Новогодний детектив (сборник рассказов) - Ситникова Людмила - Страница 14

Впрочем, один недостаток за ним все-таки водился: будучи одним из самых выгодных петербургских женихов, князь до сих пор счастливо избежал брака. Не то чтобы он расточал двусмысленные обещания, а потом шел на попятный, нет! Князь без натуги сердечной общался с молодыми женщинами и девушками на выданье, но – ровно до того мгновения, которое уже можно было истолковать как наличие серьезных намерений. Столичные свахи, уже отчаявшиеся поймать его в свои сети, в раздражении обозвали князя Мещерского мотыльком, но это было неправдой. Он никому не внушал неоправданных надежд, не разбивал сердца и не искал славы ловеласа. Он попросту не хотел ни на ком жениться, и ему было безразлично, что все люди рано или поздно женятся и что, стало быть, достойная женитьба есть долг всякого порядочного человека.

Умудренные жизнью советчики, которые все как один были женаты, пытались образумить князя и призвать его к порядку, но тщетно. Каждый год в свете возникали новые звезды, новые светские красавицы, и всякий раз чуть ли не пари заключались, сумеют ли вновь появившиеся невесты на выданье растопить его неприступное сердце, однако время шло, а воз, то бишь князь Мещерский, был и поныне там. Одно время, после развода Амалии, даже поговаривали и об их возможном романе, но толки очень скоро сошли на нет. Амалия слишком уважала князя как друга – своего и своей семьи, – чтобы пытать судьбу.

И вот сейчас он загадал ей загадку, которая представлялась почти неразрешимой; и тем не менее баронесса Корф приняла вызов. В этом деле – даже если бы какая-то ловкая особа и впрямь задумала окрутить князя – не было, да и не могло быть никакого состава преступления, и, может быть, именно поэтому оно так заинтриговало Амалию. Но пока она знала слишком мало и могла только блуждать в потемках.

Что же до князя Мещерского, то, признаться, его крайне интересовало, кем именно окажется его будущая супруга, с которой он должен познакомиться до Нового года. Амалия была права в своих предположениях: он не оставлял без внимания ни одну цветочную лавку, которая попадалась ему на глаза, ни одну лошадь. Однако цветочные лавки торговали чем угодно, только не белой сиренью, а лошади встречались какого угодно цвета, только не зеленого. И хотя князь Мещерский не собирался слишком сопротивляться судьбе, в голову ему начала закрадываться мысль, что, возможно, знаменитая ясновидящая мадам Этуаль в его случае ошиблась и что тогда ему вовсе не обязательно жениться. Нельзя сказать, чтобы его такой вывод очень огорчил, и когда через несколько дней после разговора с Амалией он собирался на бал, который устраивало для русской колонии наше посольство, князь отправился туда в самом безмятежном расположении духа.

На улице шел снег – тот редкий, мгновенно тающий снег, который порой случается в Париже и создает в городе вечной весны иллюзию зимы. К посольскому особняку один за другим подъезжали экипажи приглашенных. Шепотом передавались из уст в уста многозначительные новости, например, что в нынешнем году пригласили N, зато не пригласили P и S, которые ужасно обиделись. Князь Мещерский вошел в зал, раскланялся со знакомыми – и замер.

Прямо напротив него стояла дама с веточкой белой сирени, приколотой к корсажу. Прошу особо заметить: то была не орхидея, не ландыш, не гвоздика, не фиалка, а именно сирень и именно белая. Однако вовсе не по этой причине князь так переменился в лице.

Дело в том, что он прекрасно знал даму с белой сиренью. Графиня Елизавета два раза выходила замуж и оба раза оставалась вдовой. В свете, впрочем, она была известна своим скромным нравом и добросердечием. Кроме того, о ней знали, что она много занимается благотворительностью, любит кошек, изредка бывает на скачках и еще реже – дает повод говорить о себе.

Перечисленные выше качества можно назвать вполне терпимыми для будущей княгини Мещерской, если бы не одно обстоятельство.

Графине Елизавете было семьдесят восемь лет.

