Запретные желания - Хейер Джорджетт - Страница 23

• Предыдущая
• 23/56
• Следующая

– Не знаю. По-моему, он очень респектабелен, – ответила Нелл, спрашивая себя, не связано ли мрачное выражение на живом личике Летти с приближающейся помолвкой ее кузины? – Насколько я поняла, с мисс Селиной Торн там была миссис Тислтон?

– Да, и вскоре мне захотелось, чтобы она провалилась в преисподнюю, – с гримаской отвращения сказала Летти – Она, видите ли, в положении и хочет, чтобы весь Лондон знал об этом! Можно подумать, она такая единственная на свете, она только об этом и говорит! И к тому же мы еще наткнулись на леди Иствелл! А эта собирается разродиться уже через месяц, и надо было слышать все ее вздохи и сюсюканье! Сэр Годфри на седьмом небе от счастья от этого маленького подарка, который она собирается ему преподнести! Ничего себе маленький! Весьма большой, скажу я тебе, такого огромного живота я никогда не видела! Это была скука смертная – тащиться по улице в ее компании и выслушивать всю эту несусветную чепуху! А ведь Мария когда-то была такой занятной! Надеюсь, Нелл, ты не превратишься в надоедливую зануду, когда будешь в положении.

– Надеюсь, нет! – покраснев, произнесла сдавленным голосом Нелл, которую небрежные слова Летти задели за живое. Прошло несколько месяцев с того времени, как леди Певенси, решившись оставить на время разбитого параличом супруга, навестила дочь и попыталась рассеять снедавшее ее уже тогда беспокойство.

– Не волнуйся об этом, милая! – сказала она и добавила с простодушной гордостью: – Ты похожа на меня, а ты ведь знаешь, что я уже три года была замужем, когда родился наш дорогой Дайзарт.

Нелл успокоилась, и хотя перспектива ждать три года, прежде чем она подарит Кардроссу наследника, была ужасной, все же она могла надеяться, что окажется в интересном положении раньше, чем это когда-то случилось с мама. А поскольку Кардросс ни словом, ни жестом не выражал ей своего разочарования, а ее мысли были приятно заняты многочисленными светскими развлечениями, она задумывалась об этом не слишком много. Но замечание, мимоходом оброненное Летти, пришлось совсем не ко времени: ее определенно неинтересное положение представилось Нелл довершением всех ее прочих недостатков. Она оказалась во всех отношениях негодной женой: глупой, лживой, расточительной и бесплодной!

К счастью – ведь густой румянец мог выдать ее, – в этот момент Летти схватила последний номер «Дамского журнала» и, презрительно листая страницы, принялась отпускать ядовитые замечания по поводу мод, рекомендуемых в этом ценном издании, так что у Нелл хватило времени совладать с собой.

– Боже, никогда не видела такой безвкусицы! Серая саржа в оборках, с белой отделкой – на что это похоже?! А как тебе эти рукава в стиле «епископ»? По-моему, совсем некрасиво, а взгляни-ка на это вечернее платье с французской тесьмой по лифу…

– А мне понравилась ротонда с круглым капюшоном, – сказала Нелл, стараясь, чтобы в ее голосе звучал интерес.

– А я считаю, что она терпима, и не более того. Если ты не дылда, то из-за этих капюшонов выглядишь попросту квадратной! Да еще коричневый шерстяной материал! Ужасно вульгарно! – Летти отбросила «Дамский журнал» и обронила с несколько деланной небрежностью: – Кстати, я не поеду с тобой завтра в Сомерсет-Хаус, Нелл. Селина сказала мне, что тетушка очень расстроена: я, мол, давно к ней не заглядывала и, должно быть, совсем не питаю к ней привязанности или у меня голова закружилась до такой степени, что я про нее совсем забыла. Ты же ее знаешь! У нее настроение меняется каждую минуту. Так что, если ты не настаиваешь на необходимости рассматривать картины именно завтра – а это, я уверена, тоже тоска зеленая! – я поеду к тетушке и успокою ее.

Нелл согласилась: хотя, не будь она так озабочена, она бы неминуемо заинтересовалась столь внезапным стремлением Летти успокоить тетушку. То, что миссис Торн не избалована вниманием, не могло удивить никого, кто знал Летти. Вовсе не будучи злой по натуре или настолько черствой, чтобы не оказывать людям внимания, когда это требовалось, она совершенно не была приучена считаться с чужими чувствами или думать о чьем-либо спокойствии, кроме своего собственного. Легко получив согласие Нелл, она удалилась в свою спальню, чтобы в третий раз прочитать весьма тревожное письмо от мистера Эллендейла.

