Снова три мушкетера - Харин Николай - Страница 7
- Предыдущая
- 7/103
- Следующая
— Посмотрим, — был его ответ.
Так как Планше и Гримо не могли поместиться в кубрике или каюте, отведенной д'Артаньяну, они устроились на ночлег в тесной каморке под лестницей, ведущей на палубу, д'Артаньян же отправился к себе и в глубокой задумчивости прилег на койку.
Заснуть он не мог, ему мешала сильная качка. Кроме того, мысли против воли то возвращались к погибшей Констанции, то перед глазами возникало обезглавленное тело миледи в ту страшную грозовую ночь на берегу Лиса, и наш герой ворочался с боку на бок в кромешной тьме маленькой каюты.
Читатель не раз имел случай убедиться, что д'Артаньян был человеком не робкого десятка. Однако наш гасконец имел впечатлительный ум и хорошо развитую фантазию. Он не мог не думать о возможных опасностях, пускаясь в очередное рискованное предприятие. Его храбрость имела своим источником не безрассудство, а сильную волю, побуждавшую его преодолевать страх.
Д'Артаньяна не оставляли сомнения. Он снова и снова возвращался к предостережению Атоса и спрашивал себя: мог ли он под каким-либо предлогом уклониться от исполнения приказа Ришелье?
Его размышления были прерваны появлением помощника капитана, несущего с собой фонарь.
— Вы, кажется, хотели меня видеть, сударь? Если так — то я к вашим услугам, — раздался голос, произносивший эти слова чисто, с чуть уловимым бретонским акцентом.
— Да, заходите, господин…
— Эвелин, сударь.
— Вот именно, господин Эвелин. Тем более что это я у вас в гостях, не так ли? Слыша вашу речь, я подумал, что на судне есть француз, а перед серьезным делом всегда приятно пообщаться с соотечественником.
— Разве вам предстоит серьезное дело, сударь?
— Вы правы, черт возьми. Скорее мне, чем вам. Но я думал, что вы лучше осведомлены о причинах выхода в море вашего судна.
— Э, видите ли, сударь, я человек, всякое повидавший на своем веку, и, следовательно, знаю, что лучшая политика — ни во что не вмешиваться. Якоб велел поднимать паруса — значит, надо поднимать паруса.
— Вы бретонец, господин Эвелин? — спросил д'Артаньян, которому не слишком понравилось подчеркнутое стремление собеседника убедить его в своей полной неосведомленности о причинах экспедиции.
«Странная позиция для помощника капитана», — подумал наш гасконец и решил смотреть в оба.
— Как вам сказать, сударь. Отец мой был шотландцем, но жил в Остенде, а матушка и впрямь увидала свет Божий в Бретани, но ее почтенный родитель был гугенотом из Эльзаса. По этой самой причине я с младых ногтей говорю на четырех языках, а войдя в возраст и поплавав на судах Голландской Вест-Индской компании, научился понимать также и испанскую речь.
— Но какое же отношение имеет испанская речь к Голландской Вест-Индской компании?
— Самое прямое, сударь. Если вы позовете слугу и потребуете, чтобы он принес что-нибудь, способствующее приятной беседе, я с удовольствием расскажу вам о делах, свидетелем которых мне довелось побывать и о каких, готов биться об заклад чем хотите, вы в жизни не слыхали.
Д'Артаньян, решив, что не следует пренебрегать возможностью провести предстоящие несколько часов в обществе словоохотливого моряка, постучал кулаком в переборку, за которой, как он знал, находятся Планше и Гримо.
Через некоторое время появился заспанный Планше.
— Что случилось, сударь? — спросил он, отчаянно борясь с одолевавшей его зевотой.
— Планше, господин Эвелин — помощник капитана фелуки. Он делает нам честь, приглашая нас отведать вина из корабельных запасов. Сейчас он объяснит тебе, что ты должен сделать для того, чтобы воспользоваться его любезностью.
— Я слушаю вас, сударь, особенно если принять во внимание, что в каморке, где помещаемся мы с Гримо, чертовски сыро…
— Планше, сколько раз я учил тебя, что скромность является первейшей добродетелью слуги, — сказал д'Артаньян, стараясь придать себе по возможности строгий вид.
