И нитка, втрое скрученная... - Ла Гума Алекс - Страница 19

— Ну, Паулс, — сказала она, хлюпая носом, будто у нее был насморк. — С тобой твои дети.

— Да, дети, — вздохнула мать. — Дети. Но я не знаю, Нзуба. С семьей как будто что-то происходит. Да, наверно, это во всех семьях. Младший, Йорни, не хочет больше ходить в школу, слоняется без дела, прогуливает. Целый день с другими детьми роется на свалках. Ронни совсем от рук отбился, и с каждым днем с ним все труднее. Да и что думает Чарли, я тоже не знаю.

— Верно, — сказала миссис Нзуба сочувственно. — Современные дети.

— Я послала Йорни за водой, — сказала мать. — Ты поможешь мне обмыть старика и по дому? Надеюсь, что Йорни не задержится.

— Немного воды есть у меня дома, — сказала Нзуба. — Она уже согрета. И ждать тогда не надо будет. Есть кого послать?

— Я потом верну тебе, — сказала мать. — Можно послать Алфи.

— Ничего не надо возвращать, — сказала женщина. — Мне приятно, что я могу помочь тебе. Мы живем здесь рядом столько времени.

— Dankbaar, большое спасибо, Нзуба, — ответила мать. — Я так тебе благодарна.

— Не надо меня благодарить. Мы должны поддерживать друг друга. Где Альфред? Я по шлю его ко мне за водой.

Вода, вода, вода. И в грязно нависшем небе, и в отяжелевшей земле, в медных кранах, и в железных цистернах. Вода, чтобы сварить кофе, чтобы выстирать лохмотья. Вода, чтобы обмыть покойника. Вода — это драгоценность, и во дворах у тех, в чьи дома проложены водопроводные трубы, выстраивались очереди маленьких оборванцев с ведрами, с банками и кастрюльками. Те, у кого из кранов бежала вода, продавали ее остальным, у кого таких благ не было. Потому что жить-то надо, верно?

— Мистер, мать просит ведро воды до пятницы.

— До пятницы? Ждать двух пенсов до пятницы? Твоя мать, должно быть, рехнулась. Два пенса ведро, плата наличными.

— У матери нет сейчас двух пенсов, по верьте, мистер.

— А я, что ли, в этом виноват? Проваливай, да побыстрее, некогда мне с тобой болтать.

— Эй ты, гад, я первый сюда пришел! Слышишь?

— Пошел ты. Я здесь все время, очередь моя.

— Ах ты!.. Я здесь стою. Спроси ее. Ведь я стою здесь?

— Слушайте вы, маленькие черти, если не умеете вести себя как следует, никто ничего не получит, ясно?

— Миссис, мать просит ведро воды до пятницы.

— Как бы не так! Нет денег, не будет воды. До пятницы ей…

— Эй, послушай! Ты что, за два пенса хочешь получить целую ванну воды? У нас здесь не распродажа, самим не хватает.

— А что? Два пенса — и наливай доверху свою посудину. Разве не так?

— Ах ты, сопляк! Ты еще поговори у меня, нахал ты этакий! Да я тебе сейчас спущу штаны и так всыплю!

— Банка есть банка. О размерах уговору не было.

— Ишь, ловкач какой. Притащил целую ванну и наливай ему до краев?

— Мистер, банка не полная. Долейте, чтоб полная была.

— Ладно, ладно, не ори! Давай сюда! Вода с шумом, бульканьем, плеском бежит в ведра, банки, кувшины, горшки. Вода, чтобы варить по утрам кофе, вода, чтобы выстирать отцу выходную рубашку. А иной раз даже — чтобы умыться. Вода, чтобы обмыть новорожденного или покойника.

Вода — это прибыль. Чтобы извлечь эту прибыль, тот, кто торгует водой, должен дочиста отмыть в ней свою душу от сострадания. Он должен выполоскать из сердца всякую жалость, до крошки выскрести из себя жесткой щеткой корысти следы сочувствия к ближнему. Надо иметь водопроводный кран вместо сердца, цистерну вместо головы, свинцовые трубы вместо внутренностей.

— Полведра, мистер. У нас только одно пенни.

— Полведра? Полведра. О господи Иисусе, на что мне сдалось одно пенни?

— Ма просит банку воды до завтра, мистер. Ей-богу, мистер, до завтра.

— Скажи своей матери, что до завтра еще дожить надо. Завтра. Что я, по-вашему, миллионер, что ли?

— Боже правый, ну и сквалыга этот человек!

— Сквалыга? Сквалыга. Ты с кем разговариваешь, а? Сквалыга.

— Слушай, будь человеком, дай мальчику воды до пятницы.

