В полночь упадет звезда - Константин Теодор - Страница 6
- Предыдущая
- 6/92
- Следующая
Барбу Василе поспешил воспользоваться приглашением капитана, однако еще долго не мог преодолеть смущения, несколько раз пытался что-то сказать, но останавливался и опять умолкал.
Капитан Смеу, славившийся своей выдержкой и терпением, спокойно ждал, пока Барбу соберется с духом и решится заговорить.
Наконец к Барбу Василе вернулось самообладание, а вместе с ним и голос:
— Господин капитан, мне очень трудно начать… вернее сказать., я… не знаю, как начать. Я, знаете ли, давно собирался это сказать, но как-то всё смелости не хватало. Я думал: «Конечно, господин капитан подумает, что я свихнулся». Но когда я услышал этот рапорт, который вы только что продиктовали, я сказал себе: «Василе, сейчас самое время поговорить с капитаном». Только я не мог этого сделать в присутствии остальных. Нет, нет, я не хочу сказать о них ничего плохого. Они все славные ребята, и я их очень люблю. Но, видите ли, люди есть люди, и каждый из них всё мерит на свой аршин…
«Что это он мелет, куда клонит?» — размышлял капитан Смеу, стараясь ничем не показать, что запутанная и бессвязная речь шифровальщика начинает его раздражать.
— Дорогой Барбу, мне кажется, что лучше было бы обойтись без этого длинного и запутанного предисловия и сказать открыто, что у тебя на душе.
— Вы правы, господин капитан, прошу простить меня, но, понимаете ли, всё это не так просто, но так как времени у вас мало, я постараюсь покороче. Господин капитан, я прошу вас послать меня на передовую…
Всё что угодно мог ожидать капитан Смеу, только не это…
— Как? Ты хочешь отправиться на передовую? — переспросил он недоверчиво.
— Да, господин капитан, я вижу, что и вас это удивляет. Значит, я правильно сделал, не сказав ничего при остальных. Вы наверное никак не можете понять, что заставляет меня рисковать своей шкурой, хотя этого никто не требует от меня…
— Естественно, что я сразу подумал об этом, не так ли? — холодно ответил капитан Смеу, который испытывал странное чувство, глядя на Барбу. Ему вдруг показалось, что он видит сержанта впервые.
— Безусловно. И я готов вам это объяснить. Видите ли, люди похожи немного на часы. У одних механизм устроен очень просто: несколько колесиков — и всё, у других же механизм более сложный, и колесиков там и винтиков куда больше. Мне кажется, что я принадлежу ко второй категории. Я прошу вас понять меня правильно: говоря так, я совсем не хочу переоценить себя. Я, так же как и вы, знаю, что простые вещи часто бывают куда дороже, чем очень сложные. Возьмите, например, законы математики. Они, в сущности, очень просты, удивительно просты и всё-таки гениальны. Так и я. Если я считаю себя сложным механизмом, то это совсем не значит, что я многого стою. Сегодня этот сложный механизм испортился. Разрешите мне рассказать о двух случаях, происшедших недавно, из-за которых мой «механизм» работает с перебоями. Вы помните, что три недели тому назад мы должны были сменить позиции и передвинуться на тридцать километров севернее. Мы с командным пунктом дивизии двинулись в путь на рассвете. Где-то на перекрестке шоссе встретились с пехотным батальоном. Грязные, запыленные солдаты, с серыми, землистыми лицами, с ввалившимися от бессонных ночей глазами едва не падали от усталости. После ночного марша они казались людьми с того света. Одни спали на ходу, другие бодрствовали, но шли понурив головы, едва-едва переставляя поги. Это была первая встреча, о которой я хотел вам рассказать. Теперь — о второй. При последнем переходе вы приказали мне следовать со вторым эшелоном. Я погрузил на машину последнее оставшееся имущество, и вот, когда уже всё было готово к отправке, какие-то
местные жители принесли на самодельных носилках раненого солдата. Немецкий автоматчик раздробил ему живот. Я думаю, что в него попало не меньше пятнадцати пуль. Этот человек не отдавал себе отчета в том, насколько близок к смерти. Считая себя легко раненным, он радовался своему счастью. Мне кажется, что я и сейчас слышу его голос: «Ну и повезло же мне, господин курсант! Эти свиньи „гитлерцы" останутся на бобах. Пока я выздоровею, как раз и война кончится». Я взял его на свой грузовик, чтобы отвезти в медсанбат. По дороге он умер. Умер, не понимая, что умирает, радуясь тому, что только ранен и что смерть миновала его.
