Что-то страшное грядёт - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 33

• Предыдущая
• 33/51
• Следующая

Итак, библиотека, воскресный вечер — четверть восьмого, половина восьмого, без пятнадцати восемь. Библиотека — великие сугробы тишины и застывшая на полках лавина книг, этих клиновидных кирпичей вечности, балансирующих на высотах, где круглый год не прекращается незримый снегопад времени.

За окнами город вдыхал и выдыхал диковины Луна-Парка, сотни людей проходили мимо того места возле библиотеки, где Джим и Вилл лежали плашмя в кустах, то привставая, то вновь утыкаясь носом в сырую землю.

— Замри!

Оба слились с травой. По ту сторону улицы двигалось нечто — то ли мальчик, то ли карлик, то ли мальчик с разумом карлика, а может, всего лишь нечто влекомое ветром, подобно сухим листьям, которые скользили, точно крабы-привидения, по слюдяному инею тротуара.

Но вот это нечто скрылось; Джим сел, Вилл по-прежнему лежал, зарывшись лицом в траву-охранительницу.

— Пошли, что с тобой?

— Библиотека, — сказал Вилл. — Теперь я и ее боюсь.

«Все эти книги, — подумал он, — старые-престарые, шелушащиеся, подпирающие друг друга на своих насестах, словно десять миллионов стервятников. Идешь вдоль темных полок, а на тебя таращатся светящиеся глаза золотых буковок на корешках. Между старым Луна-Парком, старой библиотекой и его собственным отцом, тоже старым… в общем…»

— Я знаю, что отец там, но мой ли это отец? Я хочу сказать — вдруг они проникли туда, изменили его, сделали дурным человеком, пообещали что-нибудь, чего не могут дать, а он думает, что могут, и мы войдем, и в один прекрасный день лет через пятьдесят кто-нибудь откроет книгу, а оттуда, Джим, выпадем на пол мы с тобой, точно высушенные мотыльки, чьи-то руки спрессовали нас и спрятали между страницами, и никто не смог догадаться, куда мы подевались…

Джим не выдержал, ему необходимо было что-то предпринять, чтобы взбодриться. Вилл не успел и глазом моргнуть, как он принялся барабанить в дверь библиотеки. И вот уже барабанят в четыре руки, спеша нырнуть из этого вечера в наполненный теплым дыханием фолиантов вечер внутри. Очутившись перед выбором сумерек, они предпочли те, которые овеяли их печным запахом книг, когда отворилась дверь и показался отец Вилла с его пепельной шевелюрой. Вместе они пошли на цыпочках по пустынным коридорам, и на Вилла вдруг накатило безумное желание громко свистеть, как он это часто делал, проходя на закате мимо кладбища; тем временем отец расспрашивал, почему они опоздали, и оба пытались вспомнить те места, где прятались в этот день.

Они прятались в старых гаражах, прятались в старых амбарах, прятались на самых высоких деревьях, на какие только могли залезть, но прятаться было скучно, а скука была хуже страха, так что они слезли вниз и пошли к начальнику полиции и отлично побеседовали с ним, двадцать минут чувствовали себя в полной безопасности в участке, и Виллу пришло в голову совершить обход городских церквей, и они взбирались на все колокольни, пугая голубей, и, возможно, в церквах, особенно на колокольнях, они тоже были в безопасности, а может быть и нет — во всяком случае, им казалось, что там они защищены. Но затем их вновь одолела скука и надоело однообразие, и они были уже готовы сами отправиться в Луна-Парк, лишь бы чем-нибудь заняться, когда, на их счастье, солнце зашло. С той минуты и до самой этой поры они отлично провели время, подкрадываясь к библиотеке, как если бы речь шла о крепости, возможно, захваченной арабами.

— И вот мы здесь, — прошептал Джим и остановился. — Почему я шепчу? Читатели ведь все ушли. Черт возьми!

Он рассмеялся, но тут же оборвал смех.

Ему показалось, что кто-то крадется в подземных склепах вдали.

Но это всего лишь его собственный смех удалялся на кошачьих лапах между стеллажами.

