – радость, желание, нежность, печаль, удовольствие, безмятежность… Не говоря уже о более высоких, таких как восторг, любовь, счастье…

Ей казалось, что такие сильные эмоции ей теперь недоступны. Все поглощал этот черный разлом ее сердца. Конечно, она испытывала привязанность к своей Тоньке, жалость к матери. Естественно, ей были не чужды мелкие человеческие радости, к примеру, вкусно поесть, послушать любимую песню, повстречаться с подругами… Но это было так мелко, несущественно, что никак не могло претендовать на то, чтобы увлечь ее, заполонить без остатка.

Жила она в ту пору как-то вяло, без искорки в глазах, без особого интереса. Так… кое-как. Лишь бы день прошел, и ладно.

Так вот… Сидела она в обеденный перерыв и читала Блока. Дверь подсобки открылась, чья-то лохматая голова заглянула в нее и спросила:

– Привет, девчата! А Матвей где?

– С товароведом на пандусе. Товар принимает, – ответила завсекцией.

Он закрыл было дверь, но тут увидел Галку и вошел:

– Ой, да у вас новые кадры!

Галка настолько ушла в чтение, что не реагировала ни на какие внешние раздражители. Перед ее глазами мелькали строчки про девушку, которая «пела в церковном хоре», про то, как кто-то с кем-то встречался на закате…

И тут кто-то взял ее за руку. Она в недоумении и некоем раздражении подняла глаза.

– Боже! Какие глаза! – сказал молодой человек.

Она отдернула руку:

– Что за наглость?! Вы что себе позволяете? Знать меня не знаете, а за руки хватаете?!

Парень нисколько не смутился:

– Извините. Хотел познакомиться, но, видно, неудачно зашел. Еще раз простите! – и вышел.

После обеда к Галке подошел Матвей.

– Слышь, Галь… Тут ко мне друг приходил. Колян. А ты с ним как-то грубо.

– Я грубо? – возмутилась Галя. – Во-первых, это он грубо: за руку схватил меня. Это что за обращение? А во-вторых, на нем не написано, что он твой друг. И потом: если он такой уж тебе близкий, что же я его ни разу не видела. Полгода как работаю.

– А он на выселках сейчас.

– Что это такое? Выселки?

– Ну… статья такая есть за тунеядство. Слышала?

– Ну?

– Так он год получил. Сослали его за сто первый километр. Живет там на поселении.

– А сколько ж ему лет? Он вроде бы молодой совсем, а уже тунеядец? – с усмешкой произнесла она.

– Слушай, а ведь правда… Он моложе нас с тобой. Тебе сколько? Двадцать четыре? Правильно, как и мне. А ему двадцать два еще только. Он раз в неделю приезжает. Не знаю, почему вы раньше не встречались. Он ко мне каждый раз заходит.

На следующий день Матвей опять подошел: