И нитка, втрое скрученная... - Ла Гума Алекс - Страница 12

Мимо пронесся автомобиль, прошумев покрышками по бетону, огромный голубой «седан». Роскошная облицовка из нержавеющей стали тускло отсвечивала под серым-серым небом. Джордж Мостерт проводил его взглядом и усмехнулся с вновь обретенной удалью. Он вытащил из кармана носовой платок, отыскал сухое место и, продолжая улыбаться, энергично высморкался.

Чарли Паулс поставил лист железа, который он принес от Мостерта, у стены, а сам пошел на задний двор. Небо над головой совсем провисло от собственной неимоверной тяжести и вот-вот готово было обрушиться дождем. В дверях лачуги-контейнера на заднем дворе стояла Каролина, сестра Чарли. Она робко улыбнулась ему и, осторожно переступая с ноги на ногу, подалась назад.

Она сказала:

— Доброе утро, Чарли.

Он ответил ей улыбкой. Каролине исполнилось семнадцать лет. Она была замужем и носила сейчас первого ребенка. Нечесаные, мелко вьющиеся волосы кривой шапкой окружали ее полудетское, в коричневых пятнах беременности лицо с безответными, круглыми, как у телки, глазами. Хорошо развитая фигура да еще и беременность делали Каролину старше ее лет. Она была застенчива и молчалива, Чарли даже считал ее немного глуповатой. У нее для всех была готова улыбка, но какая-то неосмысленная. Говорила она тихо, вполголоса, и то, как правило, если к ней обращались. Когда ее просили что-нибудь сделать, требовалось давать ей подробнейшие инструкции, и тогда она исполняла порученное тупо и без всяких чувств, как машина, заведенная и налаженная на выполнение какой-либо автоматической операции.

Чарли симпатизировал сестре, хотя и чувствовал при виде ее постоянное замешательство и часто ловил себя на мысли, что сестра хранит в себе какую-то неразрешимую тайну.

Альфред, ее восемнадцатилетний супруг, не замечал за Каролиной никаких странностей и относился к ней со смешанным чувством благоговейного трепета и пылкой страсти, за исключением тех случаев, когда добродушно, но не без гордости, подтрунивал на людях над своей раздавшейся в ширину женой.

Чарли сказал, улыбнувшись ей в ответ:

— Ну и ну, Каролина, ты день ото дня все раздаешься. Эдак ты в один прекрасный день лопнешь.

Каролина глупо захихикала и, потупившись, снова переступила с ноги на ногу.

— Как у вас крыша? Не течет? — спросил Чарли.

— Нет, — ответила она своим спокойным голосом, — Алфи говорит, что все в порядке.

— Алфи, — проворчал Чарли. — У этого твоего Алфи одно на уме. — Он ухмыльнулся и подмигнул Каролине, а потом спросил:

— Насчет дома больше ничего не слышно там, в муниципалитете?

— Алфи говорит, они сказали, что он внес недостаточно, — оживилась Каролина. — Они сказали, мы получим дом, когда внесем остальные. — Она выпалила все это и сжала губы, будто устыдившись такой длинной речи.

— …— буркнул Чарли и снова улыбнулся ей. — Не обращай внимания, старушка. Ты пока здесь с нами, так? — Он вытащил портсигар и закурил сигарету. — Ну ладно, попробуем починить нашу крышу. Как тут наш оu kere1, наш старик, пока меня не было? — спросил он.

— Болит у него, — ответила Каролина. Она прикрыла свой большой живот, сложив на нем руки, прислонилась к двери и смотрела, как Чарли пошел через двор к их старому дому.

Из-за двери, прикрытой занавеской, доносились тихие стоны, низкие унылые «о-о-у», как далекие гудки сирены в тумане. Мать вышла на кухню. Она была в потертом жакете поверх платья, а глаза под низко повязанным черным платком казались совсем усталыми.

Чарли спросил:

— Ну как он, ма?

— Все слабеет, Чарльз. Ему вообще-то нужен врач.

— Ты идешь за доктором? Я бы мог сходить.

— Нет, — сказала мать. — Не за доктором. Доктору мы задолжали, и он последний раз сказал, что больше не пойдет, пока мы не заплатим. А у нас до пятницы, пока Ронни получит зарплату, нет денег. — Она застегнула жакет. — Пойду схожу к Мулеле, попрошу каких-нибудь трав. Может, хоть травы помогут. — Она пошла к двери. — А ты посиди дома, присмотри за отцом.

