Аку-аку - Хейердал Тур - Страница 12
- Предыдущая
- 12/79
- Следующая
Мы полюбили старого Касимиро. Правда, он казался придурковатым, но зато был на редкость кроткий и добрый человек. О Николасе тоже ничего худого не скажешь, но к нему почему-то не было такого сочувствия. Делясь с ними обедом, мы самое вкусное всегда отдавали худущему Касимиро, ему в жизни не приходилось так сеть, и карманы его были набиты драгоценными сигаретами. Старик чувствовал себя как на седьмом небе, и лень все чаще его одолевала. Знай себе лежит, потягивается у палатки со своим чудовищным револьвером. Настал день, когда он решил как-то отблагодарить нас за угощение. Пробравшись в мою палатку, Касимиро вполголоса сообщил, что на острове птицечеловеков есть пещера с «важными предметами». Еще мальцом он побывал там вместе с отцом и еще несколькими мальчишками; отец попросил ребят обождать, а сам ушел за скалу и забрался там в тайную пещеру. Касимиро не видел входа, он был закрыт камнями, но, если я отвезу его туда на нашей лодке, так, чтобы никто в деревне об этом не знал, он покажет, где стоял в тот раз. И если я найду пещеру, мы поделим сокровища. Глаза старика светились…
Я не принял всерьез его слова. Такие же предложения слышали и участники экспедиции Раутледж, и патер Себастиан. Стоило завоевать доверие пасхальцев, и непременно среди них оказывался охотник показать место, где находилась тайная пещера, надежно скрытое хранилище старых деревянных дощечек с письменами — ронго-ронго, как называют их островитяне. В музеях мира собрано всего два десятка таких дощечек, поэтому им нет цены, и пасхальцы отлично это знают. Но всякий раз, когда доходило до того, чтобы посетить пещеру с ронго-ронго, поход выливался в бесплодные поиски, найти потайной вход было невозможно. Туземцы объясняли это — тем, что пещеру завалил оползень пли обвал.
И вот наше первое воскресенье на острове.
Патер Себастиан намекнул, что рад будет видеть нас в церкви, если мы захотим послушать пение пасхальцев. Поэтому я собрал всех членов экспедиции, как научных работников, так и моряков, и объяснил, что в Полинезии церковь играет особую роль. Это не только столп, на котором зиждется мировоззрение островитян, получающих здесь некий заменитель своей древней веры в Тики и Маке-Маке. Церковь — общественный центр, единственное место, где туземцы собираются вместе, надев свои лучшие наряды, ведь на уединенных островах Полинезии нет ни клуба, ни кино, ни рыночной площади. И если в воскресенье вы не придете к ним, потом можете вообще не приходить, островитяне привыкли фанатично относиться к своей церкви и отказ прийти воспринимают как демонстрацию, враждебный выпад. На одних островах жители протестанты, на других — католики, мормоны или адвентисты в зависимости от того, какой миссионер первым туда попал и выстроил церковь. Неискушенный гость может нечаянно задеть чувства туземцев.
— Я атеист и никогда не хожу в церковь, — сказал Карл, — но если это, по-твоему, нужно, я охотно пойду с вами.
И мы всем гуртом — атеисты, протестанты, католики — двинулись кто верхом, кто на джипе через холмы к деревенской церквушке патера Себастиана.
Перед ней собралось уже все население — белые рубашки, пестрые платья, все постирано, выглажено ради воскресного дня, Вместе с благоговейно настроенными мужчинами и женщинами, детьми и взрослыми, старцами и новорожденными, даже еще не родившимися малютками мы вошли в необычную, без башни, церковь. Солнечная деревня опустела, зато церковь была битком набита, сидящие с краю еле-еле умещались на скамейках. Впрочем, и сюда тоже проникло солнце. Его лучи пучками пробивались сквозь щели под потолком, освещая веселые краски и веселые лица, да и пичуги проникали внутрь и с беззаботным щебетанием порхали между балками. Патер Себастиан надел поверх белой сутаны широкую весенне-зеленую мантию. Кряжистый, добродушный, с пышной бородой, он напоминал доброго дедушку. Царила приподнятая атмосфера, как в опере. Главным было пение. Псалмы исполнялись на полинезийском языке, большинство — на мелодии старинных местных песен. Все до единого пели, кроме нас. Мы слушали и не могли наслушаться: так ладно и так звонко умеют петь только туземцы Юдиных морей.