– Ах, князь! – с чувством объявила графиня Елизавета, заглядывая ему в глаза. – Право, как я вижу нынешних молодых людей, мне все кажется, что они с каждой встречей выше становятся. Хотя, конечно, вовсе не они виноваты, а я. Старею, старею… – Дама вздохнула. – А я ведь еще помню, как ты младенцем на коленках у меня сидел.

Давно вышедший из младенческого возраста князь Мещерский облился холодным потом, пробормотал требуемое приличиями извинение и собрался уже поскорее позорнейшим образом сбежать – в Петербург, в Сибирь, на Северный полюс, куда угодно. Но тут подошли две подруги графини Елизаветы: Мария Петровна и Мария Ивановна.

Завидев их, князь открыл рот, да так и прикипел к месту – в прическе у каждой дамы красовалось по веточке белой сирени.

Справедливости ради следует заметить, что Марии Петровне было пятьдесят шесть, и она давно и счастливо пребывала замужем, а про возраст Марии Ивановны никто толком не мог сказать ничего путного по той простой причине, что ни у кого не хватало смелости о нем спросить. Предполагали, впрочем, что ей где-то между сорока пятью и восьмьюдесятью, а некий остряк с математическим складом ума однажды добавил: «В общем, между средним возрастом и бесконечностью».

Дамы приветствовали князя, слегка укололи его, спросив, не ищет ли он себе на балу невесту, но тотчас же сжалились над закоренелым холостяком и перевели разговор на другую тему. Обычно говорливый князь на сей раз почему-то лишился языка и то и дело переводил взгляд с графини Елизаветы на Марию Петровну, с Марии Петровны на Марию Ивановну и обратно на графиню. В конце концов Мария Петровна не выдержала.

– Mon prince, что с вами? Раньше, надо признать, вы были более разговорчивы!

– Во всем виновата белая сирень, – признался князь Мещерский с несчастным видом. – Должен сказать, mesdames, я никак не могу понять… то есть… Ведь на дворе декабрь, так откуда же она?

– Ах, это великолепно, просто потрясающе! – оживилась застрявшая в бесконечности Мария Ивановна. – Представляете, на площади Побед некий итальянец открыл новый цветочный магазин. Ему все привозят из Ниццы, и, говорят, у него еще под Парижем оранжереи… Невероятно! Чтобы дамы покупали у него цветы, он распорядился послать белую сирень в подарок самым-самым достойным особам в городе. По крайней мере, так он выразился в сопроводительном письме.

И Мария Ивановна довольно свирепо покосилась на белую веточку, приколотую к корсажу графини Елизаветы.

Таким образом, все получило свое объяснение, и сказка, как ей и полагается в реальности, обернулась вульгарнейшим коммерческим трюком. Поневоле князь почувствовал разочарование.

– Я думаю, – многозначительно промолвила Мария Петровна, обмахиваясь веером, – что итальянец скоро разорится. Представляете, во сколько ему должны были обойтись эти цветы?

– А я думаю, – отозвалась Мария Ивановна, делая плачущее лицо, – что будет просто ужасно, если все придут с белой сиренью. Смотрите, Софи Карамзина тоже с ней!

– И что ей дома не сидится, зачем она ездит по балам? – покачала головой графиня Елизавета. – Ей же ведь уже за семьдесят!

О том, что ей самой столько же, причем сама она тоже находится на балу, графиня почему-то запамятовала. Впрочем, в ее возрасте вполне простительно.

Князь Мещерский оглянулся на госпожу Карамзину и увидел возле нее еще одну даму почтенных лет, украшенную белой сиренью. Тут князю стало не хватать воздуха, он поспешно пробормотал какое-то извинение и бросился прочь.

На лестнице столкнулся с графиней Головиной и ее сестрой, которым на двоих исполнилось как раз сто лет. Графиня Головина потом рассказывала, что ужас, выразившийся на лице ее супруга, когда она подала ему очередной счет за платья, был сущим пустяком по сравнению с тем, что изобразился на лице достойнейшего князя Мещерского. Даже не поздоровавшись, тот промчался мимо, выхватил из рук лакея свое пальто и выбежал во двор. В крайнем недоумении графиня Головина обернулась к сестре, которая кисло улыбнулась, и победно объявила: