Смятение чувств - Хейер Джорджетт - Страница 55

• Предыдущая
• 55/94
• Следующая

Мистер Шоли счел это отличной шуткой; но лишь когда его заверили, что, приехав в Фонтли, он не застанет в доме полным-полно великосветских друзей своего зятя, удалось получить его согласие на эту затею.

– Вот тебе раз – мне приходится просить и умолять собственного отца приехать ко, мне в гости! – саркастически заметила Дженни. – А ведь я прекрасно знаю, что ты не колебался бы ни минуты, если бы с нами поехала Лидия!

Мистер Шоли от души посмеялся над этим выпадом. Он отрицал обвинение в свой адрес, однако признался: ему очень жаль, что Лидия не останется на попечении своего брата. С его мнением согласились оба, но ни Адам, ни Дженни не могли считать правильным удерживать ее вдали от Вдовствующей. Письма, в которых она писала, что считает минуты, пока ей не вернули ее любимую младшенькую, становились все более жалостливыми.

И вот когда празднество в парках закончилось, Лидия с сожалением отправилась обратно в Бат, увозя с собой массу ярких воспоминаний и возродившиеся с новой силой мечты о театре. Одного визита в «Друри-Лейн»[21] было достаточно, чтобы зажечь ее. Она сидела, словно завороженная, на постановке «Гамлета», приоткрыв рот от восторга и не сводя широко распахнутых глаз с новой звезды, возникшей на театральном небосклоне. Она была настолько зачарована, что с начала до конца едва вымолвила слово; а когда вышла из этого оцепенения, то молила, чтобы ее увезли домой до начала фарса, поскольку ей было невыносимо слушать кого-либо из актеров после того, как ее настолько очаровал Кин. Последующие посещения (на два из которых она уговорила мистера Шоли) с целью посмотреть на Кина в «Отелло» и «Ричарде» укрепили ее в первоначальном мнении о его гениальности, принеся ей одно расстройство, поскольку она приехала в Лондон слишком поздно, чтобы увидеть его в «Шейлоке» , роли, с которой он брал приступом театралов города в своем первом лондонском сезоне. В начальном запале энтузиазма она не могла представить большего блаженства, чем играть вместе с ним, и основательно встревожила Дженни, строя разные планы для достижения этой цели. Они немало шокировали и мистера Шоли, который умолял ее не говорить таких глупостей и едва не спровоцировал ссору, сказав, что не понимает, что есть такого в этом жалком маленьком заморыше Кине, чтобы город сходил по нему с ума.

Адам с серьезностью вникал в планы своей сестры и больше, нежели Дженни и мистер Шоли, преуспел в том, чтобы постараться убедить ее: из этого ничего не выйдет. Он не тратил сил на бесполезные споры, а предположил, что навряд ли Кин сочтет даму на полголовы выше его идеальной сценической партнершей. Эти небрежно оброненные слова возымели действие: Лидия стала задумчивой. А когда исполненному сочувствия старшему брату пришло в голову, что актриса, блиставшая в комедии, не сможет в полной мере раскрыть свой талант, выступая с тем, кто прославился исполнением великих трагических ролей, она была буквально сражена меткостью этого наблюдения. И хотя было бы все-таки преувеличением сказать, что она больше не лелеяла мечты о театре, Адам, когда посадил ее вместе со служанкой в почтовый экипаж до Бата, был более или менее уверен, что она не уложит наповал их любящую родительницу, открыв ей свои планы.

Два дня спустя Линтоны покинули Лондон, держа путь в Фонтли, не спеша и с величайшим комфортом. К немалому облегчению Дженни, Адам проявлял никакой склонности осуществлять любую свою экономию, и доставил ее в Линкольншир со всей той роскошью, к которой она привыкла.

Несмотря на некоторое недомогание, путешествие это стало для нее самым приятным из всех, что она совершила в обществе Адама. Их предыдущие поездки происходили, когда они были настолько мало знакомы, что, заключенные вместе на несколько часов, держались скованно, не зная, хочет ли другой разговаривать или хранить молчание; и каждый старался не наскучить и не выглядеть скучающим. Этой неловкости более не существовало между ними; и, хотя они не говорили ни о чем, уводившем слишком далеко от поверхностного обсуждения банальных тем, беседа велась с непринужденностью близких людей. Иногда они погружались в доброжелательное молчание, не чувствуя себя вынужденными искать новую тему для беседы.

В Фонтли Дженни с радостью провела праздно несколько дней. Она даже призналась, что немного устала, но заверила Адама, что сельская тишь – это, все, что ей теперь нужно, чтобы поправить здоровье. Он считал, хотя и не высказывал этого, вслух, что не пройдет много времени, прежде чем она захочет вернуться в Лондон, потому что, сколько бы дел он ни нашел в Фонтли для себя, он не представлял, чем здесь будет заниматься она.

Но Дженни, бродя по беспорядочно спланированному когда-то дому, заглядывая в покрытые вековой пылью комнаты, обнаруживая по углам забытые сокровища, знала, что тут сделать предстоит многое. Эта работа была ей по душе, но она так мучительно боялась обидеть Адама, что передвинуть стул на другое место и то едва осмеливалась. Когда они вошли под монастырские своды, Адам сказал:

– Наверное, ты захочешь произвести здесь перемены. Знаешь, моя мать не слишком интересуется домашними делами – она вовсе не такая отличная хозяйка, как ты, Дженни! Дауэс все тебе тут покажет, а ты должна делать то, что считаешь правильным, если хочешь.

Она не сказала: «Я всего лишь гостья в этом доме» , но подумала это, потому что он произнес эту речь достаточно высокопарно, чтобы выдать, что она заранее отрепетирована. Это было продиктовано учтивостью; она оценила ее великодушие, но, если бы он не разрешил ей вмешиваться, она бы не так боялась.

Шарлотта, приезжавшая из поместья Мембери, не помогла Дженни почувствовать себя более непринужденно. Она приехала, исполненная добрых намерений, но когда вошла под своды родной обители, не удержалась и бросила тревожный взгляд на Большой зал, что не прошло незамеченным для Дженни. Шарлотта не видела дома Линтонов с тех пор, как на него обрушилась тяжелая длань мистера Шоли, но знала все про обивку в полоску, сфинксов и крокодильи ножки и боялась обнаружить, что Фонтли уже превратили в нечто больше напоминающее музей Буллока, нежели сельское поместье. С облегчением от того, что не обнаружила никаких перемен в зале, она прошла с Дженни вверх по лестнице, в Малую гостиную, сказав, беря ее под руку:

– Дорогая Дженни, позволь поблагодарить тебя за то, что ты была так добра к Лидии! Знаешь, она написала мне одно из своих взбалмошных писем, напичканное рассказами о ее деяниях! Четыре страницы! Ламберт в своей шутливой манере сказал: он рад тому, что Адам оплачивает ее письма, а иначе мы бы разорились, получая их!

– Ну, не стоит меня благодарить, ведь ничто не доставляло мне и половины такого удовольствия, как ее, общество, – ответила Дженни. – Я могу только сказать тебе, что ужасно по ней скучаю.

– О, я рада! Конечно, я считаю, что она должна нравиться всем, потому что она прелестная девушка, помимо того, что Ламберт называет ее веселой хохотушкой!

Тем временем они подошли к Малой гостиной, в которой Шарлотта сразу же заметила перемены. Она воскликнула:

– О, ты убрала инкрустированный столик для шитья!

Это была всего лишь констатация, заставившая, однако, Дженни оправдываться.

– Я лишь переставила его в библиотеку, – с напряжением в голосе сказала она. – Адам разрешил мне это сделать.

– Да, конечно! Я не имела в виду… просто показалось странным не увидеть его там, где он всегда стоял! Но я знаю, что многим людям не нравится инкрустация по дереву, – моя кузина Августа терпеть ее не может!

– Мне она очень нравится, – ответила Дженни. – Это как раз то, что мне нужно для моих шелков и ниток, так что в этой комнате он стоял без дела. Знаешь, вечерами Адам любит сидеть в библиотеке. Мы снова возобновили наши чтения, – он читал мне, когда мы жили в Рашли, – вот я и переставила столик, чтобы вышивание было у меня под рукой.

• Предыдущая
• 55/94
• Следующая