Улыбка пересмешника - Михалкова Елена Ивановна - Страница 59

• Предыдущая
• 59/63
• Следующая

Вика вцепилась ногтями себе в руку с такой силой, что на коже выступила кровь.

– Там и была одна гниль внутри, гниль да глупость. Но самое смешное... – он затрясся в беззвучном смехе. – Самое-то смешное, Викуш, потом случилось! Прибежал этот идиот обратно, а с ним девчонка, и давай они нашего Сеню закапывать! Решили, значит, что это даун его прикончил и теперь нужно тело спрятать. Посмотрел я на них, посмеялся, а потом домой поехал. Вот так вот, Викуш. Вот так. Ну что, интересную историю я тебе рассказал?

Вика смотрела на него, не моргая, и он легко мог читать на ее белом перепуганном лице все нехитрые мысли. «Думает, с чего это я с ней так разоткровенничался... Правильно думает, в верном направлении. Именно потому, девочка моя, именно потому».

Кирилл поднял пистолет и улыбнулся бывшей жене краешком рта.

– Ты же все понимаешь, правда? – мягко сказал он. – Не могу, Викуш, тебя тут оставить. Пойдем наверх.

Она выпрямилась и вытерла слезы тыльной стороной ладони.

– А хочешь, я тебе кое-что расскажу? – спросила она.

– Наверх пошли, – приказал Кручинин скучным голосом, решив, что она тянет время. – До трех считаю, потом выстрелю.

Вопреки его ожиданиям, она не испугалась, хотя он говорил правду. У них ушло слишком много времени на ностальгические воспоминания, и Кручинин понимал, что сюда вполне может подняться кто-нибудь из продавцов или охранников с вечерним обходом центра.

– Сосчитай до десяти, – посоветовала Вика. – Пока считаешь, я успею тебе рассказать кое-что о твоей жене. То, чего ты наверняка не знаешь.

Алиса вздрогнула, подалась ей навстречу, и Вика, взглянув на нее, уловила мольбу в ее взгляде. Но сейчас ей было не до того, чтобы жалеть кого-то, кроме себя. Так или иначе, но она собиралась реализовать свой план.

– О жене? – протянул Кручинин. – Лиска, она собирается мне что-то о тебе рассказать, слышишь?

И с ласковой усмешкой взглянул на Алису. Но то, что он увидел на ее лице, стерло эту усмешку. Обернувшись к стоящей у стены Вике, он бросил лишь одно слово:

– Говори.

Пистолет по-прежнему был нацелен Вике в живот, и она ощутила, как внутренности сворачивает спазмом. На мгновение ее охватил животный ужас, и в голове промелькнула нелепая мысль: «Я не знаю, сколько там пуль», – как будто это имело какое-то значение. Она сглотнула, отвела взгляд от пистолета и даже нашла в себе силы усмехнуться точно так же, как он, и выговорить четко и неторопливо, не глотая слова:

– Задай ей один вопрос. Спроси, какая фамилия у ее отца.

– Детка, она о чем? – вкрадчиво проговорил Кирилл, оборачиваясь к Алисе, но не выпуская Викторию из поля зрения. – А?

Алиса молчала.

– Эй, скажи ему! – подзадорила ее Вика. – Что, не хочешь? Так я сама скажу.

– Ее девичья фамилия – Веснянина, – процедил Кручинин.

– Правильно, Веснянина. Только это фамилия по матери. А по отцу у твоей любимой жены совсем другая фамилия. Сказать, какая?

Вспышка бешенства в его взгляде была ей ответом, и Вика попятилась бы, если бы было куда. Кирилл сделал еще шаг к ней, и она торопливо проговорила, почти выкрикнула:

– Пронькина! Пронькина ее фамилия по отцу!

Кручинин остановился, нахмурившись, и вдруг проблеск узнавания мелькнул на его лице.

– Пронькин?! Это же...

Расширенными от недоверчивого изумления глазами он уставился на Алису. Виктория, замершая у стены, подумала, что никогда прежде не видела его настолько ошеломленным.

– Это же зиц-председатель... Тот лох, который сдох в тюрьме! Придурок!

– Не смей!

Неистовая ярость, прозвучавшая в голосе Алисы, поразила их обоих. С девочкой, до того казавшейся заторможенной и закрывшейся от происходящего, произошло преображение настолько стремительное, что ни Кирилл, ни Виктория не ожидали этого, и Вика подумала, что, если бы пистолет был в руке Алисы, участь ее мужа была бы предрешена.

