На самолете в Восточной Арктике - Обручев Сергей Владимирович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/43
• Следующая

Назад мы идем уже в тумане, над льдом. Быстро проносятся под нами фантастические, от тумана кажущиеся огромными, торосы. Вот налево движется какая-то серая масса — это медведь, потревоженный шумом мотора, лениво и недовольно отходит от туши тюленя, которую он свежевал.

Выходим к мысу Северному. „Савойя“ тоже возвращается, полет в этом тумане без специальных приборов для слепого вождения — безумен.

На следующий день снова туман, низкие тучи, снег. Целый день мы бродим по косе между морем и лагуной. Кто ищет обломки дерева для костра, кто рассматривает кости моржей и тюленей, валяющиеся здесь и там, другие прыгают по льдинам, прибитым к берегу, но время от времени каждый поглядывает на небо: не разъясняется ли?

Крясинский неизменно оптимистичен: он стоит на гребне косы, и подняв бороду кверху, следит за облаками, уверяя: „Вот уже светлеет, скоро разнесет. Этот ветер быстро растащит туман“.

Но погода не хочет слушаться, все время налетают полосы тумана, сменяющие снеговые тучи. В 6 ч. вечера на западе появляется голубое небо в разрыве облаков — но туман лежит на море и на горах.

5 сентября сутра — то же самое. Настроение становится все более напряженным: мы не можем тратить много времени на ожидание здесь, да скоро кончится и благоприятное время для полетов на остров, лагуны начнут замерзать. Может быть за эти дни, что у нас нет связи, „Совет“ подошел уже к острову и наш полет бесполезен? Но все считают, что надо во что бы то ни стало сделать попытку дойти до острова.

И как только среди дня в низких тучах над лагуной появляется просвет — оба самолета один за другим отрываются и круто поднимаются в это голубое окно.

Под нами сплошная белая пелена. Курс опять — норд 180 град. Сзади, под облаками, — сияющие, совершенно белые от свежего снега, гряды гор. Я внимательно слежу за ними, запоминая их меняющуюся форму, чтобы знать, куда нам нужно выходить к лагуне, если придется возвращаться над облаками. Холодно — мы быстро набираем высоту. Но впереди только белесая масса облаков, колеблющаяся и неровная. То один, то другой из нас открывает в выступах облаков силуэт цепей острова, но через несколько минут снова изменяются и исчезают эти цепи.

Под нами изредка сквозь облака мелькнет поверхность моря — все те же тяжелые, сплоченные льды.

Через полчаса полета, в 75 километров от берега, впереди над облаками появляется, наконец, гребень, темный и отчетливый, который больше не исчезает: это центральная часть острова с пиком Берри.

И немного погодя облака под нами разрежаются и видна темная, почти черная вода между льдами и затем резкая граница большой полыньи — свободная вода, открытая дорога для судов, идущих на Колыму, путь, которым до сих пор еще не пользовались за отсутствием ледоколов и прочных транспортов.

Она уходит на восток под облака, но на западе замкнута льдами; льды забили весь пролив Лонга между Врангелем и материком, и эта дорога на запад сегодня закрыта, — да вряд ли откроется вообще в нынешнем году.

Сквозь редкие облака чернеет вода, и на душе становится веселее: здесь посадка возможна везде. Но километров через пятьдесят снова показываются льды; это уже большие поля в 1–2 километра, закругленные, с проходами между ними, забитыми мелким льдом. Мелким — если смотреть с нашей высоты. А на самом деле наверно льдины в десятки или в сотни метров.

 Но судно может здесь свободно пройти — воды достаточно.

Километрах в 50 не доходя острова сразу кончаются облака, и к востоку и западу тянется сияющее белое пространство — это то кольцо льдов перед которым остановился „Совет“. Сверху поле льдов кажется сплошным. Но если всмотреться внимательнее, то видно в этой полосе тесно сдавленные и поля и мелкие льдины, а узкие трещины между ними, едва заметные, скреплены свежим льдом. Преграда эта действительно непроходима — может быть даже и для ледокольного судна.

