Пять имен. Часть 1 - Фрай Макс - Страница 72

Вова думает о хорошем… он представляет запах теплого конского навоза, вот он входит в конюшню, гладит теплые бока… однажды у них с Еленой там было на сене… а Гера, его любимица, приревновала и давай ржать… А протопить зимой баньку и всласть попариться… и плюхнуться в снег! А как они славно рыбачат с Мелетием и Анфимом… а их шалаш… прошлым летом Вова устроил на берегу шалаш, он с детства мечтал о таком, а как понравилось Елене! И в шалаше они часто… а выглянешь — красота, все вокруг розово-голубое, потому что цветет золототысячник и эти огромные васильки… или как их там… она ему говорила… Васильки колышутся, теплый ветерок обдувает разгоряченное тело, так хорошо… а она прикасается кончиком языка и он опять встает… и теперь Вова входит в нее сзади, так глубоко… ее волосы шелковисто рассыпаны по спине, пахнут ромашкой… ее груди напряглись в его руках… что это?

Вова возбудился, член поднимается… а он освободит руку, да, это идея… сейчас он подрочит, и тогда уж точно сможет заснуть…

Ему снится бескрайний луг и ясное синее небо, ни облачка, ни ветерка… Вова знает — где-то там, среди травы, есть озерцо и можно напиться. Он разводит руками высокие стебли, идет… и вдруг чувствует, что кто-то наблюдает за ним, ага, это же кот Спиридон! Рыжий толстяк крадется сзади, след в след, что за игру он затеял? Вова останавливается, ну, чего тебе? А котяра спокойно уставился на Вову, смотрит неотрывно… Глаза у кота все еще больные, припухшие, чем только Елена не промывала ему… и от этого взгляд Спиридона кажется презрительным и надменным, раздражает Вову этот мокрый бесцветный прищур… "Мя-а-уу"" — кот явно чего-то хочет, но чего… да блин, так это ж не кот! Господи, это же его маленькая дочурка лежит прямо в траве! Совсем голенькая и беленькая, как мог он принять ее за кота?! Наверное, она только что родилась, где же Елена? А, неважно… какое беззащитное тельце, боже ты мой… надо скорее отнести ее в дом. Вова берет ребеночка, с ума сойти, она помещается на одной его ладони, и лежит так тихонько, совсем не плачет, только смотрит, моргает… что за черт… у девочки глаза точь в точь, как у кота Спиридона, бесцветные, с острыми зрачками-иголками, и слезятся, и тот же неприятный прищур… Вову передергивает, почему же это случилось? Неужели заразилась от кота? Взгляд не детский, внимательный… а кожа прохладная и немного скользкая… он хочет взять ее поудобнее, но что-то… что это?! Ужас пронзает Вову, малышка вдруг начинает расползаться в его руках! Как будто все косточки отдельно ходят под кожей… как будто мясо не крепится к ним… как вареная курица в супе! Белая кожица сходит кусками, липнет к рукам, Боже! Вова истошно орет, стряхивая с рук эту мерзость, но это же дочь, он понимает, понимает!! Такая боль внутри, такая тоска! Горячие слезы текут по лицу, он воет и знает, что сейчас его сердце лопнет…

А-а-аааа!! Вова вскакивает и сильно бъется головой о крышку гроба. Но он не понимает, где он находится, и думает — вот оно, умер, поэтому так темно… он хочет сбросить то, что на лице, что мешает ему дышать, но он… связан?! Руки примотаны к телу, совсем не крепко… можно вытащить, так, так… и сверху надета какая-то дрянь, но не повернуться тут, ужасно тесно… он ворочается в этом пространстве, вот так, можно приподняться немного… Вова не думает… думает только его тело, оно пытается снять мешок… фу-у… наконец-то…