— Э, сударь, — воскликнул Эвелин. — Плох тот хозяин, который не позаботится о слуге. Я это говорю со знанием дела, поскольку сам состоял в услужении… Слушай меня, парень. Ступай в трюм и отыщи семь бочонков, что стоят слева от лестницы. В каждом из них доброе вино с берегов Рейна, или меня зовут не Александр Эвелин! Принеси нам и не забудь своего молчаливого товарища.
— И все же, господин Эвелин, — спросил д'Артаньян, когда Планше принес вино и изрядный ломоть копченого мяса и удалился, — прежде чем вы начнете объяснять связь между Голландской Вест-Индской компанией и испанским языком, позвольте мне задать вам один вопрос.
— Охотно.
— Что вы скажете, если комендант Ла-Рошели или кто-либо из ее защитников спросит вас, откуда и куда идет ваше судно?
— А, так мы идем в Ла-Рошель?! Черт побери!
— Вот именно! Черт побери, вы хотите уверить меня в том, что вам это не известно?!
— Ничуть не бывало! Я хотел только сказать, что не был уверен в том, известно ли это вам. Не мое это дело — вмешиваться в дела, которые пахнут высокой политикой, а следовательно, и виселицей.
— Виселицей! Но почему?!
— Виселицей, эшафотом, Бастилией — чего еще можно ожидать от политики! Кончини, Шалэ — все они занимались не чем иным, как политикой, и все плохо кончили.
— Но почему вы считаете, что здесь замешана политика?
— Ах, сударь! Но если мы идем из лагеря войск его величества в Ла-Рошель, которую осаждают войска его величества, то что я должен предположить?
— Что речь идет о сугубо военных вопросах, например. Однако, любезный господин Эвелин, оставим предположения и займемся фактической стороной дела. Помнится, я задал вам вопрос…
— Вопрос, сударь?
— Тысяча чертей!
— Ах, ну да, конечно, теперь я вспомнил, сударь. Относительно конечного пункта следования «Морской звезды».
— Так ваша фелука называется «Морская звезда»?
— Да, сударь.
— Звучит весьма романтично. Но я не хочу отвлекать вас…
— Я отвечу, что «Морская звезда» вышла из Остенде и направляется в Сантандер, предварительно зайдя в Портсмутскую гавань.
— А…
— А вы, сударь, путешествующий гасконский дворянин, и больше мне ничего не известно.
— Ну что же, — сказал д'Артаньян, видя, что из помощника капитана больше ничего не вытянешь. — Теперь я ничего не имею против вашего поучительного рассказа, господин Эвелин.
— Право же, это намного лучше, чем говорить о политике, сударь, откликнулся помощник капитана со вздохом облегчения.
— Итак, любезный господин Эвелин…
— Итак, сударь! Как я уже имел честь сообщить вам, в юности я попал на один из кораблей Голландской Вест-Индской компании.
— Да, и вы также упомянули, что, благодаря этому, выучились испанскому языку.
— Совершенно верно, сударь. Хотя, на первый взгляд, может быть, трудно усмотреть связь. Дело, однако, заключается в том, что Голландская Вест-Индская компания торгует за океаном — в тех землях, которые испанцы называют Западными Индиями и где они хозяйничают почти как у себя дома.
— Так вот почему вам пришлось заговорить по-испански!
— Не только по этой причине, сударь.
— Какова же другая?
— Я был продан в рабство!
— Проданы в рабство?! Черт побери!
— Сколько раз я повторял то же самое, сударь, когда сделался рабом богатого плантатора. Но в Западных Индиях порядки не такие, как в Европе. Там идет такая же торговля людьми, как в Турции, сударь. Слуг покупают и продают, как у нас лошадей.
— Ах, черт возьми! — воскликнул д'Артаньян, припомнив, как, по наущению Атоса, он чуть было не сыграл в кости на Планше.
— Да, да, сударь, — продолжал между тем помощник капитана, не будучи в состоянии верно оценить чувства собеседника. — Встречаются люди, которые недурно наживаются на таком промысле: они едут во Францию, набирают людей горожан и крестьян, — сулят им всякие блага, но на островах мгновенно продают их, и у своих хозяев эти люди работают как ломовые лошади. Больше того, сударь, — этим беднягам достается больше, чем неграм. Плантаторы объясняют это тем, что негры работают всю жизнь и, следовательно, их необходимо беречь, а белых покупают лишь на какой-то срок и поэтому эксплуатируют их безо всякого зазрения совести.
- Предыдущая
- 7/103
- Следующая
