Это мы не проходили - Львовский Михаил Григорьевич - Страница 1

• 1/15
• Следующая

На лестничной площадке Педагогического института под плакатом «От того, каким ты будешь учителем, зависит будущее нашей страны» курили бородатый парень и девчонки с длинными распущенными волосами. Девчонки были в брюках и мини-юбках. При первом взгляде на эту живописную компанию невольно возникало некоторое опасение за будущее страны, как бы снисходительно вы ни относились к подобным вещам.

— Пора! — бросив окурок в урну, сказал красивый бородатый парень в светлых вельветовых брюках и модной куртке.

Невысокая девушка, единственная из всех подстриженная под мальчика, кивнула, посмотрев на ручные часы.

Компания вошла в огромный шумный вестибюль.

— Но имей в виду, у тебя ничего не выйдет, — стараясь перекрыть многоголосый говор и доминошный стук номерков о прилавок гардероба, сказал бородатый парень девушке, подстриженной под мальчика.

— Посмотрим, — ответила девушка.

Проходившую компанию заметила студентка, стоявшая в очереди за стипендией.

— Мне пора. Наверно, там недолго, я еще успею сюда, — сказала она подруге.

— А если нет?

— Драпану!

И одновременно с тем, как прозвучало это слово, мы увидели надпись над окошком кассы: «Сегодня стипендия выдается только студентам факультета русского языка и литературы».

Вельветовые брюки и модная куртка молодого человека промелькнули в дверях студенческой столовой. Его успела заметить очень красивая девушка со стаканом кефира в руке.

— Я побежала, — сказала она подруге и поставила стакан на столик.

Занятия иностранным языком часто накладывают особый отпечаток на внешний облик девушек. Во всяком случае, глядя на этих, можно было догадаться, что ничего другого они преподавать не могут. К тому же рядом с бутылкой кефира лежала книга Агаты Кристи на английском языке.

— Имей в виду, даже на Северном полюсе живут не только тюлени! — крикнула вслед красивой девушке подруга и добавила по-английски: — Главное — не терять лица!

— Не бойся, я всегда в порядке, — ответила красивая девушка тоже по-английски.

Оттого, что их английский все еще не перестал быть средством некоторого щегольства перед окружающими, подруги тут же переводили свои реплики, выдававшие их наивную влюбленность в «ходкие» выражения чужого языка.

Когда все увеличивающаяся компания проходила мимо журнального киоска, куда только что поступили открытки из серии «Артисты советского кино», в толпе страждущих одна девушка попросила другую:

— Возьми мне две.

— Кого?

— Смоктуновского, конечно, а то кого же? Я пошла.

— Валь, неужели ты сама согласилась? Может, тебя обязали?

— Сама. Если б захотела, могла бы выбрать что-нибудь поближе.

— Я надеюсь, что хотя бы на этот раз ты ничего особенного не выкинешь? — спросил юноша в вельветовых брюках девушку, подстриженную под мальчика, когда вся компания оказалась у двери с надписью «Кабинет педагогики». Юноша, придерживая дверь, не давал девушке войти.

— He дрожи, Юра, — ответила девушка.

В кабинете педагогики на стенах, обшитых солидной дубовой панелью, висели портреты Ушинского, Макаренко, Сухомлинского и других знаменитых представителей этой науки.

Под портретом Макаренко можно было прочесть цитату из его сочинений о том, что без коллектива нет личности, а под портретом Сухомлинского — о том, что без личности нет коллектива.

За длинным столом сидела вся наша компания, а возглавляла стол пожилая женщина, своей осанкой напоминавшая балерину, которая, покинув сцену, старается не потерять форму. Лицо женщины казалось усталым, но она знала, что в этом его особая привлекательность. Поэтому и говорила тихо, так, чтобы за каждой фразой чувствовалось, сколько она повидала на своем веку и что ей пришлось пережить.

— Ну что я вам скажу, мои дорогие? — начала пожилая женщина. — Учить детей всегда было трудно, а сейчас, как вы сами знаете, совсем невозможно. Мне вас очень, очень жаль. Видите, я уже плачу.

