Смерть шута - Хейер Джорджетт - Страница 26
- Предыдущая
- 26/67
- Следующая
Клей сразу же зарделся и быстро проговорил:
– Уж не думаете ли вы, что я намерен пойти в контору к Клиффорду? Поверьте, на этот счет у меня есть что сказать отцу!
Барт ухмыльнулся:
– Да уж, бьюсь об заклад, что ты пойдешь к нему! И что я услышу из комнаты: «Да, папа!», «Нет, папа!», «Как скажете, папа!»
Фейт ринулась на защиту своего сына:
– Неужели вы не способны дать мальчику хотя бы прийти в себя с дороги, прежде чем снова задевать его в вашей обычной гадкой манере? Казалось бы, после стольких месяцев разлуки с ним, вы могли бы сказать ему нечто более приятное!
– Поцелуй своего маленького братишку, Бартоломью! – торжественно произнес Юджин, выпячивая грудь. – Где наш поздравительный адрес, Барт? Надеюсь, ты не забыл его в нужнике?
– Заткнись, Бога ради! – простонал Клей. – Это совершенно не остроумно!
– Милый, я понимаю, что тебе надо принять ванну после этой ужасной поездки! – сказала Фейт, стараясь не обращать внимания на Юджина. – Я велела Сибилле проследить, чтобы вода была не слишком горячей... Так что ты можешь прямо сейчас подняться наверх в ванную...
Она сжала ему руку, и Клей пошел вверх по лестнице, а внизу Барт корчил забавные гримасы Юджину. Потом Барт, отсмеявшись, заметил, что до него никак не может дойти, какого черта отец вызвал в Тревелин такого несчастного заморыша, и вообще, что этот мальчик станет тут делать?
Глава девятая
Первая встреча Клея с отцом произошла в тот же вечер во время обеда, в присутствии всей семьи. Глядя в упор на своего младшего сына, Пенхоллоу сурово спросил его, отчего тот не явился к нему несколько часов назад, по прибытии. От этого тона юноша сразу же густо покраснел и пробормотал в ответ нечто совершенно невразумительное, что он-де не знал, что отец хочет видеть его приватно... Это позволило Пенхоллоу громогласно обвинить Клея в отсутствии сыновнего уважения, а Клея отцовский гнев поверг в состояние, близкое к предсмертной коме, и он залепетал извинения... Эта покорность сына парадоксальным образом всколыхнула в старике Пенхоллоу все самое дурное, и он стал злорадно пытать его, требуя ответов на совершенно невозможные вопросы.
Фейт, уже готовая прослезиться, бросилась на защиту Клея, в чем ей удалось преуспеть, поскольку вся ярость Пенхоллоу переключилась на нее...
А Клей держал себя так, словно это не на него только что орали страшным голосом, вытягивая из него абсолютно идиотские и неуместные слова. Он боялся снова претерпеть все это и помалкивал. Конрад, внутренне раздраженный недавним своим лицезрением целующихся Барта и Лавли, стал дразнить Клея так гадко, что даже сам Барт вступился за несчастного, говоря, что негоже так обижать малыша.
Но хотя Барт обладал огромной физической силой, способной устрашить всякого (но не его близнеца!), он вовсе не был особенно красноречив, не умел убеждать словами и оказал Клею медвежью услугу. Конрад из вредности только больше стал смеяться и поддевать того. Кона подогревало ревнивое чувство к Лавли и к Барту и вообще ко всему миру мужчин и женщин, от которого он теперь оказался несколько отодвинут из-за пребывания в этом дурацком Тревелине...
Раймонд молчал, как всегда теперь за обедом с тех пор, как он поссорился с отцом, и только время от времени бросал презрительные взгляды в сторону жалкого Клея, который под шумок пересел в дальний угол с явным стремлением не попадаться никому на глаза; при этом Раймонд одобрительно улыбался при каждой новой шпильке, запущенной разозленным Конрадом в чувствительное тельце Клея...
Наконец, выплеснув весь свой гнев, Пенхоллоу возжелал перейти к хозяйственным вопросам, лошадям, поместью и прочему. Клей, принявший столь же малое участие в этой оживленной беседе, как и Фейт, сидел как на иголках, сжав зубы, и мучительно прикидывал, что лучше: испытывать и дальше это чувство тошноты или застрелиться из револьвера. Первое подразумевало длительные, регулярные страдания, второе – краткие и окончательные.
