»Тихая» Одесса - Лукин Александр Александрович - Страница 48

• Предыдущая
• 48/53
• Следующая

Однако с Демидовым не так-то легко было совладать. Лежинм сбил его с ног, но, падая, тот успел поймать шпиона за отворот куртки и рвануть на себя. Они покатились по полу. На помощь подоспели Алексей и оправившиеся от изумления чекисты.

Через несколько минут Лежин сидел на стуле, прикрученный к нему поясными ремнями.

— Сейчас будешь говорить или после? — спросил его Оловянников.

— Га-ады!.. — прошипел Лежин. Лицо его было перекошено, слезы текли по щекам. — Слова не вытяните, гады!..

— Значит, после, — спокойно резюмировал Оловянников. — Вот, товарищи, какой камуфлет! — обратился он к чекистам. — Полгода этот тип считался у нас своим. Расхлебывать, что он наделал, нам еще предстоит. Ну, да постепенно расхлебаем… А теперь слушайте. Его мы оставим здесь на день-два, в чека отправлять не будем. О том, что произошло, не должна знать ни одна живая душа, даже из наших, обстановка требует. Вы поняли меня? Ни одна живая душа! Будут спрашивать, где Арканов, говорите: послан в командировку.

Убедившись, что присутствующие хорошо усвоили его распоряжение, спокойно, будто решительно ничего не случилось. Оловянников заговорил об операции в Люстдорфе.

Когда расходились, он задержал Алексея:

— После, если сможешь, приезжай сюда. Вместе допросим эту сволочь. — И, весело блеснув очками, шепотом добавил: — Хорошо, брат! Правильный сегодня денек!

Чекисты выехали в восемь часов вечера на старом, заезженном грузовике. Алексей ждал их на окраине города возле горы Чумки. Его посадили на дно кузова, со всех сторон загородив от посторонних глаз, и грузовик, дребезжа всеми своими частями, покатился по булыжной дороге к Люстдорфу.

Инокентьев еще утром побывал в этом пригородном поселке, населенном немецкими колонистами, и наметил место для «приема» заграничных «гостей»: укромную галечную отмель, с двух сторон отгороженную скалами, а с третьей — обрывом. Сюда было трудно добраться и еще трудней — выбраться отсюда.

Чекисты спрятали грузовик в кустах на обрыве и спустились к берегу, наломав по пути по охапке сухого бурьяна. На пляже приготовили три осветительных костра, для которых предусмотрительный Инокентьев захватил бутыль с керосином. Дисковый ручной пулемет системы Шоша установили на скале, круто нависавшей над берегом.

Затем Алексей позаботился о сигнализации, обусловленной в «депеше» от Рахубы. Два чекиста с фонарями устроились в разных концах отмели. Сигналы они должны были давать по очереди, отмечая участок берега, к которому надлежит пристать «гостям».

Когда все было готово, улеглись на берегу и стали ждать.

Ночь выдалась теплая и тихая. Ни ветерка в море, ни шороха на обрывах. Только легкий, стеклянный плеск воды. Большая, шершавая с одного бока луна повисла над морем, расплескав под собой серебристую жирную речушку света.

Алексей и Инокентьев лежали рядом за большим острым обломком скалы и курили в рукав.

— Как там мой Пашка, Василий Сергеевич? — спросил Алексей.

— Пашка? — удивился Инокентьев. — С каких это пор он стал твоим?

— Ну, сказал как пришлось. Как он там?

— Ничего, живет.

— По отцу горюет?

— Сейчас поспокойнее уже.

— А меня помнит?

— Помнит… — ворчливо повторил Иннокентьев. — У него других разговоров нет: дядь Леша то, да дядь Леша се. Чем ты его приворожил?

— Рыбу мы с ним ловили, — сказал Алексей, улыбаясь и с нежностью вспоминая своего курносого приятеля. — Ну, в подкидного дурака резались…

— Рассказывал он. Говорит, ты в эту игру вовсе не тянешь…

— Врет! — убежденно сказал Алексей. — Купил много, потому и выигрывал. — Помолчав, он осторожно спросил: — Может, отдадите мне его, Василий Сергеевич?

Инокентьев приподнялся на локтях:

— Да ты что, парень, рехнулся? Как это я тебе его отдам? Куда ты его денешь?

— Найду куда. Со мной будет жить.

— Где? В Нерубайские катакомбы его потащишь?

— Ну не век же мне так мотаться, остановлюсь когда-нибудь.

