Сыщик - Бушков Александр Александрович - Страница 24

— А вы знаете, что этот болван намерен требовать за свой аппарат сто тысяч золотом? Даже теперь, когда он, собственно, остался у разбитого корыта? Он стоит насмерть, как спартанский царь под Фермопилами: либо сто тысяч, либо ничего. Он, по-моему, начинает понемногу повреждаться умом…

— Ну а какая разница? — пожал плечами Бестужев с самым невозмутимым видом. — Требует — заплатим.

— Серьезно?

— Это же не мои деньги, Карл, вы не забыли? В мои обязанности не входит давать финансовые советы моим нанимателям. Если они намерены заплатить столько, сколько Штепанек потребует, мне-то что? Я свое вознаграждение получу в любом случае, а в прибылях фирмы я не участвую, и экономия ее средств меня нисколечко не волнует…

Не отводя взгляда от аккуратных рядков золотых монет, Вадецкий улыбнулся чуточку жалко, потер лоб, вернулся к столу и налил себе еще коньяку. Сказал неуверенно:

— Мы могли бы встретиться завтра, и я отвез бы вас к Штепанеку, прямиком туда, где он сейчас…

— Так не пойдет, Карл, — мягко сказал Бестужев. — Сейчас всего два часа пополудни, а вы меня собираетесь заставлять ждать до завтра? Мне почему-то кажется, что в голове у вас — а она бесспорно умная — родилась очередная комбинация. Вы расстанетесь со мной, а сами кинетесь к Штепанеку, скажете, что от его имени заключили сделку с солидным покупателем, а потому потребуете жирный процент… Что-то в этом роде, а? Ну, не убивайтесь так, дело, в принципе, совершенно житейское, оборотистый человек такие комбинации придумывает моментально… Вот только меня это категорически не устраивает. Чересчур уж легко вы хотите заработать, а деньги легко не даются. Поэтому без всяких «завтра». Мы сегодня же отправимся к Штепанеку… и я, уж простите, не намерен вас более от себя отпускать. Я стану вас опекать, как строгая тетушка — юную неопытную девицу… Не бывает легких денег, Карл…

Уныло глядя в пол, Вадецкий не без уважения произнес:

— Вот теперь я окончательно поверил, что вы и в самом деле связаны с коммерцией, с финансистами… Чувствуется хватка, как же…

— Ремесло такое, — усмехнулся Бестужев.

— Можно вас кое о чем попросить? Вам ведь, собственно, все равно…

— Да?

— Вы можете, когда начнете вести переговоры со Штепанеком, представиться не коммерсантом, а военным агентом в штатском? Совершенно неважно, из какой страны, хоть из Экуадора… Хоть солидности ради следует подобрать более серьезную державу.

— Зачем вам это?

— Это пойдет на пользу не мне, а вам! — огрызнулся Вадецкий. — Понимаете ли… Он буквально помешан на славе военного изобретателя. Откуда такая мания у человека сугубо штатского, мне решительно непонятно. Но все именно так и обстоит: он возмечтал, чтобы в военном деле имя Штепанека стало столь же нарицательным, как Шрапнель, Галифе, Максим, Маузер… Я краем уха слышал от знающих людей, что его аппарат можно с успехом применять и в совершенно мирных областях жизни — но сам Штепанек эти стороны не рассматривает вовсе, он хочет, чтобы его имя оказалось увековеченным в истории военного дела… Именно по этой причине у меня с ним ничего и не вышло… то есть, я имею в виду, я не смог получить никакой выгоды. Богом клянусь, серия звонких статей о мирном применении аппарата Штепанека и произвела бы фурор, и позволила бы мне заработать кое-какие деньги. Но он, будто дервиш одержимый, только и твердит что об огромном военном значении своего телеспектроскопа. А это европейской читающей публике скучно. В Европе по-настоящему большой войны не было уже почти сто лет после окончательного разгрома Наполеона. И наверняка не случится еще лет сто. Европейский читатель абсолютно не воспринимает сенсации, связанные с военными новинками, нечего и думать на них заработать… А я такие надежды на него возлагал! — воскликнул Вадецкий с неприкрытой обидой.

— Понятно, — сказал Бестужев. Добавил осторожно: — Как считаете, можно мне назваться… скажем, полковником шведской армии?

— Да почему бы нет? Швеция давненько не воевала, но все же солидная монархия, страна с богатой военной историей… — Он то и дело поглядывал на стол, и, наконец, не выдержал: — Раз уж мы договорились, можно я…

— Сделайте одолжение, — кивнул Бестужев.

