Виолетта. Белый единорог - Багазова Алина - Страница 27

— Сейчас я тебе объясню, сука, для чего ты нужна! — заржал Руслан и навалился на меня…

Всё куда-то исчезло.

БОМ! БОМ! БОМ! — оглушительно болезненно звенело у меня в голове.

Я со стоном рванулась вперёд и распахнула глаза. Взгляд сразу наткнулся на серое низкое небо, покрытое сплошным свинцом туч, а потом скользнув, упёрся в такое же землистого цвета морщинистое небритое лицо странного старика, склонившегося надо мной. Это он легонько бил меня по щекам, но едва я пришла в себя, тут же отпрянул.

— Ну, доченька, слава Богу… — пробормотал он, садясь рядышком, — а то уж подумал всякое.

Я опёрлась о землю, россыпь венков и букетов разъезжалась под моими руками.

Память медленно и неотвратимо подсказала мне, где нахожусь. Но сесть сразу не получилось, голова сильно кружилась, а всё тело надсадно ныло. Эти подонки избили меня, не жалея сил… Кое как, с трудом, я стянула на груди разорванные остатки блузки, натянула и застегнула брюки, попыталась застегнуть пальто, но двух пуговиц не хватало.

Старик тем временем, искоса поглядывая на меня, достал из кармана ватника помятую пачку папирос и закурил. Вонючий дым потянулся в мою сторону, я сжала зубы.

— Будешь? — протянул старик мне пачку, — затянись, полегчает.

— Не полегчает, — мотнула я головой.

— Ну, как хочешь… А я тут сторожем работаю. Вечерами «обхожу владенья свои»… — хрипло хохотнул он, — смотрю, лежишь тут… Живая ли? Хотел уж «Скорую» вызвать.

Кхе-кхе…

— Спасибо, — сказала я, поднимаясь, — что не вызвали. Только отблагодарить мне вас нечем…

С трудом поднявшись на ноги, ощущая в них предательскую дрожь, я сделала шаг прочь, но потом остановилась, опёршись на чей-то памятник, обернулась.

— Вы их видели?

— А как же, — кивнул дед, дымя, — меня заметили и дунули врассыпную, черти! Чего с друзьями-то не поделила?

— Не друзья они мне! — выплюнула я, — звери…Мерзкие твари.

— Что ж это делается… — покачал головой дед.

— Ещё раз спасибо, дед, — оборвала я и побрела прочь.

Петляя между могилок, я старалась удерживаться на ногах, но меня знобило, била такая дрожь, что пару раз от слабости я едва не упала.

Нет! Я ни за что не буду плакать! Они не заслуживают моих слёз!

Они надругались над моим телом, но мою душу им не получить! А вот за их души не ручаюсь…

К счастью, кажется, они мне ничего ощутимо не повредили. А ведь били везде, били с такой яростью! Уроды! Толпой на одного человека…

Надеюсь, на лице синяков нет, а то с работы сразу выгонят. У нас ведь не забегаловка какая-то, Кемаль не раз говорил: «Твоя морда — визитная карточка нашего ресторана». А с заплывшей и синей визитной карточкой он меня на порог не пустит. Работа эта мне нужна, где я ещё такую найду?.. Единственное, что для меня хорошего сделал Антон! Только вот и после смерти умудрился подгадить. Надо ж было нарушить традицию, усмехнулась я, и сегодня сюда припереться!

Голова снова закружилась, повело, но я не могла остановиться, перевести дух.

Смеркалось стремительно, небо чернело на глазах, грозя дождём. Надеюсь, я успею на последний автобус, иначе далековато придётся пешком. А сил почти не осталось.

Я вышла к остановке как раз вовремя, чтоб еле-еле вскарабкаться в полупустой, весь в комьях высохшей грязи, словно тут же где-то неподалёку откопался, автобус. Было глубоко наплевать на осуждающие (за бомжиху-алкоголичку меня приняли наверняка) взгляды немногочисленных пассажиров. Отыскав свободное место, я прямиком направилась туда Прижавшись носом к прохладному стеклу, я, наконец, позволила себе расслабиться.

Но не слишком. Иначе эмоции возьмут верх и попросту разрыдаюсь…

Я смотрела в одну точку, туда, вверх, где клубились и чернели тучи, закручиваясь в спираль. Порыв ветра, ворвавшись в единственное открытое в автобусе окошко, скользнул-погладил мои волосы. Я до боли прикусила губу от этой неожиданной ласки.