— Ишь выдумал! — разволновался Инокентьев. — И придет же такое в голову! Мальчонку ему отдай, тоже воспитатель нашелся. Ты сам-то сперва человеком стань, семью заведи…

— Заведу когда-нибудь. А пока мы бы и с Пашкой неплохо пожили.

— Кончай! — старого сказал Инокентьев. — Пашка мне заместо сына. Моя Вера Фоминишна над ним как наседка, совсем забаловала парня.

— Ну вот видите! А со мной…

— Кончай! — еще строже сказал Иннокентьев. — Ишь ведь игрушку нашел! Родня он тебе, что ли?

— Так ведь и вам…

— Дурной ты! — глухо проговорил Инокентьев. — Моего Витьку убили в двадцатом году. У меня в сердце пусто. Не понять тебе этого: молод еще.

Укрывшись за камнем, он в несколько сильных затяжек докурил папиросу. Оранжевые вопышки освещали его крупный нос и белые брови.

— И чтоб при Пашке никаких таких речей не вести! Не мути парня. Конечно, он бы тебя выбрал: ему с тобой вольница! И все! Не люблю глупых разговоров! — Он сунул окурок под камень и отвернулся.

Некоторое время они лежали молча. Потом Иннокентьев сказал:

— Погода мне не нравится. Полный штиль да луна. Могут не прийти. — Он встал. — Посмотрю, как ребята…

Положив голову на камень, Алексей думал о том, какой хороший человек Инокентьев и что зря он его «заводил» разговорами о Пашке. Мальчонку ему действительно некуда девать. Живет бобылем. Не таскать же с собой по заданиям! А на спокойную жизнь, по крайней мере в ближайшие несколько лет, Алексей не рассчитывал. Вот если бы…

Тут его мысли неожиданно перекинулись на Галину. Девушка встала у него перед глазами такой, какой он увидал ее в первый раз: бледная, стройненькая, в матерчатых «стуколках» и марлевой блузке, туго обтягивавшей грудь… Вообще в последнее время он заметил, что ему ничего не стоит вызвать ее в памяти. Даже глаз не нужно закрывать: только подумаешь — и вот она, тут. Смотрит карими требовательными глазами… Иногда — и даже чаще — это происходило помимо его желания. Он теперь каждый свой поступок расценивал по тому, как отнеслась бы к нему Галина. И случалось, ловил себя на недобросовестности. О пожаре на элеваторе, о стычке с Микошей, о разоблачении Лежина — об этом он мог бы рассказать девушке, а вот о том, как перетрусил в Нерубайских катакомбах, — пожалуй, нет. Не поймет. Ей, наверно, и вовсе неведомо, что такое страх. С такой всегда будет беспокойно, за каждым своим шагом придется следить. А лучшей не надо. Не бывает. Вот если бы…

Захрустела галька. Подошел Инокентьев.

— Послушай-ка! — сказал он.

Алексей встал, прислушался. С моря доносились глухие, едва слышные, тыркающие звуки. Работал мотор.

— Вроде идут!..

Прошла минута, другая, черный, непроницаемый бархат морской дали три раза прокололи слабые короткие вопышик сигнального огонька.

— Они! — сказал Алексей. — Хлопцы, внимание! — Он уже всех чекистов знал поименно. — Гурченко, иди к кострам. Керосин налей, когда они будут ближе, чтобы не выдохся. Не зажигай до поры… Эй, — крикнул он сигнальщикам, — начинайте! Остальные — сюда! — Подойдя к скале, на которой устроился пулеметчик, он напомнил: — Петров, стрелять не спеши, попробуем взять без шума. Если оторвутся от берега, тогда бей.

— Понятно, — отозвался сверху голос того самого парня, который навел когда-то порядок в Оперном театре.

Трое чекистов подошли к Алексею.

С обеих сторон отмели попеременно замигали фонари.

Пофыркивание мотора участилось. Судно быстро шло к берегу. Потом чекисты услышали, как мотор перевели на холостые обороты, а спустя еще несколько минут лунную дорожку пересекла тень самого судна.

Это была не фелюга, как предполагалось, а большой морской дубок с длинной косой реей на мачте. Тихонько урча, он приблизился к отмели.

Последовал уже известный диалог:

— Чего мигаете?

— Фонарь испортился. А вам чего надо?

— Скумбрию купим.

— Скумбрии нет, есть камбала,

• Предыдущая
• 48/53
• Следующая