– Так ты дочь Пронькина?! – повторил Кирилл, словно не в силах поверить.

Но зрительная память уже подсказала ему, что это правда. Он вспомнил Пронькина, над которым смеялся весь завод, его рыжеватые торчащие волосы, придававшие ему вид полубезумного изобретателя, и увидел в лице женщины, стоявшей напротив, его черты. Кручинин выругался и сделал шаг назад, словно встретил призрака.

– Но зачем же ты... – выговорил он, – зачем же ты замуж за меня вышла? Зачем спасла-то, дура? Или ты любила меня?

Омерзение, отразившееся на ее лице, яснее всяких слов дало ему ответ.

– Любила? Тебя?

Она покачала головой и неожиданно улыбнулась – нежной, еле заметной улыбкой.

– Я любила папу с мамой, – сказала Алиса Кручинина, и это прозвучало беззащитно и по-детски. – И сейчас люблю.

Я уже говорила вам, что меня зовут Алиса? Кажется, да, и даже призналась, что это мое второе имя. Но я не говорила вам всего остального...

Видите ли, я почти никогда не вру, только кое о чем умалчиваю. А знаете почему? Потому что на вранье человека очень легко поймать. А вот на умалчивании – куда сложнее. Я – виртуоз умалчивания, поверьте. Думаю, даже искренне рассказывая вам обо всем, что происходило в моей жизни, я смогла не сболтнуть лишнего.

В детстве я поменяла имя: мне не нравилось быть Ириной, и я стала Алисой. А чуть позже, когда мне выдавали паспорт, я сменила и фамилию: некрасивую папину на звучную мамину, девичью. Папа нисколько не возражал. Он очень любил меня, мой маленький смешной папа... Не просто любил – обожал, и я купалась в их с мамой любви, в нежности, в солнечном счастье, которое считала привычным существованием для себя.

Но все разрушилось тогда, когда отец решил, что ему нужно зарабатывать деньги. Он так старался быть добытчиком, так хотел, чтобы мы им гордились! А мама – она же ничего не понимала! Господи, они были такие бестолковые, такие далекие от мира, в который сунулись, что даже мыши в кошачьей клетке чувствовали бы себя привычнее, чем мои родители в мире Кирилла Кручинина.

Если бы вы только видели, как радовался мой бедный папа, принося домой большие, по его меркам, деньги... Он рассказывал, что нужен людям в фирме, изображал в лицах все серьезные разговоры, случавшиеся у него за день, и только иногда, когда мама начинала задавать слишком подробные вопросы, мрачнел и замыкался в себе. Что-то ему не нравилось в происходящем, но его сумели убедить, что все идет как надо. А он сумел убедить нас.

В конце концов все закончилось тем, чем должно было закончиться. Я видела папу за неделю до того, как... Он был не просто уничтожен – он был раздавлен, и самое ужасное заключалось в том, что он раздавил себя сам. Мы так и не узнали достоверно, что произошло в тот день в камере, и как случилось, что... Но мне всегда казалось, что для папы это был единственный выход. Понимаете, он ведь был патологически, невероятно честен и очень порядочен. Он не смог бы иначе.

А мама... Она не смогла без папы. Моя любимая, смешная, веселая мама, целовавшая меня в нос по утрам, державшая меня за руку на улице – всю жизнь, всегда, – водившая по моему лицу пушистым одуванчиком и приговаривавшая: «Наша Алиска – как одуванчик»... После того, что случилось с папой, она попала в больницу и больше не вышла оттуда. Все закончилось очень быстро. Все всегда заканчивается быстро для слабых – бог милостив к ним и не мучает их.

Самое тяжелое выпадает на долю тех, кто остается. Я осталась, и вначале я была одна, но это оказалось так невыносимо, что я вернула себе маму с папой. У меня почти получилось. Мне, правда, ужасно мешал Максим – то, что я видела в его взгляде, безжалостно выбрасывало меня обратно из моего маленького, изо всех сил удерживаемого на месте мира в тот мир, где с моей семьей случилось страшное. Где моих родителей больше не было. Поэтому я избегала говорить с ним, избегала встречаться, хотя иногда – совсем редко – мне казалось, что если и был человек, который смог бы мне помочь, то это... Впрочем, неважно.

• Предыдущая
• 59/63
• Следующая