Сезон охоты на людей - Хантер Стивен - Страница 78
- Предыдущая
- 78/154
- Следующая
И все же он каким-то образом добрался до нужного ему места и отправился назад, когда землю уже осветили первые лучи восходящего солнца. Он проспал весь день и весь следующий день, потому что спина у него страшно болела.
На третий день он снова пополз, на сей раз взяв с собой винтовку и мешок со специально снаряженными патронами. Это оказалось намного легче. Он добрался до своего пригорка задолго до рассвета и располагал хорошим запасом времени, чтобы устроиться.
Снайпер зарядил винтовку и попробовал несколько расслабиться, привести себя в состояние своеобразного транса, которое, как он точно знал, было ему необходимо. Но расслабиться по-настоящему ему так и не удалось. Он оставался напряженным, чувствовал раздражение. Два раза его напугали какие-то шумы. Разыгралось воображение: он почти воочию видел над собой огромный черный самолет, видел, как земля встает стеной, перевернутая снарядами пушек. Он вспомнил, как, отчаянно напрягая силы, куда-то полз, как от страха его разум отказывался работать, как мир буквально взрывался позади него. Через этот ад невозможно было проползти, никакого «через» просто не существовало. Он полз и полз, и в его ушах непрерывно гремели взрывы, полностью оглушившие его, и оставалось надеяться лишь на то, что он ползет в нужном направлении. А какое направление было нужным?
«Если он был там, то теперь он мертв», – услышал он слова одного из морских пехотинцев, обращенные к другому.
«После этого никто не смог бы уцелеть», – ответил второй.
Они находились так близко! Они стояли в трех метрах от него и болтали, как рабочие во время обеденного перерыва!
Соларатов в тот момент мечтал о том, чтобы превратиться ничто. Как затаившееся животное, он остановил все проявления жизни, над которыми был властен. Возможно, он даже перестал дышать, во всяком случае, ни один нормальный человек не назвал бы это дыханием. Его пульс почти замер, температура тела понизилась, глаза полузакрылись. Он распластался по земле, даже каким-то образом расплющился на ней, наполовину погрузился в нее и готов был не позволить себе ни малейшего шевеления на протяжении всего дня. Морские пехотинцы все время ходили вокруг; однажды он увидел прямо перед носом массивные тропические ботинки. Он обонял резкое зловоние горящего бензина, когда они поливали местность из огнеметов; он ощутил их радость, когда они нашли винтовку, которую он выронил в панике, и пришедшее ей на смену раздражение оттого, что они так и не могли найти трупа. А ведь труп был тут, почти у них под ногами, и все еще дышал!
Движение!
Чуть заметное шевеление вернуло его из того дня в этот. Через бинокль он разглядел в предутреннем свете, как что-то передвинулось прямо за валом, окружавшим базу американцев, хотя это происходило слишком далеко. Винтовка была уложена на мешки, буквально вмурована в песок, который был набит в мешки настолько туго, что скорее походил на бетон; приклад с той же силой упирался в меньший мешок. Снайпер скорчился позади, чувствуя себя так, будто он расплылся вокруг винтовки, лишь бы не сдвинуть ее ни на волос – настолько идеально она была установлена. Его глаз приник к окуляру.
Он снова увидел движение: кажется, это лицо показалось над бруствером.
Вверх, вниз, потом снова вверх, снова вниз.
Его палец прикоснулся к спусковому крючку; сердце колотилось в груди, как кузнечный молот.
Ну вот, наконец-то затянувшаяся охота закончилась. Нет!
Он следил за тем, как они поднялись над бруствером сначала стрелок, а за ним и корректировщик, перевалились по очереди через мешки с песком – как же далеко все это происходило, – снова сошлись в овраге и направились по нему вверх.
Его заполнило бесконечное сожаление.
«Ты побоялся стрелять».
«Нет, – ответил он сам себе. – Сегодня ты не был на это способен. Ты не находился в зоне. Ты не мог бы произвести выстрел».
Это была чистая правда.
Лучше позволить им уйти и положиться на то, что вскоре ему представится еще одна такая возможность, чем поторопиться и пустить насмарку все затраченные труды, все надежды и все обязанности, возложенные на его плечи.