Богослужение патера Себастиана отличалось простотой, проповедь была мудрой и ясной. Наши друзья — «пираты» и их веселые вахины слушали его так же увлеченно, как дети смотрят ковбойский фильм. Патер обратился с приветственным словом к нам, чужестранцам, и пожелал успеха экспедиции, а всех островитян призвал всячески помогать нам, дескать, мы, хотя и придерживаемся иной веры, все равно христиане и у нас общие идеалы.
С этого дня мы стали как-то ближе пасхальцам; раз патер Себастиан нас одобрил, значит, мы люди достойные.
После богослужения членов экспедиции ожидал чудесный обед у губернатора. Помимо хозяев и патера Себастиана мы здесь встретили почти всех белых поселенцев: двух монахинь, работающих в лепрозории к северу от деревни, чилийца — капитана авиации, который искал место, где можно построить аэродром для трансокеанской авиалинии, и двух помощников губернатора. Не хватало только деревенского врача и учителя. Этих двоих мы еще ни разу не видели, даже в церкви, и я заметил, что губернатор, жаловавшийся на порок сердца, обратился за помощью к нашему доктору.
Вечером, когда мы направлялись домой, нас остановил на дороге коренастый мужчина с чернущими глазами и жесткими черными волосами. Это и был деревенский врач. Он пригласил нас всех посмотреть хюлу; понятно, никто не стал отказываться. Пляски происходили в домике сестры бургомистра, причем там набилось столько народу, что кому-то пришлось вылезть в окна, чтобы мы смогли войти в дверь. Я с ужасом увидел, что по кругу ходит огромный кувшин с жидкостью цвета виски, которую наливали в стаканы, но это была всего-навсего агуа пуро, «чистая вода», собранная с крыши. Тем не менее в комнате было очень весело, звучали шутки на четырех языках и громкий хохот, когда вахины приглашали на танец смущенных моряков и неуклюжих ученых и те корчились, как уж на сковородке. От шума и возни, наверно, рухнули бы стены, если бы снаружи их не подпирало еще больше людей, жаждавших хоть одним глазком заглянуть в окна. Четверо гитаристов играли и пели. В разгар веселья деревенский врач протиснулся ко мне, ему не терпелось обсудить со мной важные политические проблемы.
— Моя цель — открыть этим людям окно в мир, — сказал он. «В самом деле, не худо бы, — додумал я, — скоро тут совсем нечем будет дышать». Но врач подразумевал другое, и мне пришлось выйти с ним наружу, чтобы выслушать его излияния.
Оказалось, что он и учитель стоят в оппозиции к остальным белым на острове.
— У нас в жилах течет индейская кровь. — Он показал на свои сверкающие черные глаза. — Мы хотим, чтобы островитяне покинули этот остров и познакомились с жизнью на материке.
«А патер Себастиан этого не хочет», — подумал я. Он боится, что они, получив неограниченный доступ к спиртному, живо сопьются. Боится, что их там будут нещадно эксплуатировать а они пропадут.
— Мы хотим поднять их жизненный уровень до современных требований, — продолжал деревенский врач. — Хотим, чтобы все босые обулись.
«А патер Себастиан считает это неразумным», — думал я. Я сам однажды слышал, как он говорил, что местные жители, не знающие ботинок, лучше кого-либо перемещаются по здешнему каменистому грунту, которого никакая обувь не выдерживает. Кое-кто пробовал ходить в ботинках, так у них кожа на ступне быстро становилась нежной, и, разбив обувь, они потом резали себе ноги в кровь.
«Похоже, у каждого из этих вопросов есть две стороны», — заключил я. Причем мнение патера Себастиана основано на опыте целой жизни, а этот молодой врач прибыл на остров с последним кораблем.
— Будете уходить, дайте музыкантам тысячу песо, а еще лучше пятнадцать долларов в твердой валюте, — сказал врач и добавил: — Они этого ждут.
— Но ведь вся компания угощается нашим шоколадом, и курит наши сигареты, и веселится вместе с нами, — возразил я.
— Разве вы в Европе не платите оркестру, когда приходите на танцы? Если вы ничего не дадите музыкантам только потому, что они местные, в другой раз вас никто не пригласит.
- Предыдущая
- 12/79
- Следующая
