На самолете в Восточной Арктике - Обручев Сергей Владимирович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/43
• Следующая

Снова вверх, виражим, крыло к земле, таинственная пирамида опрокидывается — и мы опять над белыми облаками. Еще к севере — востоку по курсу. Надо итти все выше, слой облаков нарастает. Еще разрыв, очень маленький, в него нельзя нырнуть. Какая-то широкая долина речки, разбитой на потоки, может быть дельта.

Где это? На западном берегу залива Креста или на восточном? Идем по курсу—выше и выше: облака все наростают. Уже 2200 м — скоро и потолок, выше которого с полным грузом наш самолет не пойдет.

Вверху, выше нас второй слой облаков, мы попали в „слоенный пирог“. Снизу выступы, бугры, белые горы, поднимающиеся к верхнему слою и стремящиеся сомкнуться. Надо вернуться и попытаться во что бы то ни стало найти окно вниз. Вираж — и обратно по тому же пути. Мы идем меняющимися курсами; окна все нет.

Только часа через 3 после вылета—желанное темное пятно в сияющей массе: окно, под ним море. Быстрый спуск почти до поверхности: тучи теснятся к земле. Море, пустынный низкий берег на западе — мы вероятно у западного берега залива Креста.

Можно еще пройти на восток. Низко, почти бреющим полетом пересекаем залив. На восточной стороне также низкий берег, тундра, озера. На угловом мысу несколько яранг, дом с крышей, очевидно фактория. Проходим дальше на восток — но тучи ниже и ниже: это уже туман. Путь закрыт. Возвращаемся обратно к ярангам, кружим низко над ними, почти задевая крылом. Странное, жуткое, и вместе с тем приятное ощущение — бреющий полет над землей, и особенно такие низкие виражи: видны все мельчайшие подробности, вы на земле, и вместе с тем все это проносится под вами с быстротой урагана.

Сели. На берегу пара чукчей; кричим им, чтоб привели байдару: надо съехать, узнать, как называется селение — на карте оно не отмечено.

Чукчи спокойно лежат на яру и что то отвечают. Проходит четверть часа — они лежат все также бесстрастно.

Наконец, показывается байдара: ее надо было перегнать от фактории. Байдара — это лодка из моржовой кожи, натянутой на тонкий деревянный остов. Кон<а желтая, а сквозь нее просвечивает зеленая вода. Чукчи сидят в ней целой толпой и гребут короткими, плохо прилаженными веслами.

На берегу — толпа чукчей и один русский, золотоискатель, который остался здесь от партий Союззолота для разведки.

Короткий визит в факторию в сопровождении всей толпы. Заведующий факторией камчадал; он живет не в яранге, а в избушке, обложенной „тундрой“ — торфом. Американская чугунная плита, с барельефом, с блестящими штангами — и жена в пестрой камлейке, в белом чистом платке, принарядившаяся к нашему приходу.

Мы возвращаемся в самолет и весь день сидим в тесной кормовой кабине, варим на примусе кофе, пьем его, скорчившись между шпангоутами и распорками, и неустанно дебатируем вопрос о погоде и о том, можно ли лететь. Лететь надо—лагуны скоро замерзнут. Но можно ли, и найдем ли восточнее чистое небо, необходимое для наших наблюдений?

Ночь надо провести в самолете. Это уже не первая ночь, и мы приспособились не мешать друг другу. Кормовая каюта („дом крестьянина“) обширна, хотя и испорчена (с точки зрения ночлега) выступающими шпангоутами, распорками, водяным баком, установкой для фотокамеры. Но если подложить бухту каната, чемоданы, сапоги — можно устроить сносное логово. Мы с Салишевым и Крутским ложимся на дно, Косухин как птица гнездится между распорками, на материальном ящике, подложив под голову несколько пар сапог, а Петров со Страубе живут „под арфой“ — это за пилотскими местами, где скрещиваются троссы управления.