Барбу Василе потер ладонью лоб, словно хотел отогнать тяжелые мысли, потом вздохнул.
— Разрешите закурить? — спросил он каким-то чужим, усталым голосом.
— Конечно, — разрешил капитан Смеу. Он тоже закурил, и, пока доставал папиросу, зажигал спичку, мысль его лихорадочно работала, пытаясь найти разгадку: «Куда он клонит? Чего хочет добиться?» Только теперь он вдруг понял; что этот сержант Барбу Василе был ему чем-то неприятен. И не с этой минуты, а всегда был неприятен.
Барбу Василе, который все это время молча смотрел в окно, вздохнул несколько раз и снова заговорил.
— Теперь надо вам объяснить, какая связь между этими двумя встречами и моим… сложным механизмом. И в первый и во второй раз меня охватило чувство стыда. Я сказал себе, что завтра, когда кончится война, и я и те, кто был на передовой линии и остался живым калекой или сохранился невредимым, мы одинаково будем говорить, что были на войне, воевали. И все-таки я так и не пройду через настоящую школу войны. Знаю! Это тяжелая школа, трагическая… Но я хочу ее пройти, даже рискуя жизнью.
Вот теперь вы знаете, что заставляет меня идти на передовую. Я был с вами откровенен. Я бы мог, конечно, объяснить свое желание проще, ну, скажем, патриотическими чувствами, но я никогда в жизни не занимался политикой и заниматься ею не собираюсь. Я мало приспособлен для этого дела. Чтобы не соглашаться с войной, ненавидеть ее, не нужно обладать какими-то особыми политическими убеждениями. Достаточно просто иметь чистую совесть и быть откровенным с самим собой. Вот потому я и прошу вас, господин капитан, поддержать мою просьбу, — и Барбу умоляюще посмотрел на капитана.
Смеу отвел глаза и, чтобы выиграть время, закурил еще одну папиросу.
«Странно! У меня такое ощущение, будто я вижу его впервые в жизни», — сказал он себе, исподтишка взглянув на своего собеседника.
И всё же это был тот самый Барбу Василе, которого он знал уже несколько месяцев. Хорошо сложенный, с невыразительным, всегда чуть лоснящимся лицом, с глазами, которые никогда не смотрели прямо на собеседни-ка» — вероятно, из-за врожденной застенчивости. Иногда насмешливый, недоверчивый, всегда болезненно самолюбивый, он бывал очень сдержан в разговорах, предпочитая больше слушать, чем говорить. Капитан видел в нем человека, умеющего мыслить и живущего интенсивной внутренней жизнью. В общем, несмотря на сдержанный и защшутый характер Барбу, капитан Смеу ценил этого шифровальщика за знания и добросовестное отношение к делу.
Но сейчас Смеу не был уверен в том, что этот человек в действитрльности таков, каким казался вначале. «У него есть что-то от пресмыкающихся», — сказал себе Смеу, прямо взглянув Барбу в глаза.
Их взгляды встретились. Барбу Василе смотрел просительно и заискивающе
Но капитана Смеу мало тронул этот взгляд. Наоборот, сержант стал ему еще более антипатичен. «Несомненно, он водит меня за нос. Тут что-то не так..»
Стараясь ничем не выдать своих подозрений, капитан Смеу заговорил:
— Слушай, Барбу! Я не смогу дать тебе ответа сейчас. Хотя твои доводы и не кажутся мне убедительными, я обещаю хорошенько подумать над тем, что ты сказал, и, если представится возможность, я удовлетворю твою просьбу. Не забудь, что шифровальная группа не укомплектована, и если даже господин генерал разрешит взять кого-нибудь из другой части, то его еще придется обучать нашей профессии. Если я тебя отпущу, это будет значить практически, что я потерял сразу двоих. Ты хороший шифровальщик, и мне будет нелегко обойтись без тебя. Но ты не думай, что это мой окончательный ответ. Я должен еще подумать.
- Предыдущая
- 6/92
- Следующая