Нелл напрасно прождала Дайзарта. Лакей не принес ей ответа: виконта не оказалось дома. Нет, слуга виконта не знал, когда милорда можно ждать.

Виконт вернулся домой только к вечеру, и, поскольку он собирался пообедать у Ватье в тесном кругу своих близких друзей, а потом попытать счастья в этом самом фешенебельном игорном клубе, вряд ли можно было ожидать, что он отложит посещение лучшего обеда в городе ради визита на Гросвенор-сквер. Благодаря удачному пари, ему (по его собственному выражению) снова подфартило, и он начал думать, что полоса невезения уже кончилась. Имея достаточно денег, чтобы сделать ставку, он уже мог считать, что к концу вечера будет настолько богатым, что сможет оплатить сколько угодно счетов от этих проклятых портних. Зная по собственному опыту все маневры кредиторов, он понимал, что слова мадам Лаваль, будто она собирается уезжать и не может больше ждать оплаты по своим счетам, не что иное, как вздор. Насколько ему было известно, ни один кредитор никогда еще не отказывался от сбора долгов. Поскольку он уже несколько лет вел весьма сомнительный и рискованный образ жизни, долги ничуть не пугали его, и он считал поведение Нелл в высшей степени глупым. Однако он любил ее, и если уж она вне себя от страха, о чем свидетельствовало ее письмо, то завтра утром он не пожалеет часа-другого, чтобы избавить ее от всех тревог. Более того, весьма вероятно, что утром он снова будет на плаву и окажется вполне платежеспособным, ибо, если человеку везет, ему ничего не стоит выиграть три-четыре тысячи за один вечер.

Казалось бы, клуб, где минимальная ставка вдвое превышала принятую в любом другом игорном заведении и где игра всегда велась по-крупному, едва ли является подходящим местом для юного денди, живущего на незначительные средства и фактически в долг. Доброжелатели виконта качали головой, но не могли осуждать его за игру в этом клубе, поскольку он стал его членом под покровительством собственного отца. Достаточно равнодушный родитель, лорд Певенси только время от времени вспоминал о своих отцовских обязанностях. Обнаружив, что его первенец после ряда приключений в Оксфорде обосновался в Лондоне и намерен показаться в высшем обществе, он решил, что это обязывает его сделать все от него зависящее, чтобы ввести сына в этот мир. Он привел его к Уайту и к Ватье; представил его завсегдатаям в Таттерсоллз; предостерег его от некоторых людей, занимавшихся обиранием простофиль; порекомендовал шить сюртуки только у Уэстона, шляпы покупать у Бакстера и носить башмаки только от Хоби; и предупредил, как опасно предоставлять карт-бланш чересчур требовательным незнакомкам. Он заботливо указал сыну на признаки, которые отличают дам, способных почти наверняка выдоить из своего покровителя все имеющиеся у того средства; и еще посоветовал ему посещать заведения лишь самого высокого класса. После этого, уверенный, что сделал все, чтобы обеспечить виконту блестящую карьеру, он сбросил с себя уже порядком надоевшие ему родительские обязанности и предоставил сына самому себе.

Клуб Ватье располагался в скромном здании на углу Болтон-стрит и Пиккадилли, где некогда помещалось игорное заведение совсем другого разряда; считалось, что своим существованием он обязан принцу-регенту. Ватье был одним из поваров, но принцу, узнавшему от кого-то из своих друзей, что ни в одном из лондонских клубов нельзя хорошо пообедать, пришла в голову благая мысль обеспечить джентльменов высшего света обеденным клубом не совсем обычного типа; и он предложил Ватье претворить этот заманчивый план в жизнь. Идея понравилась; вместе с двумя другими королевскими слугами мистер Ватье основал заведение, которое так процветало, что через несколько лет он смог отойти от дел. К тому времени заведение, вначале представлявшее собой обеденный клуб с прекрасной кухней, тщательно подобранными винами и фешенебельной публикой, превратилось в самый модный и в то же время самый разорительный игорный клуб в Лондоне. Обеды, готовившиеся под неусыпным оком Огюста Лябури, по-прежнему были лучшими в городе; клуб имел свой банк в десять тысяч фунтов; мистер Браммель был его бессменным президентом; и всякий, кто стремился в избранное общество, мечтал быть принятым в его члены. Игра начиналась в девять часов и продолжалась всю ночь; играли в основном в кости и в макао[5].

• Предыдущая
• 23/56
• Следующая