Впереди все растет и растет темный хребет острова. Надо найти колонию у бухты Роджерса.

Самолет делает круг над домами, и уже можно различить людей, которые машут руками и танцуют.

В это время снижается и „Савойя“ — сна уклонилась к западу, в поисках бухты Роджерса и немного запоздала. Все наличное население острова сбежалось на косу — сразу трудно сосчитать сколько людей, но очень много. По последней статистике всего на острове, вместе с теми, которые сейчас где-то на охоте, — 65 человек; из них 10 русских, а остальные эскимосы. Вероятно, в составе колонии больше всего эскимосят — на берегу множество детей, толстых и краснощеких, не испытывающих, повидимому никаких лишений в этом условно суровом месте.

Наше появление было неожиданно и эффектно — мы запоздали против назначенного срока на несколько дней, и к тому же никто не ждал сразу двух аэропланов, которые один за другим спустились в уединенную лагуну, в течение трех лет не видавшую ни одного чужого человека.

Мы провели на острове меньше суток, и это время протекло и для колонистов, и для нас в состоянии какого-то странного возбуждения, так что трудно дать протокольный отчет о последовательности событий.

Из общей массы людей, встретивших нас на берегу, наибольшую энергию проявил начальник острова, т. Минеев, небольшой человек с рыжеватой бородкой, заботливый и хлопотливый. Сегодня для него выдался горячий день — надо было сразу разрешить столько вопросов — кого и что вывозить, кому остаться на острове, чтобы обеспечить метеорологические наблюдения и большое хозяйство острова.

Эскимосы, основные жители острова, настолько здесь акклиматизировались, что не испытывают желания вернуться на родину, на материк.

Здесь живется гораздо лучше чем в бухте Провидения — климат почти такой же, а охота несравненно лучше. В то время как на материке в этом году было мало моржей — например за лето на мысу Северном не убили ни одного моржа, а на Ванкареме только двух — здесь моржей сколько угодно. Т. Ушаков, облетев в 1926 г. с летчиком Кальвицем остров, видел на льдах у северного побережья десятки тысяч моржей. Да и здесь, у южного берега, все время видны высовывающиеся из воды круглые головы моржей. Как нам говорит тов. Минеев, если нужно к завтраку печенку — выезжаешь на лодке, через короткое время убьешь двух-трех моржей, и от каждого получишь 25 кг первоклассной печенки.

Этой моржевой печенкой нас сейчас же угостили. Она ничем не отличалась от говяжьей, и даже Страубе, с которым в Уэлене делались чуть не судороги от моржевых котлеток, — уплетал ее с удовольствием.

Врангелевские эскимосы живут в ярангах и палатках, русские колонисты, в здании радиостанции на косе и в жилом доме на склоне горы. Рядом стоят еще две постройки — склады, лежат бочки с керосином и бензином, лодки, кучи мамонтовых бивней, головы моржей с громадными желтыми клыками. По косе лениво бродят собаки, но они даже не смотрят на моржевые головы: не то что в Уэлене, где на каждый кусочек мяса сбегались целые стаи.

Русские колонисты, уже привыкшие к здешней жизни, охотящиеся наравне с эскимосами (метеоролог Званцев, например, убил несколько десятков медведей) испытывают все же тоску по материку, и большая часть их хотела бы уехать.

Льды, которые мы видим вокруг острова, конечно не пропустят „Совет“ и нам надо вывозить с острова всех, для кого четвертая зимовка тяжела.

По последним телеграммам „Совет“ стоит вблизи кромки льда, к югу от острова Геральда (маленький островок, утес среди льдов, к востоку от Врангеля) и готов принять самолет.

Все на острове убеждены в том, что мы полетим к „Совету“, и у нас не хватило духа настаивать на нашем более осторожном плане — вывезти всех на мыс Северный.

Вечер прошел в бесконечных оживленных разговорах: — колонисты были как пьяные от избытка новых впечатлений и от лихорадочных сборов.

• Предыдущая
• 17/43
• Следующая