Тем не менее они так и продолжали разговаривать шепотом. Будь то глухие леса, или темные пещеры, или сумрачные церкви, или слабо освещенные библиотеки — они все умеряют ваш пыл, приглушают чувства, так что вы переходите на шепот и тихие возгласы, опасаясь вызвать к жизни призрачных двойников вашего голоса, которые долго после вашего ухода будут обитать в коридорах.

Достигнув маленького кабинета, они обошли вокруг стола, где были разложены книги, которые Чарлз Хэлоуэй читал много часов подряд, и в первый раз поглядели друг на друга, и увидели на лицах такую жуткую бледность, что не стали делиться своими ощущениями.

— Валяйте все сначала. — Отец Вилла подвинул им стулья. — Прошу.

И мальчики поочередно, не перебивая друг друга, поведали о странствующем продавце громоотводов с его предсказаниями грозы, о полуночном поезде, о молниеносно заселенном луге, надутых луной шатрах, о безутешно рыдающей без чьего-либо участия каллиопе, рассказали также про залитую полуденным солнцем обыкновенную дорожку, по которой бродили сотни христиан, но никто не натравливал на них львов, только подстерегал лабиринт, где время путалось в каскадах зеркал, да стояла «неработающая» карусель, рассказали про вечерний час, когда все разошлись, про мистера Кугера и про мальчика, чьи глаза повидали воспаленно поблескивающие внутренности мира — воплощение томящихся в ожидании кары самых мерзостных грехов и пороков, — этого мальчика с глазами мужчины, живущего вечно, видевшего слишком много, желающего умереть, но не знающего — как…

Мальчики остановились, чтобы перевести дух.

Мисс Фоули, снова Луна-Парк, обезумевшая карусель, древняя мумия Кугер, глотающая лунный свет, выдыхающая серебряную пыль, мертвая, потом воскрешенная в кресле, где зеленая молния воспламенила его кости и весь он превратился в сухую грозу без раскатов грома, парадное шествие, яма перед табачной лавкой, прятки, и вот наконец они здесь, и весь сказ.

Долго отец Вилла смотрел незрячими глазами на середину стола. Потом губы его зашевелились.

— Джим, Вилл, — сказал он. — Я верю.

Мальчики опустились на стулья.

— Всему-всему?

— Всему.

Вилл вытер глаза.

— Господи, — глухо произнес он, — я сейчас разревусь.

— Сейчас не время! — сказал Джим.

— Не время.

И отец Вилла поднялся, набил табаком свою трубку, поискал в карманах спички, вытащил помятую губную гармонику, перочинный нож, неисправную зажигалку, блокнот, которым обзавелся, чтобы записывать великие мысли, да так ничего и не записал, — все эти предметы он разложил как оружие в войне пигмеев, которая могла быть проиграна, даже не начавшись. Оценивая взглядом этот хлам, покачивая головой, он отыскал наконец помятый спичечный коробок, раскурил трубку и принялся размышлять, прохаживаясь по кабинету.

— Похоже, нам предстоит обстоятельный разговор об одном конкретном Луна-Парке. Откуда он явился, куда направляется, что замышляет? Мы думали, он никогда еще не добирался до нашего города. Однако вот — посмотрите, клянусь богом…

Он постучал пальцем по пожелтевшей газете, датированной 12 октября 1888 года, отчеркнул ногтем слова:

— Дж. Ч., Дж. М., — произнес Джим. — Те же инициалы, что на листках, которые разбрасывали в городе на этой неделе. Но… ведь это не могут быть те же самые люди…

— Не могут? — Отец Вилла поежился. — Мои мурашки говорят об обратном.

Он разложил еще несколько старых газет.

— 1860 год. 1846 год. То же объявление. Те же фамилии. Те же инициалы. Мрак и Кугер, Кугер и Мрак — они приезжали и уезжали, но с промежутками двадцать, тридцать, сорок лет, так что люди успевали забыть. Где они находились все остальные годы? Странствовали. И не просто странствовали… Всегда в октябре: октябрь 1846 года, октябрь 1860 года, октябрь 1888 года, октябрь 1910 года и вот теперь нынешний октябрь. — Очень тихо он произнес: — …Остерегайтесь осенних людей…

— Что?

— Старый религиозный трактат. Пастора Ньюгейта Филлипса, если не ошибаюсь. Прочел его мальчиком. Как там у него?

• Предыдущая
• 33/51
• Следующая