Пригубливая коньяк, он смотрел, как Вадецкий складывает золотые аккуратными столбиками, как тщательно заворачивает их в клетчатый носовой платок, а платок бережно прячет в карман пиджака. Спросил небрежно:

— Ну а теперь, думается, можно спросить, куда вы вашего протеже пристроили? Не верится, чтобы столь хваткий человек, как вы, не нашел хоть какого-то применения…

— Представьте себе, нашел! — улыбнулся Вадецкий не без горького сарказма. — У меня здесь появились кое-какие полезные знакомства… Мне удалось ввести его в дом одного из здешних светских львов. Наши великосветские бездельники, пресыщенные всем на свете, в аппарате Штепанека увидели великолепное, оригинальное развлечение… Не смотрите на меня так насмешливо. Я и сам прекрасно понимаю, насколько это смешно и убого: развлекать таким изобретением скучающую толпу светских бездельников… Но это все, что мне удалось сделать. Хоть какая-то выгода…

Бестужев понятливо уточнил:

— И вы, наверное, не берете с них денег? Гораздо более привлекательным выглядит доступ в эти круги?

— Ну конечно, — деловито сказал Вадецкий. — Для репортера это выгоднее денег… Там порой можно получить такую информацию, какую обычным путем ни за что не добудешь…

— Да, я понимаю. И вот еще что… Как вас угораздило познакомиться с Гравашолем?

— Вот уж поверьте, я к таким знакомствам нисколько не стремился! — фыркнул Вадецкий. — Этот мизерабль нагрянул ко мне в бюро и стал, угрожая оружием, требовать сведений о местонахождении Штепанека. Ему зачем-то необходим телеспектроскоп, хотя я и представления не имею, какая от него польза анархистам… Я пытался уверить его, что со Штепанеком мы давно расстались — но он, оказывается, побывал в пансионате и вызнал, что я увез оттуда Штепанека совсем недавно… Тогда я попросил Бенито помочь, Бенито мне кое-чем обязан. Он прислал каких-то своих знакомых итальянских анархистов… ну а чем кончилось, вы сами были свидетелем. Итальянцы в горячности ничем не уступают французам и даже превосходят, вы видели, как славно они гнали людей Гравашоля…

— И вы полагаете, что на этом все кончилось?

— Наверняка, — убежденно сказал Вадецкий. — Теперь он знает, что меня есть кому защитить, что итальянские головорезы его молодчикам не уступят…

Бестужев покрутил головой:

— Гравашоль не похож на человека, способного бросить задуманное при первой же неудаче. Вы ведь сейчас — единственная ниточка, ведущая к Штепанеку, верно? А потому на вашем месте…

Он замолчал и прислушался, властным жестом приказав Вадецкому замереть.

Никаких сомнений — входную дверь пытались открыть, в замочной скважине что-то звучно поворачивалось с резким металлическим скрежетом. Таких звуков не бывает, когда пользуются привычным, подходящим для этого замка ключом — скорее уж они свойственны воровской отмычке…

Бестужев видел, как Вадецкий побледнел. Скрежет прекратился, дверь попытались открыть, но задвинутая щеколда помешала.

— Ну вот видите? — шепотом сказал Бестужев. — Кому же еще тут быть…

— Черный ход! — испуганным шепотом отозвался Вадецкий.

— Да, больше ничего и не остается… — кивнул Бестужев. — Показывайте дорогу, но я пойду первым…

— Зачем?

— Ох ты ж господи! — вырвалось у Бестужева. — Думаете, Гравашоль не догадался поставить у черного хода кого-то из своих молодчиков? Это же азбука…

Он первым спускался по узкой темной лестнице, стараясь бесшумно ступать на цыпочках — к сожалению, поспешавший следом репортер производил гораздо больше шума, как ни пытался Бестужев, оборачиваясь чуть ли не на каждой ступеньке, урезонивать его грозными взглядами. Очередной лестничный марш…

Бестужев первым увидел человека в котелке, привалившегося к косяку узкой двери. Вверх он не смотрел — и Бестужев кинулся вперед, одним прыжком преодолел пролет, прыгнул… и приземлился, без зазрения совести использовав этого типа как некое смягчившее удар подручное средство. Обрушился прямо на него. Субъект в котелке чувствительно грянулся об стену, успев удивленно охнуть. Он был на миг ошеломлен, и Бестужев, не тратя времени, пнул его в коленку, ударил в горло, а напоследок безо всякого изящества и жалости нанес совершенно мужицкий, размашистый удар «под душу». Противник издал неописуемый звук и рухнул, судорожно хватая ртом воздух.