Он помнит, что ему было плохо, что плакал, что умирал… теперь вспоминает размякшее тельце, свою дочку, Господи! Как темно на том свете, и правда… никакого света, но почему же так тесно? Он осторожно щупает вокруг, шершавое….. черт! Это гроб?! Но когда же… ведь не могли его так быстро похоронить, похорон точно не было… сердце бъется в ушах и в глазах, мешает думать… Теодополус не улыбается, а всегда кажется, что он вот-вот улыбнется, такое сладкое лицо… почему-то оно всплывает в памяти… "Это хороший большой гроб, Владимир…" Он вспомнил!! Его засунули сюда лазариты! Этот их обряд, голова на палочке… а Вова снял мешок, вот бля… он спал, ему приснился кошмар… он скажет, что ничего не соображал… Между ногами все мокрое, обоссался, бля… ноют все кости, какая тут сырость… сколько ж ему еще осталось?! Уроды ебанные, так издеваться над человеком, заживо закопать, бля… такая злость вскипает в Вове, ну просто хочется всех убить! Бывают же, бля, отморозки! Он пробует приподнять крышку, как же! Забили наглухо, даже не шевелится… Козлы! Всех замочу на хуй уродов! Вова понимает, что выбраться невозможно, что его не услышат, а если и услышат, только хуже будет, но не может остановиться… он бъется головой, колотит ногами, сдирает в кровь пальцы… Выпустите меня отсюда! Козлы! Суки вшивые! Ебал я вашего вонючего Лазаря!!..черные волны подкатывают к глазам… сквозь них так мало остается, так плохо видно. А, вот кусочек голубого, это же небо… Волны маслянные, плотные, мерно шумят. Вова знает — он маленький, а вокруг все большое… большие иногда склоняются над ним, но гораздо лучше, когда их нет. Они слишком большие… Сос-на… сос-на… он повторяет, он знает — сос-на, он всегда говорит сос-на… и снова волны бегут к нему, так тяжело отогнать их назад, а зачем… так надо… лучше закрыть глаза… и тогда никаких волн уже нет, только одна темнота… Волны. Такие они разные. Бывает, что на них есть белые гребешки, что-то белое мельтешит… а бывает, что и нет… а бывает, что-то вдруг появляется вдалеке, и оно вроде бы все ближе и ближе… но никогда нельзя рассмотреть… он вглядывается, он хочет понять, но нельзя. Он-то маленький. Он тоже будет летать, как эти, как же их… они носятся по небу быстро-быстро, им хорошо… а большие неповоротливые, тяжелые, даже смотреть на них тяжело. Когда они приближаются, земля под ними дрожит. Они приходят и звучит "еда!", ему не нравится как это звучит, плохо… «еда». Он чувствует, что это очень опасно, что его хотят сделать большим, для этого и нужна «еда». Он любит, когда дают что-нибудь мокрое, когда можно глотать… а если проталкивают во внутрь, то ненавидит, делает а-а-а-а-а…! Плюет. Маленькие и быстрые, тюль-тюль-тюль-тюль… Сос-на, сос-на… наз-а… на-зарь, на-зарь, на-а- зарь… Почему они опять? Окружили его большие, так неприятно звучат, машут своими, этими… которыми дают «еда», чего ж они машут? Думают, что полетят, как маленькие? Не… не выйдет у них, слишком тяжелые, очень большие… или они показывают, как ему надо делать? Тюль-тюль-тюль-тюль-тюль! Не… ни с места, только устал… А этот большой такой странный, прижимается передом, и такой толстый у него там нарост, что-то напоминает… скорей бы ушел он, а то уже начинаются волны, пока еще не сильные, но шумные какие-то, в голове от них шум нарастает… а иногда волны не накрывают его, и это так приятно. Они остаются где-то внизу, там себе перекатываются… а он смотрит сверху и даже как будто над ними летит, но очень уж медленно, не выходит быстрее…

Вове надоело сидеть, надо размять ноги… он встает, ходит туда-сюда, он не видит преграды, но она всегда появляется у него на пути, и надо поворачивать обратно… так-так-так… сос-на… о-о-о, опять пришли… зачем его ведут? Да сколько ж можно его трогать, как он устал от них…

Фр, фрр… и-и-иифр! Вова трясет головой. Он подражает другому большому, которое фыркает. Как хорошо! Оно везет его, а он лежит на сене, смотрит на небо… се-но…се-но… так хорошо пахнет… только светоч опять спрятался, ушел в это… это… почему надо прятаться? Так хорошо, когда он на небе, сразу такая радость… Он теплый. Он маленький… Све-точ, све-точ… све-точ-ла-зарь-све-точ-ла-зарь… Вова видит светоч сквозь белое, так на него можно смотреть, даже не щурясь… ну что еще? Куда его тянет большой?

Вова и большой идут теперь ногами, хрус-хряст, хрус-хряст… ходить хорошо, особенно если нет преград и за ногу не привязали… большой впереди, расчищает дорогу от веток и все время оглядывается…

Теодопулос ведет Вову поближе к людям, авось подберут, пожалеют… Три месяца лазариты продержали Владимира, и никаких улучшений… скоро начнет холодать, а он в доме не может, воет и бьется головой… может лекарства какие бывают, чтоб не так бился. Да и чужой он им, о-хо-хох… вот беда, Елена так голосила… а что поделаешь, если он никак не приходит в себя, бедолага…