Утром, хотя тучи низкие, но впереди как будто чисто. Решаемся лететь. Действительно, километрах в ста далее небо чисто—весь Чукотский полуостров восточнее свободен от туч, и можно исполнить важный маршрут — наискось через полуостров, прямо к Уэлену.

 Мы уже начинаем привыкать к пересечениям беспосадочных горных районов, и впечатление новизны, свежее дуновение опасности понемногу исчезает.

С высоты 1500 м Чукотский полуостров — это беспорядочное скопище закругленных гор, то черных, то красных, то серых, с громадными между ними долинами, идущими совсем не так, как им показано на картах. И горы идут не так. По долинам трава, болота и озерки — воды здесь везде слишком много.

Мы проходим прямо к Мечигменской губе и затем к губе Лаврентия — двум заливам, которые глубоко вдаются в полуостров. Второй — явное ложе недавнего ледника, свежие морены в диких ущельях южного склона. Вся губа в белой ряби: это уже льды, которые загромождают и губу, и океан к северу от нее. На северо-востоке видно, что льды узким потоком выходят из Берингова пролива, и затем широко расходятся вдоль берега Чукотки.

Мы выходим к посту Дежневу — это небольшое поселение еще в Беринговом море — и затем делаем излишний, хотя и приятный для гордого сознания летчиков, экскурс к востоку, вокруг массива мыса Дежнева, чтобы пройти между Азией и Америкой. И действительно, стоит „здесь пройти: массив падает живописными скалами с острыми выступами к морю, сплошь задавленному белым сияющим льдом. На склоне приткнулось эскимосское селение На-укан — самое восточное на материке СССР а, там, на востоке, синеют два островка Диомида, из них второй — американский; дальше в серой дымке — и горы настоящей Америки.

Мыс Дежнева (или Восточный), красивый крутой утес, серый сейчас, при солнце, черный — если плыть мимо него в бурю, всегда почти окруженный туманом. И сейчас облачко гнездится на вершине массива.

Мы огибаем мыс и идем к Уэлену — чукотскому селению на косе у лагуны, за массивом. Снижаемся к нему, на берег выбегают люди, должно быть все население поселка.

Вот мы подошли почти вплотную к крестовине. Петров командует выключить моторы. И — о позор — до крестовины еще нельзя дотянуться, и нас начинает медленно дрейфовать ветром вглубь лагуны. Отдается приказ — завести моторы: но моторы, как всегда, не заводятся когда надо.

Тщетно запускается маховик Бристоля, тщетно Крутский в меховом жилете погибает от пота и клянет всеми известными ему словами несчастный моторчик.

Нас медленно несет через мелкую лагуну, и наконец сажает на мель в 2 км от селения.

Зрители постепенно уходят с берега в яранги, а наиболее сознательная часть — члены РИК'а — приезжают в лодке. Просмотр Бристоля не сулит скорого старта, и благоразумнее выехать на лодке. Но это —„тоже далеко не безопасное предприятие, лодка быстро заливается водой и приходится брести по мелям пешком.

Только в 7 ч. вечера, истощив с Бристолем свое терпение Косухин и Крутский, оставшиеся на самолете, воспользовавшись последним баллоном со сжатым воздухом, заводят мотор и подходят к Уэлену.

Уже скоро пять дней, как мы сидим в Уэлене. Крутский и Косухин чинят „Бристоль“. Мы бродим по селению, фотографируем жанровые сцены, изучаем быт чукчей и их рабочий скот — собак.

Уэлен стоит на узкой косе между полярным морем и тихой лагуной. С севера выползают на косу льдины; то они сгущаются у берега, то ветер начинает отдавливать их к северу. Милях в двух от берега льды движутся сплошной массой на восток, в Берингов пролив, и днем и ночью слышен жуткий шум трущихся друг о друга льдин.

С другой стороны косы — ровная гладь лагуны, а на косе длинный ряд чукотских яранг, напоминающих круглый ламповый колпак, свернутый несколько на бок.

• Предыдущая
• 14/43
• Следующая