— Не видим, Надежда Александровна, — подыграл ей всегда готовый к подобным услугам парень в вельветовых брюках.

— Нет, Рябинин, я рыдаю, — упрямилась Надежда Александровна. — Кстати, у вас не первая практика и трусить особенно нечего. Это я специально для Вали Кулешевой говорю. А то у нее после обычного урока в школе, в которую мы всегда посылаем своих практикантов, глубокий обморок случился.

Валя Кулешева — девушка, стоявшая в очереди за «Смоктуновским», пожала плечами, но чувствовалось, что она и сейчас трусит. Подумав, Валя даже проглотила какую-то таблетку.

— Правда, на этот раз, — продолжала Надежда Александровна, — предстоит проверка посерьезнее. Вы вольетесь в уже сложившийся коллектив и проработаете в нем довольно продолжительный срок. И это произойдет не под крылышком института, а за много километров от него. Очень мне любопытно, мои дорогие, как вы будете сеять разумное, доброе, вечное. И особенно, как это получится у Юры Рябинина.

— «Разумное, доброе» не про меня, Надежда Александровна, я типичный «предметник» и уж буду как могу сеять закон Бойля — Мариотта и «правило буравчика».

— Ладно, сейте, — разрешила Юре Надежда Александровна и вдруг, увидев девушку, подстриженную под мальчика, нахмурила брови. — Позвольте, а почему здесь как ни в чем не бывало сидит Лена Якушева? Я, кажется, ясно сказала, что Юра Рябинин и Лена в одной группе не поедут.

— Но почему, Надежда Александровна? — взмолилась Лена.

— Я, как вам должно быть известно, не ханжа, — ответила ей заведующая кафедрой педагогики, — и у нас не институт благородных девиц, но создавать идеальные условия для преждевременных браков не входит в наши задачи.

— Надежда Александровна, — не сдавалась Лена, — помните, когда мы только поступали в институт, вы каждого спрашивали, почему он выбрал профессию учителя?

— Помню, — усмехнулась Надежда Александровна. — Все врали без зазрения совести.

— А я?

Очевидно, Якушева пользовалась особым расположением завкафедрой — пожилая женщина была с ней на «ты».

— Ты сказала, что еще с первого класса мечтала ставить отметки.

Все засмеялись.

— Комиссия тогда тоже засмеялась. Но это, кажется, был единственный ответ, похожий на правду, — заметила Надежда Александровна.

— Теперь я ненавижу ставить отметки, — сказала Лена, — но тогда я вам не соврала. Так вот, поверьте мне и на этот раз. Я вовсе не собираюсь выходить замуж за Юру Рябинина. Он мне не нравится.

В кабинете педагогики стало совсем тихо.

Юра ошалело смотрел на Лену, а та сидела спокойно, как будто не сказала ничего особенного.

— Допустим, — постаралась Надежда Александровна разрядить неловкую паузу. — Но в группу уже назначена естественница. Ты будешь у нее хлеб отбивать. — И завкафедрой кивнула на очень некрасивую девушку.

Но эта девушка вдруг заявила:

— Надежда Александровна… можно мне не ехать сейчас?

— Почему? — строго спросила завкафедрой.

— Я… вы знаете… на днях выхожу замуж, — застенчиво потупилась очень некрасивая девушка.

В гулком тамбуре, на фоне вагонного окна Юра и Лена застыли в долгом поцелуе. Сюда еле доносилась студенческая песня, в которой, как обычно, в залихватской манере говорилось о дальних дорогах. Земной шар панибратски назывался «шариком». Он не так уж велик, говорилось в песне, а потому и никаких земных расстояний не стоит страшиться любящим сердцам.

— Ну вот, а ты сказала, что не собираешься за меня замуж, — с трудом переводя дыхание, упрекнул Юра Лену.

— А я действительно не собираюсь, — так же ответила Лена.

— Почему?

— По-моему, в тебе нет самого главного, что я ценю в человеке.

Она произнесла эти слова шепотом, и можно было догадаться, что Лена и Юра еще долго простоят в гулком тамбуре.

• 1/15
• Следующая