«Нет. Ты поступил верно».
Счет уже шел не на месяцы. И даже не на дни. Донни остался всего день.
Один-единственный день.
Весь этот день он будет оформлять нужные документы. Потом ляжет спать, затем наступит послезавтра, подъем, в 8,00 прилетит вертушка, в 8.15 вылетит, и он будет на борту. Через час он окажется в Дананге, до 16.00 будет бегать с бумагами, а на закате в небо поднимется птица свободы, и еще через восемнадцать часов он окажется дома.
ПСВОСР. Предположительный срок возвращения по окончании службы за рубежом. Сколько народу мечтало об этом дне, фантазировало, выдумывало его себе! Для его поколения, поколения людей, посланных выполнять долг, который они не до конца понимали и который сделал их предметом особой ненависти в своей собственной стране, этот день был замечательным независимо от того, как он проходил. Не было никаких парадов, никаких монументов, никаких журнальных обложек, никакой кинохроники, никто не ожидал случая, чтобы назвать их героями. Просто для них наступал ПСВОСР, их личный крошечный кусочек рая.
Они зарабатывали его кровью и потом, он был невелик, но он был тем самым, что они получали.
Какое же это было ощущение! Донни никогда еще не испытывал столь сильного и всепоглощающего чувства. Оно пронизывало его до костей, оно владело его душой. Никакая радость не была настолько чистой. В последний раз после ранения он испытывал только страх и боль – на протяжении всех месяцев, проведенных в дрянном госпитале. И никакого ПСВОСР.
А на сей раз – неполных двадцать четыре часа и ПСВОСР.
– Эй, Фенн!
Он повернул голову. Это был Махоуни, предводитель того антиСуэггеровского мятежа; это из-за него Донни кто-то пнул ногой по голове.
– А, это ты, – сказал Донни, поднимаясь с кровати.
– Знаешь что, я специально зашел, чтобы сказать тебе, как я сожалею о том, что между нами произошло. Ты отличный парень. И все закончилось прекрасно. Хочешь пожать мне руку?
– Конечно, – ответил Донни, который не умел подолгу держать зло на людей.
Второй ланс-капрал протянул ему руку, и он пожал ее.
– А как там Физерстоун?
– Отлично. Он через месяц и несколько дней вернется в мир. А вслед за ним и я. Ну да, два месяца с небольшим, и я заберусь в золотую птичку.
– Тебе, наверное, даже не придется ждать так долго. Я слышал, что Додж-сити собираются вот-вот передать вьетнамцам, и всех вас, парни, вернут домой раньше времени. Тебе даже не придется считать дни до ПСВОСР.
– Да, я тоже об этом слышал, но вряд ли стоит рассчитывать на то, что Корпус морской пехоты захочет мне что-нибудь подарить. Я рассчитываю только на ПСВОСР. Я дожидаюсь ПСВОСР, и я дома, и я свободен. Назад, на городские улицы, в Нью-Йорк-сити, в Большое Яблоко.
– Клёво, – сказал Донни. – Отлично проведешь время.
– Я бы с удовольствием расспросил тебя, каково это – чувствовать себя уже одной ногой дома, и даже купил бы тебе пива, но я знаю, что ты наверняка хочешь лечь спать и заставить завтра наступить поскорее. Ведь все уже закончено.
Такова была непреложная традиция: никто и никогда не выходил в поле в последний день перед отправкой домой.
– Ничего, там, в мире, как-нибудь встретимся, ты поставишь мне пива, и мы хорошенько посмеемся над всем этим.
– Это точно. Ты же будешь на базе? Ведь ты не выйдешь завтра вместе со Суэггером?
– Что-что?
– Ты завтра не выйдешь в поле вместе со Суэггером?
– О чем это ты говоришь?
– Я видел, как он с Фимстером, Брофи и парой кадровиков-сержантов закрылся в бункере S-2. Похоже, что он собирается на задание.
– Вот дерьмо, – сказал Донни.
– Да ты что? Сиди себе спокойно. Раз они тебя не зовут, так незачем и идти. Теперь уже нечего дергаться. Пора звать золотую птичку и лететь в землю, где реки текут медом среди берегов из «Милки вэй».
- Предыдущая
- 78/154
- Следующая
