НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 36 - Булычев Кир - Страница 61

Мораль «лес рубят, щепки летят» — не для Фродо, хотя он ясно понимает, что Зло проистекает не от действия (пусть и ошибочного) самого по себе, а скорее от последующих оправданий пресловутых «щепок». На ошибках — кто смог похвастать, что никогда не совершал их! — надо учиться, а не убеждать себя, и в большей мере других, что никаких ошибок не было…

О многом заставила задуматься эта длинная неспешная сказка. Она словно аккумулировала в себе один из больных вопросов века: не «что делать?» (на сей счет и в традиционных сказках разных народов полно рецептов), а «как делать?». Как делать дело — чтобы получалось нравственно, чтобы не пришлось потом краснеть за содеянное. И в результате выходило б все-таки задуманное, а не что-то совсем противоположное.

И в общем не удивительно, что трилогия Толкина полна эсхатологическими (так называется религиознее учение о конце света) мотивами,

Ведь цель похода отважного Братства — не отобрать Власть у каких-то высших существ, а полностью исключить из жизни сам искус обладания ею. Иначе говоря, разрушить весь старый мир, в котором «работала» магия, и открыть дорогу новому — миру обыкновенных людей. Нам с вами… Писатель-христианин, Толкин излагает, в сущности, свою версию притчи о спасении души, в данном случае души «коррумпированной», разъедаемой жаждой власти, — и спасение это однозначно предполагает жертву…

Профессиональное знание истории средних веков подсказало Толкину образ сдвинувшегося с привычных орбит мира, когда переселяются целые народы, а некоторые вообще бесследно исчезают с исторической сцены. Когда убогая «ноосфера» молодой цивилизации наводнена слухами и мрачными предощущениями конца света, а на границах некогда стабильного и процветающего Мира растет, набухает какая-то темная опасность всему его дальнейшему существованию.

И неважно, в сущности, то, что в конце концов Фродо выполнил свою миссию и вернется домой. Потому что странное и донельзя грустное это возвращение: вместе с магической силой Колец уходит из Средьземелья всякое волшебство, доброе и злое. Неумолимо меняет свой облик, становящийся все более «легендарным», и само сказочное Средьземелье, уступая историческую сцену новым персонажам: людям.

Эта символическая передача нравственной эстафеты от сказочных толкинских героев к людям, по-видимому, не случайна. Сама сказка Толкина, разбивая невидимые жанровые барьеры, стремительно шагнула в нашу реальную жизнь.

Как всякий настоящий писатель, Джон Роналд Руэль Толкин пережил собственную смерть.

Он ушел из жизни в зените славы, того не зная, что посмертно еще выйдет книга, которую он задумывал самой первой, да так и не успел записать…

Уже после его смерти сын Кристофер привел наконец в порядок отцовские записи, касающиеся основ «мифологии» Средьземелья, — так родился еще один том хроники, названный «Сильмариллионом». Успех новой книги был беспрецедентным: никогда еще произведение художественной литературы не было распродано сразу же по выходу в свет — а это так называемый hardcover, издание в твердой обложке, издание дорогое! — в количестве, превышающем миллион экземпляров…

В «Сильмариллионе» рассказывается о сотворении мира, в котором развернется действие трилогии, — но не о христианской версии, а скорее в духе скандинавской мифологии, основательно «подправленной» блестящим ее знатоком. Толкин хотел, чтобы его мир был достаточно необычен и увлекателен, но в то же время постарался сохранить его в должной мере знакомым современному европейскому читателю. Окажись этот придуманный мир слишком «экзотичным», не дошла бы до массового читателя нравственная весть — а это очень волновало автора трилогии. И вместе с тем начни он прямо, в лоб проповедовать христианскую мораль всепрощения, стойкости и жертвенности — обязательно потерял бы читателей, привыкших думать без пасторской подсказки.

Впрочем, об этом — о его побудительных мотивах — сейчас остается только гадать. Зачем он писал трилогию и в качестве «мифологического пролога» к ней удивительную книгу «Сильмариллион», нам уже не узнать никогда; результат налицо, и можно лишь строить более или менее правдоподобные версии. Чем и занимаются десятки литературоведов, благодарные автору за то, что не оставил их без работы!

Но вот что доподлинно известно, так это особая авторская привязанность к одной из легенд цикла — о Берене и его возлюбленной Лютьиен. Причиной тому была жена Толкина, Эдит, которую он отождествлял с мифической Лютьиен; эти два странно звучащих на слух непосвященных имени Толкин завещал выбить на их с Эдит общем могильном камне…

Друг и соратник Толкина Клайв Стэплз Льюис нашел удачное сравнение тому, что совершил в литературе Джон Толкин: он «осветил сознание миллионов, подобно тому как вспышка молнии освещает небосвод, мгновенно делая видимым окружающий пейзаж». Парадоксально, однако, что молния сверкнула на безоблачном, ясном небе, когда ничто, казалось бы, не предвещало грозы или каких-либо иных катаклизмов…

Чтобы сказка превратилась в одно из самых читаемых произведений века, задохнувшегося от напора грубой, агрессивной реальности? И все-таки — удачный образ. Ведь молния издавна служила символом высшего творческого вдохновения, знамения небес, силы одновременно грозной и возбуждающей.

Нам тоже предстоят еще на закате тысячелетия свои битвы с Кольцами Власти. Будут и жертвы, и потери, и мучительный поиск моральных решений — и, боюсь, никакая, самая умная книга (и сказочная трилогия Толкина не исключение) не подскажет решения готового и универсального: выбирать и нести ответственность за сделанный выбор придется самим.

Но насколько же облегчит этот выбор присутствие рядом Гандальфа и Фродо: мудрость опыта и храбрость вкупе с чистотою сердца! Английский писатель подарил измученному и отчаявшемуся веку этих двух чудесных персонажей, и отныне они надолго, хотелось бы верить, стали нашими верными спутниками. И чуть легче стало идти своим путем в новый век и новое тысячелетие.

А уходящий век мы тогда назовем Веком Толкина.

… Последнее фото Толкина сделано незадолго до смерти, 9 августа 1973 года.

Старик-профессор опирается одной рукой на трость, а другой держится за богатырский ствол огромной «черной сосны» (это одна из признанных диковин оксфордского Ботанического сада, по свидетельствам знавших Толкина, — любимое дерево писателя). Ствол и вправду могуч; под такими деревьями сиживали странствующие рыцари, переводя дух после схваток с драконами, а путешественники рассказывали случайным попутчикам легенды и предания былых времен.

И кажется при взгляде на фотографию, что, коснувшись рукой исполинского дерева, старик Толкин сам ушел в сказку, которую когда-то придумал. И не старомодный пиджак с вязаным жилетом на нем, а грубый дорожный плащ с капюшоном. А в руках вместо изящной палочки с закругленной ручкой — увесистый сучковатый посох. Старый добрый волшебник, неутомимый бродяга Гандальф остановился в тени могучей кроны, чтобы передохнуть, собраться с новыми силами. Много пройдено за день, а впереди еще путь длинный…

Гандальф не спешит. Добрые волшебники живут долго.