— Какое твое дело? Ты, что ли, здесь хозяин? «До пятницы». «До завтра». Да ведь если они сразу не заплатят, от них гроша не дождешься.

— Черт возьми. Нельзя же быть таким, мистер!

— Ну ладно, проваливай. Хозяин нашелся.

— Эй ты, отойди, сейчас моя очередь. Думаешь, если сильный, так тебе все позволено?

— Ну-ка, не драться здесь! Ишь ты.

— У-у! Образина!

— Мы все бедные люди, мистер.

— Я тоже не богач. Что вы думаете я ем? Камни? Траву?

— Мистер, ведро воды.

— Жестянку воды, мистер.

— Скажи: «пожалуйста». Их еще вежливости учи.

В доме набилось полно народу, а те, кто не смог протиснуться внутрь, толпились во дворе вокруг старой шелковицы и слушали, как в доме поют молитвы. Мужчины почти все были в своих лучших выходных костюмах, черных или темно-синих, извлеченных из сундуков и тщательно вычищенных. И при черных галстуках. Женщины стояли в шляпах — как и костюмы мужчин, эти шляпы хранились для торжественных случаев, таких, как свадьбы или похороны. Рядом с черными и синими костюмами люди в обычной рабочей одежде чувствовали себя неловко и скромно прятались в толпе. Здесь собрались родственники и соседи, смуглые лица мулатов и черные лица африканцев, все глядели строго и торжественно, потому что перед лицом смерти все едины.

Чарли стоял во дворе и пожимал руки гостям. Его темный костюм, купленный бог весть когда, был тесен в плечах и брюки коротковаты, и он втайне мечтал, чтобы все это поскорее кончилось и можно было переодеться. Рядом с ним стоял Рональд, он выглядел скорее угрюмым, чем печальным, и тоже принимал соболезнования от посетителей.

— Глубоко сочувствую, мой мальчик. — Бог располагает, на все Его воля.

— Смотри за матерью.

— Не унывай, мальчик.

Чарли улыбался и кивал головой в ответ и провожал гостей к дому.

Возле покойника сидели главным образом женщины. Мужчины курили и тихо разговаривали во дворе в пасмурном свете утра. По временам в дверях кухни возникала давка — кто-нибудь расталкивал стоящих, пробирался внутрь, чтобы выразить свои чувства вдове.

Женщины в доме пели скрипуче и нестройно. Другие женщины во дворе цыкали на ребятишек, сновавших вокруг, как щенки.

Ветер лениво завывал в листве, и лица настороженно обращались к свинцово-серому небу.

Чарли увидел Фриду, и его лицо расплылось в улыбке. Мрачная торжественность обстановки сделала всех чужими, как будто смерть, стирая радость с лиц, прятала друзей за незнакомой маской печали. Но увидев эту женщину, он почувствовал тепло, тепло возвращения к жизни, и он сказал, идя ей навстречу:

— Фрида, я думал, что ты сегодня работаешь.

— Я отпросилась у мадам на полдня.

— Ты хочешь пройти в дом?

— Не беспокойся, милый. Я увижу мать после.

Темное, красивое лицо мягко смотрело на него из-под шляпы, которая уже три сезона как вышла из моды и поэтому была выброшена хозяйкой. Она улыбнулась всем вокруг.

— Добрый день, сестрица, — сказал дядя Бен и попытался отвесить ей церемонный поклон, хотя это было и нелегко в жилетке, пере тянувшей ему живот. — Печальный час, печальный час.

Он уже выпил стаканчик-другой перед тем, как прийти сюда, и его обычно горестные глаза, казалось, утонули в море отчаяния.

— Я бы хотел, чтобы все это уже кончилось, — сказал Чарли спокойно. Он посмотрел на небо и нахмурился.

— Чарли, — мягко упрекнула его Фрида, — ведь это твой отец.

— Я ничего не могу поделать, — ответил Чарли. Он лукаво улыбнулся Фриде, при ней ему было уже не так тошно. — Я приду сегодня вечером снова, хорошо?

— Фу, Чарли. Ты не должен сейчас говорить об этом.

— Ах, Фрида, Фрида.

— Смотри, люди выходят.

Из дома на двор высыпала толпа людей.

— Подожди здесь, не уходи, — сказал Чар ли Фриде.

Он кивнул Ронни и Альфреду, и они вошли в дом. Он, Ронни, Альфред и дядя Бен должны были нести гроб. Протащить гроб в тесные двери им помогли еще двое мужчин. В соответствии с выплаченной папашей Паулсом страховкой похороны, как объяснил агент похоронного бюро мистер Сэмпи, устраивались на двадцать фунтов: катафалк, автомобиль для членов семьи и потом, конечно, гроб.