Небо готовилось заплакать.

— Плачь, плачь, тебе можно… — пробормотала я ему почти беззвучно, — мне никак нельзя. Поплачь и за меня тоже.

В тот же миг, струйки заскользили, забили по стеклу.

Во двор своего дома я вошла, когда уже стемнело. В этом районе Питера дождя не было, но тучи так же клубились, чернили небо. Вероятно, будет ночью.

Навстречу попалась одинокая собачница из соседнего дома, шарахнувшаяся от меня, как от чумы. Даже в тусклом свете одинокого фонаря хорошо просматривалось моё состояние и заплетающаяся походка. А порванная одежда на груди, которую я больше не удерживала, ибо не было сил на это, распахнулась донельзя. Собака кинулась было с лаем, но я цыкнула на неё и она, скуля, убралась под ноги хозяйке. Та тут же схватилась за ошейник и потянула в сторону подъезда. Правильно, нечего таких монстров спускать с поводка. Пусть спасибо скажет ещё, что не убила. Эх, я вот тоже сейчас, словно спущенная с поводка, злая овчарка. Кто бы обо мне позаботился? Собаке хорошо, её дома успокоят, накормят, пожалеют, обласкают…

Голова кружилась так, что я едва преодолела три лестничных пролёта и упёрлась лбом в дверь своей квартиры. Полезла в карман за ключами и похолодела. Потеряла!

Наверняка. На кладбище, там, прямо на могиле. Меня затошнило от мысли, что придётся идти туда вновь. Бог с ними, с ключами. Ни за что не вернусь в это место, никогда!. А пока будем надеяться, и молиться, чтоб мама оказалась дома.

И кто-то всё же услышал мою молитву. На мои поскрёбывания в дверь, она распахнулась. Да так неожиданно, что я покачнулась, не удержавшись на ногах, и едва не упала внутрь. В ярко освещённой (настолько ярко, что спазм боли в голове вынудил меня зажмуриться) прихожей стояла мама, уперев руки в бока.

— Так! — сказала она тоном, не предвещавшим ничего хорошего, окидывая меня быстрым взглядом с ног до головы.

Я вдруг ощутила себя нашалившей школьницей. Виновато скомкала одежду на груди, опустила глаза.

— Хороша, нечего сказать! — процедила мама, — послушная девочка, которой так гордился папа… Посмотри на себя! Где ты шлялась?!

Я машинально огляделась и похолодела. Всё пальто было в грязных разводах, словно я неплохо извалялась в грязи (в принципе, так ведь оно и было). А вкупе в разорванной одеждой — признаюсь честно, я была натурально и очень правдоподобно похожа на бомжиху. Не знаю ещё, что у меня с лицом… Вероятно, оно меня сегодня тоже не украшает.

Мама была совершенно трезва и это наводило сейчас на тоскливые мысли.

— Я… упала, — буркнула я первое, что пришло в голову.

— Не сомневаюсь, — зло ответила мама, втаскивая меня внутрь и закрывая дверь, — причём, по видимому, пала ты очень низко.

Не хотелось огрызаться, совершенно не оставалось сил. Я могла вдохновенно делать это, когда мама была пьяна, а сейчас у меня совершенно не возникало агрессии в её адрес. Единственное, что мне сейчас хотелось — плакать. Словно внутренний тормоз слетел с катушек. И я не выдержала и бросилась к маме в объятия. Я разрыдалась, хватая её, прижимаясь. В этот момент для меня не было более близкого человека на всей Земле. Что-то бормотала, просила прощения, говорила, как мне плохо, просила помощи.

Мама же стояла, как каменная статуя. Она даже не обняла меня. Впрочем, и не оттолкнула.

Только когда у меня иссякли, наконец, слёзы и пришло опустошение, блаженное, исцеляющее душу, и я виновато отстранилась — мама спокойно, без гнева, произнесла:

— Иди, переоденься. Я приготовила ужин.

И ушла в кухню.

И за это я была ей благодарна.

Она сейчас дала мне понять, что мы живём вместе и значит, будем сохранять, во что бы то ни стало хорошие отношения. Но всего лишь. Не больше. И я была ей благодарна, что она не полезла в душу, не начала воспитывать. Насколько было необходимо я выговорилась, только не думаю, что она услышала. Что ж, так, впрочем, оно и лучше.

Я разулась и, скинув пальто, поплелась в комнату. У меня не оставалось ни сил, ни желания даже занести его в ванную и застирать. Потом, всё потом.