Академия Шекли (сборник) - Бахтина Ирина - Страница 70

– Не, там всё нормально, Михалыч через коммерческий отдел пробил – у него квартира путёвая, продаст и расплатится…

– А ты видала, какое родимое пятно у него на спине? Как звезда прям!

– Ну, бывает… Ему с таким пятном в армию было хорошо идти.

– Почему?

– А труп опознать можно, даже если террористы голову отрежут! Ха-ха-ха!

«Голову отрежут… голову отрежут…» – зазвенело в ушах Александра Ивановича. Белый потолок закачался, и он снова полетел куда-то – во тьму, во мрак…

«Наша страна – аксолотль. Навечно застыв в фазе личинки, она непостижимым, не поддающимся разумному объяснению образом научилась длить эту стадию вечно, порождая всякий раз нового аксолотля, ещё болеё ужасного и безобразного, нежели прежний. Только разорвав этот порочный круг, только отбросив неотению, мы сможем вырваться, пробиться наверх – к свету, к свету…

Я уже не в силах сопротивляться. Аксолотль пришёл за мной, и его розовые лапки сжались на моей шее, а перед глазами на мгновение застыла вечно улыбающаяся пасть. Вот она распахнулась, и я бросился в спасительное забвение, чтобы навеки погрузиться в тихую, спокойную, бесконечную жизнь за прозрачной гранью стекла…»

– Кириллыч, а плиту кухонную тоже выносить, а? – проорал из окна грузчик, обращаясь к бригадиру, руководившему погрузкой мебели в фургон.

– Ясен хрен! Тебе же сказали – всё, подчистую! – раздражённо ответил снизу Кириллыч. – И давайте живее, второй час уже возимся!

– Живее, живее… – пробурчал грузчик, возвращаясь в комнату, – тут один только шкаф весит, как полмашины! Лёха, а кто тут жил-то?

– Говорят, профессор какой-то. Вишь, скока книг! – отозвался второй грузчик, пнув ногой сваленные в углу фолианты.

– А куда он девался?

– На кудыкины горы! Помер, наверное… Всё, Серёга, хватит базарить! Давай, берёмся!

Грузчики завалили шкаф набок, присели, завели ремни и, дружно выматерившись, понесли его вон из комнаты. Спустя какое-то время они вернулись и присели на опрокинутую тумбу – перекурить.

– О, глянь, Лёха, хрень какая! – Серёга удивлённо ткнул пальцем в круглый аквариум, притулившийся на табуретке в уголке между вынесенным шкафом и батареей. – Слышь, там живой кто-то… Типа ящерица, только подводная. Розовая, склизкая, с веточками на башке. Лёха, а их двое! Вон второй за камнем сидит. Толстущий, падла. Пятно на спине – типа звездочки. Лыбится! И зырит, зырит. Выспался, жрать небось хочет… Бля, а куда их девать-то?

– В унитаз выльем – и вся недолга… – лениво ответил Лёха, выпуская к потолку жидкое облачко дыма. Ветерок из открытого окна подхватил его и понёс прочь…

Пёс-рыцарь Адальберт фон Цубербиллер получил специальной дубиной по голове и упал с лошади на коварное ледяное покрывище. При этом он успел подумать: о гнусные рижские халтурщики! Не шлем, а консервная банка, клянусь святым Онуфрием! Потом на него всей бронированной тушей села подраненная рыцарская кобыла, и Адальберт опять подумал: прощай, любимая супруга Марта и очаровательные белокурые близняшки Брунгильдочка и Ригондочка, прощай и ты, замечательное поместье в десять тысяч квадратных локтей на берегу хладноструйной реки. Сразу после этого треснул весенний лёд, и чёрная вода Чудского озера растворила смертельную пасть.

Хлопая ладонями по плавающему серому крошеву и отплёвываясь, Адальберт фон Цубербиллер даже вскричал вслух:

– Идиот же наш магистр, который дал этим хитрым русским заманить нас в такое время, 5 апреля 1242 года, на лёд. Даже мормышечники в устье Невы о такую пору не все рискуют, а этот – конницу…

– Поелику бяшеть глаголющу, – ухмылялись хитрые русские, толпясь на безопасном расстоянии.

И Адальберт быстро пошёл ко дну, в последний раз подумав при этом: если выкарабкаюсь из этой передряги, даю самую крепкую клятву рыцаря, вернусь домой и поставлю свечу в собственный рост в церкви святого Онуфрия Куксхафенского, закажу тройной молебен о спасении души и отпишу соседнему монастырю целестинцев половину своего имения.