Когда Рубен и Джимми, как всегда, подали напитки, ему надлежало вместе с близнецами, как самым младшим, разносить их. Передавая стакан с коктейлем Вивьен, Клей вполголоса сообщил ей, что пребывание на этом семейном обеде попросту выше его сил.
Вивьен только пренебрежительно передернула плечами:
– О да, ты говоришь так, но все-таки будешь здесь сидеть, я тебя прекрасно знаю!
Он покраснел и сказал громче, чем намеревался:
– Ну хорошо, я не стану сидеть здесь! В конце концов, я уже не ребенок, и чем раньше все это поймут, тем лучше для них... Для них – для всех!
Конрад услышал это и приподнял голову:
– Ого! Послушайте! Послушайте все, что он говорит! Оказывается, наш маленький Клей уже не ребенок! Какие чудеса творит наша система высшего образования! Чему же они научили тебя там, в Кембридже, Клей? Ведь даже нам не удалось научить тебя ничему путному!
– Хотя бы тому, что не следует загонять свою лошадь прямо в колючую изгородь! – сухо уточнил Раймонд. – Клей, послушай, если ты намерен жить здесь, то, я думаю, прежде всего тебе следует выучиться ездить верхом!
Клей не осмелился возразить во всеуслышание, что он вовсе не собирается жить в этом доме сколько-нибудь долго и что каждая минута, проведенная здесь, заставляет его мучительно думать о том, какой бы хитростью ускользнуть из Тревелина... Но он сумел выказать настолько слабый интерес к вопросу о том, на каких лошадях предпочитал бы ездить, что даже Юджин отметил, что «сей отрок мало напоминает отпрыска династии Пенхоллоу». По счастью, сам старик Пенхоллоу был занят увлекательной беседой с Бартом о лошадиных статях, и этот поворот беседы не был им замечен.
В результате Клею удалось тихонько смыться из комнаты, а за ним последовала его мать. Они пошли в ее спальню, где сын наконец излил ей свою душу целиком... Фейт слушала его не очень внимательно, поскольку он постоянно расхаживал по комнате, и то пыталась поворошить ему волосы на макушке, то обнять за плечи...
– Итак, я совершенно не думаю, что у тебя есть какой-то определенный подход к тому, что надо делать! – заметил Клей раздраженно.
– Бог мой, Клей, как ты можешь говорить мне это! – в слезах воскликнула Фейт.
– Ладно-ладно, мне кажется, ты уже привыкла к подобного рода упрекам с РАЗНЫХ сторон! – нажал Клей. – Да ты просто не представляешь себе, как здесь ужасно! А я уже долго отсутствовал, и ты не можешь понять, как на свежего человека воздействует все это безобразие, которое видишь здесь! Ведь я все-таки определенное время жил в цивилизованном окружении, среди культурных людей, а не этих средневековых варваров! Мама, я не могу этого вынести! И я готов сделать ВСЕ, чтобы не жить здесь и не жить так!
– Да-да, я понимаю тебя, но что мы можем поделать? – сказала Фейт. – Я постаралась как могла убедить твоего отца, но он остался непоколебим. Если бы, конечно, ты был бы более успешен на первом курсе, то тогда, возможно...
– Опять старая песня! Общеизвестно, что всякий, кто считает, будто обучение в Кембридже сводится к сдаче экзаменов, просто не понимает сути вещей! – высокомерно обронил Клей. – И кроме того, я не слышал, чтобы Юджин добился каких-то особых успехов в Оксфорде, да и Обри тоже!
– Да-да, – снова согласилась она поспешно. – И это очень несправедливо! Ты ведь ко всему прочему слишком молод, чтобы многое понимать о жизни и учебе, конечно... И Юджин действительно стоил твоему отцу огромных денег – это я могу засвидетельствовать, видела своими глазами... Но самое ужасное то, что твой отец вовсе не был бы против, если бы ты в Кембридже пьянствовал, путался с нехорошими девушками и все такое прочее! Вот что меня удручает больше всего!
Клей уставился на нее:
– Вот тебе раз! Да он просто сошел с ума! Это совершенно точно! Если уж он тебе сказал такое...
Фейт затрясла головой, слезы душили ее.
– Он в последнее время стал такой странный... Нет, я бы не сказала, что он сумасшедший, но он так эксцентричен... И более того. Он стал совершать странные, безобразные поступки, и пьет он все больше и больше каждый день...
- Предыдущая
- 26/67
- Следующая