— Ладно, ма, — Чарли кивнул. — Но ты поторопись, а то дождь опять собирается.

— Я быстро.

— А я на крышу полезу. Достал у Мостерта кусок железа.

— Ну что ж. Только ты не шуми там, слышишь?

— Каролина может пока посидеть с отцом.

— Может-то может, да она не будет знать, что делать. Да хотя и ты тоже. Ну ладно, я мигом обернусь. Ты просто заходи, поглядывай.

В спальне натужно хрипел и что-то бормотал Паулс-старший, совсем как готовый вот-вот заглохнуть мотор. Тучи на небе цвета нестиранного кухонного полотенца набухали дождем. Чарли осторожно сдирал с ходуном ходившей кровли дырявую жесть. Хижина угрожающе скрипела и оседала под ним, и Чарли боялся сделать резкое движение, опасаясь, как бы она вообще не обрушилась. Несколько крупных капель ударились о жесткую клеенку его дождевика, и он поднял голову к грозно хмурившемуся небу. Потом спешно подтянул к себе лист железа, который приволок от Мостерта, и стал прилаживать его, подсовывая под края открывшейся в кровле дыры, бормоча про себя проклятия, когда острые, как акульи зубы, зазубрины обдирали ему кожу на суставах пальцев.

Он все еще мучился с листом, старательно прилаживая его на место, когда из-за угла дома вышел его дядюшка Бен.

— Здорово, Чарли, малыш. Крыша продырявилась?

Чарли заглянул через край крыши, посасывая ободранные в кровь пальцы. Он сказал:

— Ноit, дядя Бен, привет. Течет. Ну а у тебя как? — Он посмотрел на глубокую царапину на пальце. — Разве ты сегодня не работаешь?

— Погода. — Дядя Бен задрал голову вверх. — Малярам в дождь не работа, вот нас и отпустили. Еще день потеряли, вот оно как.

Дядюшка Бен был коротконогий толстый человечек, черный, словно обугленный, в дырявой фуфайке и лоснящихся, заношенных, залатанных брюках. Башмаки на нем были потрескавшиеся, все в грязи, до дыр протертые шишками на подагрических ногах. Несмотря на жизнерадостную округлость его тела, карие чуть выпиравшие глаза хранили выражение скорбной покорности перед каким-то необъяснимым горем. У него было жирное и одутловатое от злоупотребления спиртными напитками лицо и яркие, сочные губы, будто накрашенные. Под мышкой он держал свернутый в узел, весь заляпанный красками комбинезон, а седеющая курчавая голова была покрыта затвердевшей от краски старой фетровой шляпой. Чарли сказал ему:

— Там, под забором, были камни. Подал бы их мне сюда штуки две, а, дядя Бен? Надо бы прибить гвоздями, да стучать нельзя. Отец у нас лежит совсем больной.

— Ну, конечно, Чарли, малыш, сейчас подам, — сказал дядя Бен. Он бережно положил свой сверток на землю, выбрав место посуше, и перегнулся через заборчик, сопя и изо всех сил поджимая свое расплывшееся брюшко. — Ну а как он, твой папаша, Чарли? — Он поднял булыжник, подал его наверх, и Чарли, дотянувшись, принял и положил камень на крышу.

— Плохо, дядя Бен, плохо, — ответил Чарли. — Как есть плохо.

— А я иду и думаю, дай-ка загляну и навещу старикана. Я еще подумал, вот уж кому, наверно, нелегко приходится в такую погоду. — Он, достал из-за ограды второй булыжник. Они разговаривали, и дядя Бен подавал камни наверх.

— Твоя матушка, поди, с ног сбилась, бедная женщина.

— Jа, еще бы. Осторожно, oomie[2], — упадет. Мне сейчас в самый бы раз подыскать работенку.

— Держи, парень. Ах, черт, чуть не выронил. А я думал, ты ездишь на дорожные работы под этой, как там она зовется — Калвинией.

— Это была временная работа, — сказал Чарли. — Один несчастный месяц. Фунт двенадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю. Кончили — и распустили по домам.

— Jа, — вздохнул дядя Бен. — Оно везде так. Я тоже перебиваюсь случайной работой. Здесь пару шиллингов перехватишь, там пару.

Чарли укладывал на крышу булыжники, прижимая отошедшие края жести. Он сказал:

— Ты бы зашел пока в дом, навестил старика. Я уже почти кончил.