Как утверждает наука, человек, оказываясь в смертельной опасности, нередко находит в себе огромные силы, изыскивает самые невероятные возможности для спасения, и соломинка вытягивает утопающего, после чего в его руках оказывается палка в тот единственный раз, когда она стреляет. Уже на тёмном холодном дне, сдавливаемый собственным доспехом, теряющий последний воздух из лёгких, Адальберт нащупал продолговатый металлический сосуд и тянущийся из него гофрированный шланг с пластмассовой штуковиной на конце. Ведомый уже не разумом, а безусловным инстинктом, рыцарь догадался сунуть загубник туда, куда и надлежит, и повернуть рукой вентиль на баллоне противосолонь. Потом на ощупь он обнаружил сложенный вчетверо надувной спасательный плотик с запасом еды и питьевой воды, а также картой-миллиметровкой окрестностей.

Спустя час, когда уже всё закончилось, Адальберт фон Цубербиллер всплыл со всем добром и, где на лодке, где волоча её за собой по льду, добрался до эстляндского берега. На той же неделе в Ревеле ему довелось сесть на датское пассажирское судно и спустя полмесяца благополучно прибыть в Любек, а там до родного Куксхафена всего три конных перехода. Рыцарь был благородным человеком и сдержал свою клятву – то есть поставил свечу в собственный рост, заказал тройной молебен и отписал монастырю пять тысяч квадратных локтей.

Умереть Адальберту фон Цубербиллеру удалось только во время эпидемии моровой язвы, свирепствовавшей в Европе в 1255 году. До конца жизни крестоносец так и не догадался, откуда тогда на дне Чудского озера взялись акваланг и спасательный плотик. Акваланг же хранился в сокровищнице церкви Онуфрия Куксхафенского до 1526 года, когда пропал в пучине Реформации.

Лёгкие, невесомые барашки облаков, украсившие собою голубой купол, казались столь же подвижными и безобидными, как барашки на гребнях волн. Их можно было бы сравнить с кружевами сливок, расползавшимися по верхнему слою кофе в кружке, если б кофе был синего цвета. Капитан яхты даже слегка застеснялся такой метафоры, вдруг пришедшей ему в голову. Хотя стесняться, казалось, было некого. Весь экипаж состоял из одного капитана.

На большом бермудском парусе колыхались единица и семёрка. Те же цифры покачивались на волнах, нарисованные на обоих бортах. Семнадцатый номер был последним. Но капитан был намерен оказаться на финише первым. Без такого намерения не имело смысла и стартовать в гонке с призовым фондом в целую кучу денег. Гонка состояла всего из двух этапов. От Плимута в Англии до Кейптауна в Южной Африке и оттуда до Перта в Австралии. Гонка безрассудно-отважных и сумасшедших капитанов-одиночек на небольших яхтах, которые и в городской пруд выпускать боязно.

Юркая и неустойчивая, склонная к качке и неуверенности в выбранном курсе, яхта помимо номера несла на своем корпусе нежное имя «Глория Лабор», полученное в честь жены спонсора Тео, скончавшейся от меланхолии.

Капитан яхты № 17 Тео фон Конюхофф, породистый немец, стоял, крепко сжимая мозолистыми черноволосыми руками штурвал, и с удовольствием вдыхал несущийся навстречу холодный мокрый воздух. Барометр говорил о падающем давлении, о надвигающейся буре, но Тео совсем не хотелось верить барометру. Паруса поймали отличный северо-западный ветер и резво несли яхту к мысу Доброй Надежды, где она могла немного передохнуть и получить мелкий ремонт. В оливковых, навыкате глазах немца плясали бесенята азарта. Рация сдохла накануне. Но он успел получить сообщение от агента из Кейптауна о том, что, согласно авиационной разведке, идёт третьим за англичанином и итальянцем. Паруса итальянца он видел в тот же день и надеялся, что на такой скорости обойдёт его до промежуточного финиша.

Ах, думал иногда Тео, от хронического одиночества высказывая эти мысли вслух, вот была бы у него не рация на дрянных калиево-натриевых батареях, а такой телефон с антенной, которая улавливала бы сигнал через надёжный ретранслятор, находящийся, скажем, на околоземной орбите. И было бы у него такое электронное устройство, которое само бы контролировало и вовремя поворачивало рею, натягивало и сворачивало паруса, следило бы за балластом, такелажем и осадкой… Но стоял далёкий 1928 год, головы лучших умов человечества были забиты одним фашизмом, Коминтерном и географическими рекордами. И кудрявая голова Тео фон Конюхоффа не была исключением.